Дурбар в Лахоре. ГЛАВА V
Материал из Энциклопедия Агни Йоги.
ГЛАВА V
Британский Нимрод и «полосатые». – Что творится на дурбарах. – В ожидании приезда маркиза. – Слоны и их раджи. – Принцы и их политические дядьки. – Торжественный приезд вице-короля. – Адрес муниципалитета. – Вид процессии со старой башни. – Странное поведение махараджи Кашмирского. – Трехъярусная процессия слонов. – Что думает о дурбарах туземная печать.
Вице-король охотился за тиграми в «джонглях» Кадир-Дуна возле Мазры и вдоль нагорных владений (Hill-States)[1] тридцати семи царьков Гималайского ската и вследствие этого на целый день опоздал своим приездом в Лахор.
Маркиз Рипон считается после своего сына, лорда Грея, лучшим стрелком в Англии. Страстный охотник, он спешил по уверению газет отличиться до приезда своего наследника в Индию и оставить по себе ужасную память «полосатым». В первый день охоты он собственноручно убил двух тигров наповал и изувечил третьего, которого тотчас же слон доконал хоботом...
Церемония представления происходит в дурбарной палатке, в глубине сцены, на троне, затянутый в шитый золотом синий мундир и с треуголкой на левом колене, сидит неподвижно вице-король и ждет... Вот ведет под руку «независимого» приставленный к нему политический резидент, и оба останавливаются на верхней ступени у входа в палатку. Оттуда раджа отвешивает поклон, приложив обе ладони ко лбу. Затем его подводят поближе к священной персоне, репрезентирующей Великобританию и раджа снова сгибается перед неподвижной фигурой, которая после этого надевает треуголку. Лишь тогда только, когда представляемый униженно подносит на платке нессер[1], состоящий из пригоршни золотых мохуров[1], вице-король обязан подать признак жизни. Отдав радже легкий поклон, он дотрагивается кончиками пальцев до предлагаемого злата, и, мгновенно отдернув ее от неззера, изображает на лице своем как бы отвращение и гадливость к презренному металлу... Говорят, игра лорда Литтона в этом отношении была великолепна!
Эта часть церемониала с мимикой введена в начале настоящего столетия ввиду практического преподавания нравственности «продажным азиатам». Неззер, та же взятка власть имеющим, перешла в Индию из Персии с мусульманами и как обычай существует, конечно, с незапамятных времен. Чтобы не уничтожать с одной стороны обычая, но лишить его оскорбительного или, точнее, уличительного характера, придумали эту аллегорию – пантомиму. Она известна под именем touched and remitted: «дотронуться и отдать». Для благородного маркиза, обладающего 80000 фунтов стерлингов годового дохода, не считая громадного содержания в 300000 рупий в год с прибавочными на разъезды, полагаем небольшое искушение представил неззер из блестящих мохуров!..
Наконец, с усилием оторвавшись от дурбаров, неззеров, дрожавших перед ним раджей, а главное, от излюбленных им тигров, маркиз Рипон направил свои стопы в Лахор. С утра 10 ноября все в городе и за городом пришло в волнение. С рассвета уже полисмены и экстренные почтальоны на верблюдах развозили приезжим постановления полиции на этот высокоторжественный день. Ввиду огромного числа слонов, назначенного для вице-королевской процессии, частным экипажам дозволялось проезжать лишь по глухим переулкам. Тот, кто желал присутствовать на дебаркадере железной дороги по прибытии его вице-величества и представлении ему махараджей, обязан был явиться с билетом ровно в 2 часа пополудни, хотя вице-королевский поезд ожидали только в пять. Приняв это распоряжение сперва с ворчанием, мы впоследствии почувствовали большую благодарность властям: трех часов оказалось еле достаточным для того, чтобы хорошо разглядеть эту необычайно фантастическую картину!..
Подъехав ровно в 2 часа к барьеру дороги, ведущей к обширному двору вокзала, построенного за городом, мы нашли уже всю огромную площадь и пустыри за нею битком набитые народом. Кавалерийские полки, исключительно из европейцев, обрамляли с артиллерией весь горизонт в виде подковы, перед ними стояла построенная в шеренгу инфантерия, а перед этою человеческою стеной красовались жиденькие батальоны солдат из войск независимых раджей. В этом замкнутом в полверсты в диаметре пространстве теснились бесконечные вереницы слонов с башнями, паланкины и верховые лошади махараджей; затем целое волнующееся море различных разукрашенных народностей.
