20.11.1939 (Письма Н.К.Рерих в Америку)
Материал из Энциклопедия Агни Йоги.
| Информация о письме |
|---|
|
20.XI.39
Родные наши, сейчас получена Ваша телеграмма. Очень хорошо, что традиционный день 17-го ноября был отмечен дружеским собранием в Академии. Пусть это будет светлым знаком на фоне мрака и ужаса. Удивляемся, что Джаксон за все лето не удосужился написать мне ни одного письма. Также странно, что вопрос о соглашении тянулся так долго и будто бы не вызвал никаких дополнительных разъяснений. Точно бы кому-то хотелось довести дело опять до крайнего предела. Какой же совет можно подать отсюда, когда на месте все делается по каким-то непонятным и несправедливым доводам? Может быть, Джаксон найдет какой-то пункт, который должен вызвать дополнительное обследование – investigation? Вы можете представить положение вещей друзьям, ибо трудно сказать, не имеется ли какой-то таинственной зависимости этого дела от дела, которое ведут теперь друзья? Когда мы имеем дело уже не с живыми человеческими законами, а с какими-то лживыми подвохами, то трудно судить, в какой зависимости находятся дела между собою. Конечно, не только крупных сумм, но даже и самых мелких не имеется. И с этой стороны ничего не придумаешь. Но если Джаксона не обошли преступники, то он, как местный законник, должен дать какой-либо совет. Ведь он же производил и солидное, и энергетическое впечатление, о чем мы читали. Невозможно же предположить, чтобы в самый последний момент он оказался абсолютно безоружным и индифферентным. Когда он знакомился с делами, то, конечно, он чем дальше, тем больше понимал, что все это дело, подстроенное преступниками, вызывает и особые меры противодействия. Преступники заручились таинственными покровителями, которые вторгаются и насилуют сферу суда. Невозможно опять повторять все дело сначала, ибо Вы знаете его так же, как и мы, а местами даже лучше нас, ибо все время жили в Нью-Йорке, тогда как мы находились в таком далеком отсутствии, что долгое время даже бывали вне возможности почтовых сношений. Но по-прежнему остается странным, где же экспедиционные суммы, данные американскими учреждениями, о чем широковещательно писалось и печаталось?
Неужели же не бросается в глаза, что Хорш оперирует какими-то резиновыми суммами? Если поверить ему, то он дал 1117000 долл[аров] на Учреждения, как он сам сообщил в report’е к Хорнеру. Затем он уверяет, что купил картин на 150000 долл[аров], требуя с меня какие-то мифические 200000 долл[аров], и, кроме того, бесстыдно заявляет, что его письмо от 8-го дек[абря] 24-го года касалось каких-то совсем других сумм (и, вероятно, не менее значительных). Сложите теперь все эти хоршевские фабрикации и посмотрите, какая нелепая резиновая цифра получится. Наконец, когда-то должно это потрясающее обстоятельство броситься в глаза. Неужели же Плаут не мог спросить, к каким именно обоснованным цифрам относится письмо Хорша? Вы ведь помните, что Хорш вначале пытался не признать свою подпись, а затем внезапно выдумал новую ложь, что это письмо касается каких-то других сумм. Чем дальше, тем больше бросается в глаза какая-то неслыханная, вопиющая несправедливость. В одном из своих писем Стокс именно так и выражается о неслыханной несправедливости. Но в каком же мире мы живем, где возможны такие ужасы попрания всякой нравственности? Конечно, может быть, и Джаксон Вам скажет, что не желает утруждать себя изысканием каких-то новых и действительных путей; по нынешним временам всего ожидать можно. Судя по газетам, многие дела тянутся десятками лет, и в это время изыскиваются новые соображения и доказательства. Мы сами неоднократно читали о таких делах. Но в нашем деле – все необычно. Никто даже не интересуется новыми доказательствами. Спрашивается: сумеет ли Дж[аксон] веско ответить на клевету “Сена”, или же он какою-то индифферентностью даст лишь повод еще раз повторить и углубить все злобные наветы? Мы писали Вам в сентябре, прося, чтобы ввиду цензурных условий не посылать сюда длинных легальных бумаг, но ведь это не значило, что Дж[аксон] мог бы запросить нас кратким, но содержательным письмом о некоторых, вероятно, неясных ему пунктах. Ведь все дело так ясно и так просто, что лишь злая воля может так нагло извращать истину. Итак, может быть, или Дж[аксон], или друзья найдут какое-то обстоятельство, которое даст возможность новых изысканий? Все так нелепо вокруг этого дела; так, например, Рокфелл[еровский] Институт уверял Вас о том, что у них никаких следов петиций наших Учреждений не было. Но у нас нашлись копии этой переписки, и мы Вам их послали. Остается подумать, что кто-то скажет, что и копии эти ненастоящие. Имеются еще письма Уоллеса, но для кого они представляют интерес?
Казалось бы, наступающий год для кого-то является решительным, но где же те люди, которые могли бы заинтересоваться? Никаких Золя не нашлось. Впрочем, о чем говорить, в местной газете мы читали на первой странице торжественное благовещение с восстановлением Алькапоне и о его водворении в его роскошной вилле. Военные обстоятельства отражаются на всем. Многое из-за них откладывается и видоизменяется, но, по-видимому, и в этом отношении наши дела находятся в особом положении, и ничто не принимается в расчет, и все даже служит на пользу врагов. Казалось бы, за последнее время и Вы имели несколько дружественных контактов, которые доказывали, что в Америке находится много невыявившихся, но благорасположенных друзей. Deposition, сделанная нами у консула, совершенно ясно говорит о нашей безусловной правоте. Неужели же эта заверенная официально deposition вообще не принимается во внимание? Если клерк невнятно ее читает на суде, то ведь копия ее имелась у адвокатов, и они могли выдвинуть наиболее значительные обстоятельства. В мире так многое делается, иногда под видом, малопонятным людям, совершаются большие подвижки. Складываются новые отношения, и с этой стороны много хороших знаков. Неужели же по неумению или индифферентности адвокатов могут происходить такие вопиющие несправедливости и даже, вернее, какие-то организованные преследования? Вот уже истина, что путь Культуры — путь Голгофы. Остается написать книгу об этой Голгофе под названием “Правда”, пусть она пройдет по миру и устыдит тех, кто вольно или невольно вбил гвоздь в возвеличение преступников и грабителей. Не нужно ли еще каких-либо от нас данных, показаний и удостоверений? Может быть, адвокатам приходит в голову какое-то новое соображение? Хотелось бы в отношении Америки закончить письмо чем-то ободрительным. Это ободрительное может заключаться лишь в новых друзьях, они имеются, и, может быть, в новом удачном помещении будут завязываться полезные соотношения.
Последние Ваши известия о Джаксоне были благоприятны для соглашения – в чем же дело? А тут и почтовые сообщения становятся так затрудненными! Хотелось бы и Вам, и всем друзьям нашим высказать наши сердечные чувства, чтобы Вы почуяли, как дух наш устремлен к Вам, понимая всю Вашу тяготу, но нет светлого достижения без устремленного труженичества. Храните мужество, переживем и это.
Рерих
