Е.П.Блаватская Разоблаченная Изида т.1. ГЛАВА X ВНУТРЕННИЙ  И  ВНЕШНИЙ  ЧЕЛОВЕК

Материал из Энциклопедия Агни Йоги.

Перейти к: навигация, поиск

ГЛАВА X

ВНУТРЕННИЙ  И  ВНЕШНИЙ  ЧЕЛОВЕК

 

 

Τής δέ γάρ έκ τριάδος πάν πνευμα πατήρ — έκερασε.

 — Tay. “Lyd. de Mens.”, 20.

“Более могущественные души сами по себе постигают истину, и они более изобретательны по своей природе. По словам оракула, такие души спасаются своею собственною силою”.

 — Прокл, I Alc.

“Так как дух постоянно движется и проходит через все творения в течение определенного времени, то, совершив это, он вскоре вынужден двинуться назад опять через все творения и развертывать ту же самую ткань поколений в мире... ибо как часто возобновляются те же причины, так же возобновляются следствия”.

 — Ficin. de Im. An., 129, “Халдейские оракулы”.

“Когда б не высшее предназначение, —

Теряло всякий смысл бы обучение”.

 — Янг.

 

С момента зарождения утробного эмбриона до того момента, когда старый человек, испустив свое последнее дыхание, падает в могилу, ни его начало, ни его конец не поняты схоластической наукой; все до нашего появления на свет пусто, все после нас — хаос, ибо нет никаких очевидных доказательств о том, что касается связей между духом, душой и телом как до, так и после смерти. Сам по себе уже жизненный принцип представляет собой неразрешимую загадку, над изучением которой материализм понапрасну истощил свои умственные силы. В присутствии трупа скептический физиолог стоит нем, когда его ученик спрашивает, откуда пришел обитатель этой брошенной порожней оболочки, и куда он ушел. Ученику предстоит или удовлетвориться, подобно его учителю, объяснением, что протоплазма построила человека и энергия его оживляла, а теперь они это тело разрушат, или же покинуть училище вместе с его библиотекой и искать другого объяснения этой тайны.

Иногда настолько же интересно, насколько поучительно проследить как эти два великих соперника, наука и богословие, часто схватываются. Не все сыновья церкви были так безуспешны в своих попытках защитить веру, как бедный аббат Мэйгно из Парижа. Этому уважаемому и несомненно добросовестному священнику, к сожалению, не удалась его бесплодная попытка опровергнуть свободомыслящие аргументы Гёксли, Тиндаля, Дюбуа Раймонда и многих других. Успех его аргументов, предназначенных быть противоядием, был более, чем сомнителен, и, в награду за его труды, “Конгрегация Индекса”[1] запретила распространение этой книги среди верующих.

Опасное дело вступать в дуэль единоборства с учеными по предметам, которые хорошо продемонстрированы в экспериментальной науке. В том, что они действительно знают — они неуязвимы; и до тех пор, пока их старая формула не уничтожена их собственными руками и не заменена новой — до тех пор бесполезно бороться против Ахиллеса, если только не посчастливится ударить этого быстроногого бога в его уязвимую пяту. Эта уязвимая пята заключается в том, в чем наука признает свое незнание!

Коварен был тот прием, к которому прибег один известный проповедник, чтобы добраться до этого уязвимого места. Прежде чем приступить к изложению чрезвычайных, хотя и хорошо засвидетельствованных достоверных фактов, которыми мы намереваемся заполнить эту главу, будет разумно, еще раз продемонстрировать, насколько подвержена ошибкам современная наука в отношении каждого факта в природе, который нельзя испытать ни посредством колбы, ни посредством тигля. Нижеизложенное суть отрывки из ряда проповедей, произнесенных отцом Феликсом Нотрдамским, озаглавленных “Таинство и наука”. Они заслуживают того, чтобы их переводили и цитировали в труде, который предпринят точно в таком же духе, какой продемонстрирован проповедником. На этот раз церковь заставила присмиреть на время высокомерие своего традиционного врага в лице ученых академиков.

Было известно, что этот великий проповедник в ответ на общее желание верующих и, возможно, также по приказу вышестоящих духовных особ приготовился к совершению большого ораторского выступления, и исторический кафедральный собор был переполнен слушателями. Среди глубокого молчания присутствующих он начал свое выступление, из которого мы приводим нижеследующие параграфы, которые мы считаем достаточными для наших целей:

“Чтобы противодействовать прогрессу христианства, нам было брошено зловещее слово — НАУКА. Таково грозное заклинание, которым хотят устрашить нас. На все, что мы можем сказать в поддержку христианства, у них всегда готовый ответ: “это не научно” Мы говорим — откровение; откровение не научно. Мы говорим — чудо; чудо не научно.

Таким образом антихристианство, верное своей традиции, а теперь более, чем когда-либо, пытается убить нас наукой, будучи принципом мрака, оно грозит нам светом. Оно провозглашает себя самого светом...