Оставив экипаж за барьером, нам пришлось пробираться между слонами шаг за шагом и с некоторою опасностью для наших туалетов, а что вышло еще опаснее, между ног лошадей и верблюдов. Слон – существо велемудрое и весьма осторожное. Он ни за что не наступит на живое существо, хотя бы то была букашка, если только он заметит ее вовремя; подняв свою мясистую морщинистую ногу, он глубокомысленно уткнет хобот в землю и станет спокойно ожидать, пока она выползет из-под ноги, а уже затем только, фыркнув, установит свое прерванное равновесие. А верблюд – существо и глупое и грязное. Так и в этом случае: в то время, как слоны, пыхтя, тяжело сторонились от нас, богопротивные верблюды оплевали нашу компанию... Туземные мистики пребывают в полной уверенности, что в слонах обитают души браминов, считающие тяжким грехом лишить жизни даже клопа; а в верблюдов переселяются лишь одни низкие души магометан...
Не легко было пробраться среди этой толпы. К счастью, в нашей компании находились мистрис У. – жена гусарского капитана, полк которого участвовал в церемониале, да один из влиятельнейших железнодорожников рая туземцев.
Добравшись с величайшими усилиями до главного подъезда, наш железнодорожник сунул нас предварительно в каморку кассира, а сам пошел на верхнюю платформу приготовить нам места на переброшенном над поездами мосту. Оттуда публика, не смешиваясь с туземными принцами и не мешая распорядителям и властям, могла видеть, .вися на три аршина над платформой, все, что на ней происходит. Пока же, сидя у окошечка, выходящего на крыльцо подъезда, мы имели довольно времени налюбоваться на беспрестанно подъезжавших раджей и, конечно, не теряли времени глазеть на диковинное зрелище...
Пред нами огромный двор, наполненный разряженными «царскими» слонами. В длинных до земли попонах из золотой парчи, вышитой жемчугом и драгоценными каменьями, с золотыми, украшенными изумрудами, кольцами в огромных хлопающих ушах и на конце хобота, с пучками великолепнейших магнолий и страусовых перьев на голове и у корня хвоста, эти дюжие животные представляли для нас, невинных западников, самое оригинальное, диковинное в мире зрелище... За одною слонихой необычайного роста бежал ее слоненок, несущий на спине длинную лестницу из чистого серебра, по которой его хозяин раджа, готовясь садиться в башню, влезал на его гигантскую родительницу. Слонов во дворе было так много, что не было возможности разглядеть даже половину. Некоторые из хауд были закрыты от солнца красными бархатными занавесками с богатою золотой вышивкой, тогда как сами слоны буквально исчезали под чапраками из такого же бархата, с золотыми вышитыми на нем цветами; каждая из попон стоила в Индии, где ручная работа почти ничего не стоит, от 5000 до 10000 рупий! У многих слонов их умные, важные лица были разрисованы геометрическими фигурами, линиями и звездами, перемешанными с астрологическими знаками, от дурного глаза. Почти у всех на толстых ногах красовались дорогие браслеты из золота, серебра и драгоценных камней, а на конце клыков были надеты золотые шарики, величиною с яблоко, у других весь лоб до глаз и крестец были покрыты золотою сеткой с каменьями. На слоне махараджи Кашмирского было навешено на 250000 рупий одних драгоценностей! Его колье из чистого золота, ниспадающее на всю грудь слона бесчисленными монетами, и в несколько аршин в окружности, охватывало его толстую шею кольцами величиною в московский бублик; а его махут (возница), сидящий между ушей животного, словно человеческая бородавка, колотил его голову острою булавой из чистого золота, украшенною бирюзой и крупным жемчугом. На каждом слоне была или башня или же открытое сидение в виде двухместного задка фаэтона. Хауда на вице-королевском слоне, самом огромном изо всех слонов на дурбаре, была из чистого серебра с золотыми украшениями и стоила казне 25000 рупий...
Касательно невежливых «кораблей пустыни», их было гораздо меньше, нежели слонов, но и эти горбатые существа были не менее разряжены. У одного оба горба были покрыты парчой, вышитою шелками и жемчугом; на уродливой морде сияла узда с золотою насечкой, а на макушке красовалась золотая коронка. У махараджи Путтиалы был целый артиллерийский верблюжий полк. Как животные, так и их ездоки, одеты в красные с желтым мундиры и чепраки. Говорят, что этот полк из самых полезных и бравых. Каждый артиллерист имеет пред собою длинную винтовку, приделанную к передней шишке седла на вертлюге и крутящуюся по всем направлениям. По словам очевидца, бомбардир, сидя верхом между двумя горбами, заряжает и стреляет из этой винтовки с удивительной быстротой и великим риском прострелить голову своему верблюду.
