01-07.01.1940 Рихард Рудзитис Елене и Николаю Рерих

Материал из Энциклопедия Агни Йоги.

Информация о письме
От кого: Рихард Рудзитис Кому : Елене и Николаю Рерих Дата : 01-07.01.1940 Издание: Лотаць, 2000

Рихард Рудзитис Елене и Николаю Рерих

1–7янв. 1940г.

Дорогие Елена Ивановна и Николай Константинович!

Сколько писем уже полетело к Вам в связи с Рождественским вечером. Я откладывал своё письмо, желая проследить и последние события. После всех глубочайших переживаний последних дней могу сказать, что хотели внести нечто вроде Армагеддона и в Общество. Я не мог не верить, я доверял до последней возможности, хотя всё время сердце возмущалось. Хотя теперь волна и проходит, но хочу всё же Вас вкратце оповестить обо всём. Начало всему дал вечер 24 декабря. Уже столько лет этот день мы праздновали по торжественной традиции, введённой Феликсом Денисовичем. На сей раз мы с Екатериной Яковлевной хотели несколько приноровиться к условиям: вместо молитв Екатерина Яковлевна открыла вечер изречением из Иерархии и пр. Но трудно заранее контролировать каждое слово, произносилось и непредвиденное. Мы непременно дали бы другую программу или даже просто детский вечер, если б нас заблаговременно уведомили. На заседании группы, где касались и устройства вечера, наши друзья отсутствовали. Лишь в последний вечер Иван позвонил по телефону: чтобы не было «сентиментальности и жалоб». Не раз я ожидал помощи друзей и в Обществе. Уже всю осень собрания по четвергам мне приходилось устраивать одному, считаясь и с сознанием, посвящая вечера лишь чисто моральным и культурным вопросам, без эзотерики, читалось из Писем, Учения, были и рефераты, научные и музыкальные вечера с гостями и пр. До сих пор оба друга оказывались всегда довольными. Скорее, совсем не интересовались, ибо в последнее время являлись редко. Среди нас находятся лишь последователи Учения. И не наивно ли судить о нас по нашим общим вечерам, хотя, понятно, на них и обращается большее внимание, чем на занятия по группам и чтение книг Учения. Друзья даже рядом со сборником^[1] рекламировали Письма! Кто эта мистическая особа, о которой говорит Иван? Он мне передавал отзывы о вечерах лишь два раза, и именно о тех вечерах, на которых и сам присутствовал. Притом, когда его расспрашивали, умел ли он как следует защитить выступающего, таким образом он мог бы уладить хотя бы часть рождественских недоразумений. Моё стихотворение о молчании сердца и посылании мыслей на благо человечества хотели истолковать совершенно превратно. Усмотрели пропаганду пацифизма. К.О.Валковский выбрал, может быть, неудачно параграфы из Учения, которые Иван, кажется, относил к себе и, совершенно зря, к одной стране^[1]. М.А.Ведринская, относительно которой раздавались сильнейшие упрёки и которая прочла молитвы, выступала «вне программы» с согласия самого Ивана, как утверждает Е.Я., руководительница этого вечера, так что и он несёт долю ответственности. Несказанно больно было потом узнать, что этот вечер повлиял негативно. В этом винили лишь нас обоих. Оба друга говорили со мною в сильнейшем раздражении, сыпались такие упрёки, на которые любое возражение было немыслимо. Если совершена ошибка, надо совместно братскими усилиями её исправить. Нечто ужасное я пережил 31 декабря, когда друзья пригласили меня к себе. Иван сказал, что надо принять немедленные меры, чтобы изгладить отрицательное впечатление, надо ввести решительную перемену. Категорически требовали: или мне самому отказаться от водительства, но так как это трудно, то, по их мнению, ликвидировать Общество (теперь Иван уже отрицает, что такое требование было предъявлено). Или же – отстранить от руководства группами Екатерину Яковлевну и Карла Оттоновича. Особенно они раздражены на последнего. Отказываются даже беседовать с ним, как будто его тактика неправильная. Об этом Вам уже писала Е.Я., говоря о выступлении Карла Оттоновича. Но это совершенная неправда. Я разведал, что большинство фактов основываются на недоразумении. Так, в связи с музыкальным вечером К.О. убрал из передней картину, изображение собора, но то же самое непременно сделали бы и друзья. К.О. пару раз возражал им в группе, но отчасти и сами друзья вызвали в нём некоторое упорство своим презрительным тоном. Тогда что же сказать про резкие нападки Гаральда на К.О., которые тот часто переносил снисходительно. Но играло роль и личное: недоразумение с магазином. Раз на заседании, на котором отсутствовали друзья, член, которому не могли не верить, передал нам желание Клементия Станиславовича, чтобы Отилия Аринь, заведующая магазином, которая исполняла лишь указания друзей, взяла бы на себя ответственность за магазин и пр. Получилось впечатление, что К.С. желает, чтобы Аринь получила полноправие в комитете, и К.О. высказал предложение, не сделать ли её, так сказать, директором комитета, чтобы она могла урегулировать подарки, посылки и пр. Вопрос этот не обсудили глубже, но решили обсудить совместно с друзьями и ещё раз переспросить Клементия Станиславовича. Но, по передаче Фёдора Антоновича, друзья поняли, что их желают отстранить. Несколько превратно был понят и К.С., который мне сказал, что высказал лишь желание, чтобы Аринь взяла на себя моральную ответственность и возможность делиться с друзьями, но порою и контролировать. Друзьям не нравится также как будто «сентиментальность» и медлительность Карла Оттоновича. Но его разъяснения Учения всем нравятся, он пользуется уважением как в группе, так и в Обществе. В своё время многие годы он являлся администратором Общества, заместителем К.И.Стуре.