Сотни раз я задавал себе вопрос, что же представляет собой эта ужасающая наука, которая собирается пожрать нас!.. Есть ли это — математика?.. но у нас тоже есть математики. Физика ли это? Астрономия? Физиология? Геология? Но мы находим в католицизме астрономов, физиков, геологов[1] и физиологов, ставших выдающимися в мире науки, занявших места в Академии и вошедших в историю. Выходит, что то, что собирается нас разладить, не есть та или иная, наука, но наука вообще.

А почему же они пророчествуют про свержение христианства наукой? Слушайте: ... мы должны погибнуть от руки науки потому, что учим таинствам, а христианские таинства находятся в явном противоречии с современной наукой... Таинство — это отрицание здравого смысла; наука против этого; наука осуждает это; она сказала — “Анафема!”

А-а! вы правы; если христианское таинство таково, каким вы его объявляете, бросайте тогда анафему в него. Для науки нет ничего более неприемлемого, как абсурд и противоречия. Но — да будет прославлена истина! христианское таинство не таково. Если бы оно было таково, то как бы вы объяснили наиболее необъяснимую из тайн — почему так получилось, что почти 2000 лет много людей высокого ума и редкие гении принимали наши таинства, вместили их, не думая, что они отвергают науку или отказываются от здравого смысла?[1] Говорите сколько хотите о вашей современной науке, современной мысли, современных гениях” — ученые были и до 1789 года.

Если наши таинства столь явно абсурдны и противоречивы, как могло быть, что такие мощные гении их восприняли безо всякого сомнения?.. Но упаси меня, Боже, чтобы я настаивал на доказательствах, что таинства не заключают в себе противоречия науке!.. Какая польза доказывать, путем метафизических отвлеченностей, что наука может примириться с таинством, когда вся действительность творения неоспоримо доказывает, что таинство везде ставит в тупик науку? Вы хотите, чтобы мы вам доказали вне всякого сомнения, что точная наука не может допустить тайны. Я вам решительно отвечаю, она никак не может избегнуть ее. Тайна есть ФАТАЛИЗМ науки.

Дать ли вам доказательства? Тогда, во-первых, оглянитесь кругом на чисто материальный мир от малейшего атома до величественного солнца. Если вы попытаетесь охватить умом единство единого закона всех этих тел и их движения; если вы будете искать слово, которое способно объяснить в этой обширной панораме царствующую там гармонию, где все кажется повинующимся велению единой силы, то, чтобы обозначить ее, вы скажете Притяжение!.. Да, притяжение — это как бы сводка, возвышенный вывод науки о небесных телах. Вы говорите, что в пространстве эти небесные тела опознают и привлекают один другого; вы говорите, что они привлекаются друг другом пропорционально их массе в обратной пропорции квадрата расстояний между ними. И, фактически, до настоящего момента ничто не произошло такого, что опрокинуло бы эту теорию, но все только подтверждало формулу, которая теперь царствует в области гипотез, и поэтому должна и впредь пользоваться славой незыблемой истины.

Джентльмены, от всего сердца я отвешиваю свой научный поклон суверенитету притяжения. Я не таков, чтобы пожелать затемнять или умалять свет материального мира, который отражается на мир духов. Итак, область притяжения осязаема; оно суверенно; оно глядит нам в лицо!

Но что такое притяжение? кто видел притяжение? кто встречался с притяжением? кто прикасался к притяжению? Каким образом эти немые безгласные тела, неразумные, бесчувственные, оказывают бессознательно один на другого это взаимное воздействие и реакцию, которые удерживают их в общем равновесии и в единодушной гармонии? Является ли эта сила, которая притягивает солнце к солнцу, атом к атому, — является ли эта сила незримым посредником, который ходит от одного к другому? В таком случае — кто же этот посредник? Откуда берется сама эта сила, которая посредничает, и эта власть, с какой она охватывает все, которой не может избегнуть ни атом, ни солнце? Но есть ли эта сила что-то другое, отличное от тех элементов, которые друг друга притягивают?.. Тайна! Тайна!

Да, джентльмены, это притяжение, которое сияет так светло по всему материальному миру, но в глубине своей остается непроницаемой тайной... Хорошо! станете ли вы из-за этой тайны отрицать ее реальность, с которой вы соприкасаетесь, и ее власть, которая подчиняет вас себе?.. И опять, отметьте если вам угодно, что в основании науки находится столько тайны, что если бы вы захотели ее оттуда исключить, вам пришлось бы подорвать самою науку. Какую бы науку вы ни представили себе, вместе с великолепным ходом ее умозаключений... когда вы подходите к ее истокам, вы становитесь лицом к лицу с непознанным.[1]

Кто оказался в состоянии проникнуть в тайну возникновения какого-либо тела, рождения хотя бы единого атома? Что находится в центре — я уже не говорю о центре солнца, но спрашиваю — что находится в центре атома? Кто измерил бездонную глубину песчинки? Наука изучала песчинку тысячу лет, она ее вертела и так, и сяк; она делит ее все мельче и мельче; она терзает ее своими опытами; она пристает к ней со своими вопросами, чтобы вырвать у нее окончательное разрешение ее сокровенного строения; она вопрошает с ненасытным любопытством: “Должна ли я тебя делить до бесконечно малого?”. Затем, зависнув над этой бездной, наука колеблется; она спотыкается; она чувствует себя оглушенной — у нее кружится голова и, в отчаянии, она восклицает: “Я НЕ ЗНАЮ!”