«Эти послушные животные, – описывает офицер, видавший их в деле, – движутся учащенною рысью, один за другим, далеко вытянув вперед шею, словно гонимое мальчиком стадо глупых гусей. Но при первом тихо произнесенном их седоком слове верблюд останавливается как вкопанный, и, услышав в двух вершках от головы свист пули и выстрел, он снова пускается во всю прыть, делая по пятнадцати миль в час».
Не менее своих слонов и верблюдов были разодеты махараджи и науабы, которым я никак не могу простить их привычки протыкать насквозь, как бусы, самые дорогие изумруды и оправлять рубины почти неоценимой стоимости в серебро! К покрытому красным сукном крыльцу ежеминутно подъезжали раззолоченные виктории, коляски, фаэтоны и кареты, которые показались бы верхом безвкусия в Лондоне или Париже, но в Индии превосходно гармонируют с остальным. В каждом экипаже сидело по два человека: раджа – ошую и английский офицер в мундире – одесную. Вот худенькая, бледно-зеленоватая фигурка науаба Бахавулытурского, в pincenez, фиолетовом бархатном кафтане, шелковых чулках и башмаках танцовщицы. Науаб принадлежит к партии «реформаторов», то есть дует вино и водку и, не желая являться босиком, обувается в женские розовые чулки и башмаки[1]. Его ведет под руку приставленный к нему «политический офицер». За ними новая пара: громадный раджа Капарталлы с насурьмленными бровями и вымазанными гёзеллем[1] ресницами тащит как на буксире крошечного полковника В... За ними раджа Мандии со знаком Вишну на лбу, с ножными браслетами до колен и сияющею на солнце алмазною диадемой на тюрбане угрюмо шествует возле своего надзирателя. Вот подкатили один за другим раджи Чамбы и Сукета: сирдар Кальзии и науабы Малер-Котли, Логару и Дуджаны, блистающие всеми цветами радуги и похожие на ходячие ювелирные выставки. Все эти изнеженные царьки распространяют вокруг себя одуряющий запах мускуса, розового масла и амбры... Издали легко принять их пестрые, восходящие по лестнице попарно с британскими офицерами фигуры за дам в маскараде, совершающих с кавалерами торжественный полонез...
Оставив кассирскую конурку и взойдя на платформу, мы очутились словно в ложе над сценой. Представшая перед нами картина оказалась еще оживленнее и интереснее... Прямо под ногами у нас махараджа Кашмирский, приехавший с восемнадцатью подвластными ему сирдарами: одна сплошная масса драгоценностей!.. Жемчужный с бриллиантами полуаршинный панаш на его тюрбане почти касался перил моста, где нас поместили, а белая атласная одежда сияла алмазами. Рядом с ним стоял, косясь на него, престарелый махараджа Наббы, в излюбленных им изумрудных гроздьях, обрамлявших его лицо, словно зеленый венок водяного лешего, он стоял, гордо опираясь на дорогую саблю, увы, едва ли не осужденную навеки пребывать в заржавленных ножнах!
Приехав, конечно, в своей серебряной коляске, «старый Джиид», сожалея, быть может, что не мог в ней въехать на платформу и тем снова растравить рану в сердце соперника, удовольствовался на сей раз тем, что нацепил на себя в десять раз более изумрудов, нежели болталось на голове повелителя Наббы. Далее, между ног какого-то сановника в мундире и треугольной шляпе копошилось крошечное существо в футляре из парчи, покрытой бриллиантами... Многие из второразрядных раджей подходили к этой сияющей крошке и униженно кланялись, становясь для этого почти на колени, а британские сановники, проходя мимо, покровительственно хауду-ю-ду-кнув, кивали маленькой драгоценной массе головой и протягивали ей два пальца для shake hands. То был махараджа Путтиалы, семилетний ребенок, которому никто не дал бы более пяти, хоть его светлость уже года три как женат.
Но все-таки и это не разъясняет мне, почему у маленького махараджи путтиальского уже есть заранее приготовленный «предполагаемый наследник»?