Далее – милая Екатерина Яковлевна! Феликс Денисович назвал её «золотым ключом». Её группа служит для нас образцом по своей сердечности, сплочённости и преуспеянии в познаниях. Её любят все за её такт, задушевность, ум. И она должна уйти лишь оттого, что раз в группе осмелилась на ухо спросить Ивана о некоторых событиях?! Когда я ей рассказал о требовании друзей, она сразу ответила: «Я готова уйти, если долг требует, но – почему?» Друзья даже не желали с ней говорить. Какая нелепость! Ведь я знаю, что в группах Е.Я. и К.О. не раз говорилось в связи с введением к Листам Сада Мории со всей широтой и любовью^[1]. Уволить К.О. без его согласия – это значит опозорить его, но без решения правления я даже не в состоянии это сделать. И в чём же его вина? На мой ответ, что, если руководители будут сменены и распространятся слухи, возникнет возмущение и раскол в Обществе, мне ответили: пусть уходят негодные, пусть останутся хотя бы трое, нежели сто непонимающих. Но в чём же единение, в чём же сотрудничество и все культурные сердечные взаимоотношения, в чём же все великие основы Учения? Теперь всё это несущественно, существенно – другое. Не наивны ли такие меры, не нужны ли более разумные перемены, всё можно устроить, поговорив по-братски с ближайшими сотрудниками. Понятно, если обстоятельства и долг требуют, я каждую минуту готов уйти. Но как могу это сделать, даже не уведомив Вас об этом, не услышав Ваш совет? Если нужно, я готов уступить своё место Екатерине Яковлевне или же учителю Стипрайсу, руководителю, культурному уму (хотя лишь в последнее время с ним познакомился ближе). Но только не кому-то из друзей, ибо тогда многие ушли бы. Ибо Гаральд не раз портил свои отношения с членами. В Иване же сердечность объединена со скрытностью. М.б., на него повлияла его коммерческая деятельность. Мне даже приходилось проверять его слова. Он раз признался, что ему иногда приходилось прибегать к неправдоподобностям и игре слов ради поощрения и внушения. Но для меня подобное отношение больно. В общем наши отношения были сердечными. У него «широкая душа», которая не особенно любит прикрепляться к мелочам, что иногда проявлялось и в магазине. В магазине появился особый бухгалтер – наш член. Получили ли Вы моё письмо от начала декабря?

Такого отношения к собратьям, как в эти мучительные три дня, я ещё не видал в своей жизни. Даже и такой раздражённости. Каждое слово било как ножом в сердце. Жуткие выражения бросались по адресу сотрудников, совершенно неповинных. Слушал я и немел. Каждое моё возражение или совет вызывали скорее лишь огорчение. Как можно совершенно не считаться с чужой душой? Я терпел до крайности, понимая, что на раздражённых надо смотреть иначе, и не мог не верить их искреннему переживанию об ошибке. Но почему они требуют исключения тех, кто так или иначе их задели, но воззрениями других водителей не интересуются?

Отношения друзей к Фёдору Антоновичу всегда были холодные, Гаральд был против того, что его приглашают на заседания, что дают ему группу и пр. Даже 24 декабря он советовал, чтоб лучше Ф.А. не выступал. Но теперь, когда они в одном пункте согласились, их отношения переменились. Хотя и Ф.А. в своей рождественской речи произнёс молитву, о нём я не слышал критики и т. д. Далее – Гаральд когда-то даже писал Вам, не предоставить ли г-ну Мисиню Напутствие Вождю! Теперь же его отношения с четой Мисинь обострились. С поразительной лёгкостью он меняет свои взгляды на членов! Ф.А. часто огорчался, что ему не дают руководство группой. Но никто из старших не соглашался, т. к. он когда-то руководил слишком «библейски»; даже Гаральд ушёл из его группы. В Рождественский вечер произошло недоразумение: ему показалось, что К.О. против его выступления; хотя это на нитках, но на таких нитках иногда нижутся отношения. Истинно больно. Люди так чувствительны, малейшее недоразумение влечёт за собою осложнение.

На наше заседание 1 января я пригласил с собою Екатерину Яковлевну, но утром она говорит устало: «Иди один. Моё сердце не выдержит, на прошлой неделе у меня уже было несколько припадков. Я не способна биться лбом о стену». На сей раз друзья дали мне прочесть письмо Гаральда от 31. XII, ещё не посланное Вам. Угрожали, что подпишутся без Валковского и Клементия Станиславовича (бедный наш друг, даже при смерти его беспокоят, он часто находится в полусознании), Фёдора Антоновича и Стуре. Понятно, последние никогда не подпишут. Я прочёл это ужасное письмо. Что сыпалось на голову Е.Я. и К.О.! Совершенный абсурд, что кого-нибудь из нас, тем более меня, можно обвинять в каких-либо недоверчивых настроениях. Разве я всё время не горел о Книге, разве не я беру ответственность за всё? Там даже больше настроений^[1], чем возможно. Вполне понимаю и Гаральда, в его натуре всё стопроцентно переусердствовать, он может или любить или ненавидеть. Я пережил самое мучительное. Ради Н.К. и я готов был на всё, чтобы исправить ошибку. Но против их метода моя сущность восставала. Почему же с уходом К.О. будет изглажена ошибка? В конце концов мы остановились на временном закрытии групп для постепенной их реорганизации, так как я знал и мнение Екатерины Яковлевны. Гаральд, основываясь на письме Е.И. от 12.VII.39 к Е.Я., где говорилось о просеивании группы, сказал, что такое просеивание надо сделать и в Обществе. Но кто это сделает? Знал бы он, что Е.Я. в своём письме, говоря о нарушении дисциплины в Обществе, с болью, между прочим, думала о самом Гаральде, но, понятно, не сказала это. (И я несколько своих рефератов в Обществе и стихотворение о любви мысленно посвящал ему.) Значит, надо быть суровым прежде всего к самому себе. Друзья настаивали, что нуклеус трёх должен вести все дела, также и Учения. Но не знают ли некоторые другие ещё лучше Учение? Потом я понял, что при просеивании они хотели провести и другое мерило, чем Учение. Далее выяснилось, что К.О. решительно отказался бы ликвидировать свою группу, притом прервать занятия теперь, зимою, означало бы внести моральную дезорганизацию, особенно без веской мотивации. Притом я ни морально, ни юридически не мог действовать без согласия членов правления. Ввиду этого я окончательно решил, что я группы распускать не могу, что надо найти какой-нибудь другой, дружественный исход. Когда на третьем собрании, 2 января, я сказал это друзьям, произошёл взрыв: они встали, осыпали меня ужасными выражениями и, не простившись, ушли. Но разве не абсурд сообщить старшим о радикальных реформах, никому даже не сказав, почему, – как хотели друзья? Какое сознание не воспротивится? Такой вопрос можно разрешить лишь совместно. И разве мы все не друзья? Я убеждён, что какой бы непоправимой ни казалась ошибка, при самом сердечном огненном объединении можно исправить её, особенно при чистоте побуждения. Таким единением, самым сердечным, мы раз спасли самого Гаральда, когда ему угрожала опасность, мы посылали три раза в день ему молитвенные мысли, мы все боролись за него. Понятно, считаю Гаральда и теперь своим другом и посылаю ему самые светлые мысли. Он отчасти под влиянием Ивана. Хотя в этот вечер я пережил самое мучительное в своей жизни, опасался разрыва, ошеломлённый угрожающим тоном, но ради идеи Н.К. я и это перешёл. Уже несколько раз встречался с Гаральдом, и мы на пути к компромиссу. Мы с Екатериной Яковлевной обдумывали разные проекты перемены. Даже остановились на перевыборах правления и меня; друзья, в сущности, хотели, чтобы один К.О. ушёл из правления, но тогда уже лучше всех переизбрать. Мы думали, не образовать ли временное правление – из новых? Думали назначить перевыборы в конце января. Если мы решили бы, что я уйду от председательства, то непременно послал бы Вам телеграмму.

В четверг, 4 января, старшую группу мы начали мыслями о единении. Я призывал хранить единение как самое священное, как в те дни, когда мы спасли Гаральда. Было светлое настроение. Друзья отсутствовали. Мне передали, что они как будто решили прийти с требованиями, что в случае отказа выйдут из правления, но не пришли. Старшую группу в этом году случайно я начал чтением § 112 из Надземного. Мы раздумывали – где же мерило сознания правоты?