Но у всех дурбарных махараджей, сердарей и науабов такие постные лица! Невзирая на весь внешний блеск, роскошь обстановки и торжественность встречи, эта многочисленная компания туземцев, имена которых внесены в «Золотую книгу»[1], напоминала собою гораздо более вынос тела на богатых похоронах, нежели собрание величайшей знати Индии, съехавшейся для радостного привета новому вице-королю. Приехавшие за два часа до поезда, одни, без обычной свиты и прислужников (которых из боязни толкотни, вероятно, не пустили на узкую платформу), все эти принцы ходили и стояли, словно приговоренные тени из Дантова Ада. Им даже нельзя было присесть отдохнуть, так как не было там ни одного стула, а сесть по обычаю на кончик позвонка им, верно, не позволяли. Сумрачные лица суровых сикхов; как-то боязливо разбегаются по сторонам хитрые, полные затаенного лукавства и ненависти глаза мусульманских принцев; хмурятся разрисованные сектантскими знаками лбы владетельных индусов, а паче всех – чело махараджи «счастливой кашмирской долины». Даже толпы затянутых в мундиры англичан смотрят вдвое напыщеннее и с гордо поднятыми головами прохаживаются мерными шагами по платформе в ожидании поезда. Все молчат, один лишь еле слышимый шепот доносится по временам из группы английских городских властей, стоящих отдельно от прочих и не обращающих ни малейшего внимания на представителей династий, из коих многие ведут свой род далеко за Ксеркса. Никогда не приходилось мне видеть в двух шагах от себя такую толпу, человек до трехсот и в то же время присутствовать при таком молчании: словно они все превратились в глухонемых. Одинокая как перст фигурка, маленькая, сгорбленная, худая, в стареньком поношенном сюртуке, в белой подвязке вместо галстука и когда-то черном, а ныне порыжевшем и изломанном цилиндре семенила тонкими ножками по платформе, перебегая от одной группы к другой и заговаривая со всеми махараджами. Невзрачная фигурка оказалась ни более, ни менее как его высокопреосвященство, епископ Лахорский. Не успев в продолжение своей многолетней карьеры обратить в христианство ни единого индуса, он, говорят, поклялся выстроить на деньги одних махараджей-язычников кафедральный собор в Лахоре. До сих пор, хоть этому обету уже минуло несколько лет, к будущему собору выстроен один только фундамент да две стены; но зато его высокопреосвященство успел только надоесть злополучным раджам.
Чу!.. Свисток, один, другой... третий, затем трезвон на платформе, и все на минуту замирает... Британское начальство вытягивается; раджи и науабы превращаются в соляные столбы. С шипением и свистом все близится поезд, задерживает ход и, наконец, останавливается. Пред вице-королевским вагоном становятся во фронт лахорский генерал-губернатор и главнокомандующий войсками генерал Гейнс и первые приветствуют выходящего маркиза Рипона. Мы ожидаем взрыва приветствий ура!.. Нам отвечает одно пыхтение успокаивающегося локомотива, сдержанный говор, да глухой гул тихо обмениваемых фраз... Сгибаются спины, вздымаются шитые золотом фалды вице-мундиров, мелькают обтянутые в белые перчатки руки во время взаимных рукопожатий, и более ничего!.. Вице-короля трудно отличить от других. Довольно полный, низенький человек лет пятидесяти, с большою, длинною бородой с проседью; лицо добродушное и красное, но, выражаясь паспортным языком, «особых примет не имеется». Однако, присмотревшись, вы видите пред собою настоящего джентльмена, с мягкими, спокойными и полными достоинствами манерами... Впрочем, в Симле, в своем простом сером пиджаке, он нам нравился еще более, нежели в Лахоре, в регалиях, треуголке и с грудью, покрытою орденами и алмазными звездами...
Не успел благородный лорд пожать и полдюжины рук, как пред ним предстал президент Лахорского муниципального комитета с адресом. Адрес был напечатан золотыми буквами по белому атласу и покоился в прелестном серебряном футляре, работы артистов в Люкнау[1]. Приведу лишь один параграф из этого спича, прочитанного твердым и официально растроганным голосом:
«Не находим достаточно слов поздравить себя с тем, что с первого же года наместничества вашей милости выпало на нашу счастливую долю принимать ваше превосходительство в столице Пенджаба, под столь радостным для нас предзнаменованием. Мы говорим о миссии вашей первому приветствовать и сделать смотр тем храбрым воинам, которые так благодарно и геройски защищали честь своей императрицы и отечества в последней афганистанской кампании. Дозвольте же нам, благородный лорд, принести вашему высокопревосходительству наши сердечные поздравления в необычайно блестящем успехе, который так постоянно сопровождал ваши доблестные британские войска на поле брани в Кабуле, Шерпуре и других местах, и в том также, что довелось нам мирным путем водрузить эмира Абдуррахмана на престоле афганистанском под высоким британским покровительством»...