Утром 5 января я посетил нашего милого Клементия Станиславовича. Он немного бодрее, хотя и объят чрезмерной болью. Лицо его стало неземно прекрасным, озарённым, длинные седые волосы и борода и просветлённые умные глаза. Вчера врач делал впрыскивание, сегодня повторит два раза. Всё тело его мгновениями вздрагивает. Когда приветствую, он, взволнованный, говорит о своей вине и ответственности. Чуткая, светлая, прекрасная душа, невзирая на все неимоверные телесные страдания, и духовно болеет за нас. Всю ночь он мучался. Глубоко озадаченный, я успокаиваю его, что он наш мироносец, наше солнышко, даёт нам свет и единение, что в Обществе снова наступает единение. Затем, в другой комнате, я долго беседовал с его дочерью, г-жой Аншевиц. Мы с Е.Я. знали, что К.С. волнуется, когда в чём-либо критикуют деятельность друзей, и потому мы, понятно, избегали говорить в последнее время об Обществе. И.Г. всегда, как предлог, чтобы повлиять на меня, опирался на Клементия Станиславовича. Но теперь г-жа Аншевиц сказала: позавчера, проснувшись, отец как бы в предвидении произнёс: «Иван тоже виноват».

Неизвестно, что он [Гаральд. – Г. Р.] ночью пережил и что он пережил и сегодня, может быть, в связи с этим. Говорил вчера долго, хотя был ещё нервный, но уже во многом понял и меня. И сегодня, 6-го января, он пришёл ко мне сияющий – первый раз после долгого времени был снова старый Гаральд. Он говорил, что послал Вам карточку с извещением, что соглашение достигнуто и К.О. согласен выйти из правления. Последнее не совсем так: я ему вчера сказал, что К.О. теперь глубоко понял весь этот вопрос и может пойти на уступки. Гаральд сказал, что будто бы главный камень преткновения именно К.О., после Рождественского вечера. Просто не знаю, почему оба друга так настаивали на «изъятии К.О. из обращения», даже ценою единения Общества, когда все обвинения, как я вижу, основываются на недоразумении. И сегодня, после беседы, Иван мне сказал, что его друг^[1] совсем не требует ухода К.О., что он даже не знает его конкретно, что он примирился, что новый энергичный дух в Обществе.

Думает о новом сборнике^[1], с другой окраской. Совсем не знаю, как они впредь отнесутся к Карлу Оттоновичу. Чувствую, что придёт успокоение. Мы снова говорили о перевыборах, но пока оставили. Может быть, в решительную минуту впредь получим Ваш совет. Ведь мы все желаем найти лучший исход. Может быть, лучше уступить место – новым? Просто не понимаю друзей, какие мысли у них снова могут явиться. И сегодня, после всех переживаний, после бессонных ночей, после всех потрясающих мыслей и писем, я склоняюсь в безмолвии. Кажется – всё снова хорошо? Но зачем же тогда эта борьба и угрозы?! Всё-всё можно было бы устроить гораздо лучше, и проще, и удачнее в сердечной единодушной дружбе и сотрудничестве. Не дети же мы, чтобы играть в ужасы. Мы должны бороться совместно, плечом к плечу, с тьмою, но не ослаблять жизненные силы друг друга. Но понимаю, что теперь Армагеддон, и хорошо даже, если каждый проявляет своё устремление ко благу, хотя бы через призму своих индивидуальных наклонностей. Не могу не писать Вам, даже если друзья Вам об этом не писали. Вы ведь должны всё знать, хотя бы это принадлежало уже к прошлому. Ибо Вы далеко видите и дадите лучший совет. Мне передали, что Вам было послано упомянутое письмо Гаральда от 31.XII, а также телеграмма. Теперь Иван говорит, что он все письма задержал и телеграмму не послал. Но зачем всё это? Где Dichtung и Wahrheit^[1]? Так и в других случаях. При таком методе сотрудничество самое трудное. Друзья привыкли действовать самостоятельно, не считаться ни с кем, во что бы то ни стадо провести своё. Раздумывал долго: читал, кажется, в Письмах, что со сменой эпох иногда хорошо, если сменяются и водители. Знаю, что при теперешних событиях другой повёл бы лучше. Не уйти ли мне, если разрешу вопрос, кто из членов мог бы повести дело вполне энергично и объективно.

Шлю Вам пока мои самые чистые мысли. Верю в новое сплочённое единение.

Сердечно и глубоко преданный Вам,

Р. Рудзитис

_______