Подписано семью европейцами, 12 сикхами, пандитами и разными бахадурами и девятью магометанскими ханами, шейхами и науабами, членами муниципалитета города Лахора.
Цветистое красноречие этих пожеланий и выражений восторга было принято в глубоком и благоговейном молчании... Два или три героя столь блестящей афганской кампании крякнули, но ничего не сказали...
Пожав руки всем представляемым ему англичанам, вице-король стал пожимать длани и подводимых к нему, разыгрывавших до того роль шпалер махараджей. В это самое время ему стали отдавать королевский салют: сперва стоящая на платформе европейская почетная гвардия, за ней железнодорожная артиллерийская батарея[1]. Одним из первых был представлен маленький Путтиалла, которому вице-король ласково пожал только что вынутую из рта руку и погладил его по усеянному алмазами тюрбанчику. Затем рука маркиза протягивалась еще несколько раз к темным рукам различных туземных светлостей.
Чтобы лучше видеть торжественную процессию на слонах и верблюдах, напомнившую мне сцену из «Сандрильйоны», где поется:
«Un cortege
magnituque
Compose d'beaucoup d'chameaux»
мы оставили наш мост и отправились на старую высокую башню у ворот вокзала. Оттуда дорога, усеянная триумфальными арками, украшенная по обеим сторонам значками и флагами и обрамленная 10000 войском, расстилалась перед нами до самого города как на ладони.
Процессия состояла из пятидесяти девяти слонов. Во главе, на самом огромном из них ехал вице-король. За ним, по два в ряд шли слоны немного поменьше ростом первого, удостоившиеся нести драгоценные ноши: генерал-губернатора и главнокомандующего, престарелого генерала Рейнса, свиту и лахорских высших властей. Совсем в арриергарде, уже по три в ряд и обязательно меньше ростом двух первых рядов слонов, выступали слоны с махараджами и науабами...
Дойдя до этой страницы моего правдивого повествования, заранее приношу извинения тем из англо-индийских властей, которым случится прочитать эти строки[1]. Но истина заставляет меня сознаться в следующем, быть может, не совсем лестном для них факте: насколько истый индиец в своем живописном костюме красиво и роскошно выглядит в хауде на слоне, настолько британец в мундире и треугольной шляпе смешон на нем... Издали – ни дать, ни взять, облаченные в красные генеральские мундиры и треуголки с плюмажем мартышки на больших, покрытых попоною пуделях!.. Не доставало для полного сходства одной шарманки, но она вполне заменялась тремя военными оркестрами, которые гремели с замечательным единодушием: «Rule Britania» и «God Save the Queen», каждый в собственном тоне...
Вдруг пронеслась с быстротою молнии странная весть: махараджа Кашмирский отказался участвовать в вице-королевской процессии. «Он уехал домой, в лагерь!»... Скандал и общее смятение. Одни говорили, что он притворился больным, другие – что он обиделся, потому что как генерала английской армии его место было с европейскими генералами, возле главнокомандующего, а не позади, со второстепенными раджами; еще другие – что он попал под опалу, и вице-король даже не подал ему руки на вокзале и т.д. Но отчего и почему, – мы ничего не узнали, а газеты об этом даже не заикнулись. Очень скромный народ, здешние репортеры, и действуют с большим единодушием с правителями Индии...
Процессия двинулась однако и без своенравного махараджи.
– Вообразите, – повествовал прибежавший в башню некий юный чиновник, – махараджа настаивал, чтобы ему привели его слона к главному подъезду, где в то время устраивалась процессия, и вице-король влезал уже по лестнице на своего мамонта!.. Удивительное невежество и бестактность...
– И что же? Пустили его?
– Конечно не пустили: или ступай на предназначенное тебе место в процессии, или исчезай с заднего крыльца!..
– Да ведь он этим еще более оскорбится...
– Непременно!.. Следовало бы его еще более проучить... Наше правительство слишком нежничает с этими черномазыми!..
– Ну уж, будто бы, – сорвалось у меня с языка. – Так вы бы их лучше уж всех разом повесили, без дальних хлопот,– добавила я, постоянно забывая о своем щекотливом положении в Индии.
Юноша покосился на меня, а я прикусила язычок. К счастью, мистрис У. совершила счастливую для меня диверсию, спросив его, что же, наконец, стало с махараджей...
– Ничего особенного...Он сел на верховую лошадь и ускакал со своими сердарями домой, в лагерь... оставив слона в процессии...
– Да как же это? Разве слон так и отправится один и без седока?
– О нет! Им воспользовался кто-то... кажется, наш старый епископ...
Наконец процессия устроилась. Последний слон вывалил из ворот, и потянулась длинная, сияющая в догорающих лучах заходящего солнца золотом, пурпуром и дорогими каменьями, вереница порабощенных лесных гигантов... Впереди вице-король, за ним европейцы, а в хвосте порабощенные не менее своих слонов раджи и когда-то великие мира сего представители угасающих династий Востока. Всех слонов было, как выше показано, сверх пятидесяти, и возле этих махин самые рослые лошади кавалеристов и гарцующих сердарей казались издали и с высоты нашей башни собачками. Но вот приблизился пестрый кортеж к триумфальной арке из зелени и повернул по дороге к городу между двумя сплошными стенами войск. Снова выпалили царский салют, снова музыка прогремела национальный гимн, а затем снова грозное молчание! Ни крика приветствия, ни одного ура, ни малейшего изъявления радости, словно на эти массы напал столбняк. Похоронная процессия бывает оживленнее.
Что за притча такая? – недоумевали мы, ожидавшие, конечно, хоть искусственно-восторженного, но все же не такого холодного приема. Тайна отчасти разъясняется откровенною передовою статьей, появившейся несколько дней спустя в одной туземной газете. С переменой министерства индусы расхрабрились, спеша воспользоваться коротким сроком отдыха, гарантированного им победившей партией. Предоставляю говорить за себя самим туземцам, стараясь сохранить в переводе их оригинальный язык.
«Корили лягушки бросающих в них каменьями мальчишек: вам забава, нам смерть! Жители Пенджаба имеют полное право сказать то же самое о лахорском дурбаре. Без сомнения, это празднество доставило огромное развлечение индийским властям от вице-короля до последнего чиновника включительно. Но для туземцев вообще, а особенно для тех несчастных владетельных принцев и махараджей, которым было приказано явиться на поклон, дурбар оказался неиссякаемым источником страдания. Чтобы не оставаться перед другими в посрамлении, каждый наполовину, если не совсем разоренный раджа обязан затрачивать огромные суммы, которых у него нет и которые он должен занимать, и ехать со свитой и целым лагерем иногда за несколько сот миль на Поклон. Конечно, цель таких дурбаров известна каждому. Наши правители ищут сделать по возможности сильное впечатление на нас – туземцев, подавить нас величием британской нации. За каких же глупых ослов они нас принимают? Неужто они надеются пленить нас стеклянными бусами и блестящими медными ноговицами, как некогда пленяли оными во дни вторжения в Южную Америку испанцы краснокожих индейцев? Но хотя мы и индийцы, но не краснокожие... Воззваниями к одному воображению довольно трудно проверить сердца наших народов, а великолепию англичан никогда не справиться с великолепием и пышностью дворов наших прежних правителей. Подобная тактика может быть удачною лишь с дикарями, но и с ними не всегда, так как ведь и дикари скоро поймут, что одним воображением да зрелищами чужого богатства не насытишь пустого желудка. Довольно англичане поражали воображение наших невежественных масс. Мы ожидаем теперь от их сановников чего-либо посущественнее, хотя бы удовлетворения наших самых насущных нужд. Ничего не может быть далее от истины, как идея, что индусы падки на роскошь и наружный блеск. Издревле в высшей степени интеллигентная, даровитая нация индийцы как раса всегда отличались чрезвычайною воздержанностью в своем образе жизни. Трудно найти людей проще нас в пище, в одежде и во всем, касающемся наших повседневных привычек. Магометане любят роскошь и блеск, но индусы так же просты и воздержанны теперь, как и тридцать столетий тому назад. Высшая из наших каст, брамины, превышающие своей численностью все другие сословия в Индии, почти аскеты. Раджпуты – современные спартанцы, и разве одних магометан удастся нашим правителям привлечь своими дурбарами... Так долой, мишура и пустые забавы! Их железные дороги, их телеграфы, превосходная дисциплина в их армии – вот, что внушало и внушает нам уважение к английской нации, но уже никак не эти глупые выставки роскоши, напрасная затрата капиталов из ежечасно иссякающей казны нашего отечества!».
Примечания