“Но если вы в таком полном неведении относительно происхождения и сокровенного естества песчинки, какая может быть у вас интуиция о происхождении какого-либо живого существа? Откуда появилась жизнь в этом живом существе? Где ее начало? Что есть ее жизненный принцип?”[1]

В состоянии ли ученые ответить этому красноречивому монаху? Могут ли избегнуть его безжалостной логики? Тайна, действительно, окружает их со всех сторон; и Ultima Thule, будь то Герберта Спенсера, Тиндаля и Гёксли, написала на закрытых порталах слова непостижимое, непознаваемое. Для любителя метафор наука может быть уподоблена мерцающей звезде с прекрасным сиянием, просвечивающим разрывы в гряде черных туч. Если ее последователи не могут определить таинственного притяжения, которое соединяет в плотные массы материальные частицы, которые образуют мелкие камушки на берегу океана, как могут они определить границы, где возможное прекращается и невозможное начинается?

Почему должно быть притяжение между молекулами материи и не должно быть притяжения между частицами духа? Если из материальной части эфира в силу присущего его частицам движения могли развиться формы миров, видов их растений и животных, почему не может из духовной части эфира развиться последовательный ряд существ из состояния монады до человека, причем каждая низшая форма переходит в высшую до тех пор, пока работа эволюции на Земле не закончена созданием бессмертного человека? Как видите, в данный момент мы совершенно оставляем в стороне доказательства к сказанному, предоставляя читателю самому логические выводы.

Каким бы именем физиологи не называли все оживляющий, энергизующий принцип в материи, — это не имеет значения; он есть нечто тонкое, отдельное от материи, так как его не удается обнаружить. Если признано, что закон притяжения управляет материей, почему не допускать его влияния на другого? Представляя логике отвечать, мы обратимся ко всеобщему опыту человечества, а там мы находим массу свидетельств, подтверждающих бессмертие души, если мы будем судить по аналогиям. Но у нас есть больше, чем это — у нас имеются тысячи и тысячи безукоризненных свидетельств о том, что существует систематическая наука о душе, которая, несмотря на то, что ей отказано занимать место в ряду официально признанных наук, является наукой. Эта наука посредством проникновения намного глубже в тайны природы, чем когда-либо снилось современной философии, настолько глубоко, что современная философия считает это невозможным, учит нас, как можно принудить невидимое стать видимым и подтверждает существование элементарных духов; объясняет природу и магические свойства астрального света и власть живого человека сообщаться с первыми через последнего. Давайте исследуем доказательства при свете лампы опыта, и ни Академия наук, ни церковь, в пользу которой отец Феликс так красноречиво говорил, не смогут их отрицать.

Современная наука стоит перед дилеммой; она должна или признать правильность нашей гипотезы, или же допустить возможность чуда. Признание правильности нашей гипотезы равносильно признанию, что закон природы не может быть нарушен. Если он будет нарушен в одном случае, то где гарантия, что эти нарушения не будут повторяться бесконечно, что приведет к разрушению незыблемости закона и совершенного равновесия сил, которые управляют вселенной. Это очень древний и неопровержимый аргумент. Отрицать появления среди нас сверхчувственных существ, когда их в различных странах в различное время видели не только тысячи, а миллионы людей, есть непростительное упрямство; сказать же по поводу какого-либо из этих явлений, что приведение было результатом чуда, будет фатально для основного принципа науки. Что сделают представители науки? Что же они могут сделать, когда пробудятся от онемения и оцепенения, вызванных своей гордостью, как не собирать факты и постараться расширить границы областей своих исследований?

Существование духа во всеобщем посреднике, эфире, отрицается материализмом, тогда как богословие делает из него личного бога. Но каббалисты придерживаются мнения, что и то и другое воззрения неправильны, утверждая, что в эфире элементы представляют лишь материю, слепые космические силы природы, тогда как Дух представляет разум, который их направляет. Арийские, герметические, орфические и пифагорейские космогонические учения, так же как и доктрины Бероса и Санхуниафона, все обоснованы на одной неоспоримой формуле, а именно, что эфир и хаос, или, на языке платоников, сознание и материя, были двумя первичными извечными началами вселенной, совершенно независимыми от чего-либо другого. Первый есть всеоживотворяющий разумный принцип; второй, хаос, — бесформенный жидкий принцип без “формы или чувства”; из сочетания этих двух возникла к бытию вселенная, или, вернее, вселенский мир, первое андрогинное божество — причем хаотическая материя стала его телом, а эфир его душой. По выражению в одном фрагменте из Гермия, “хаос обретя чувство от этого слияния с Духом, воссиял радостью, и так возник Протогонос, (первородный) свет”.[1] Это и есть вселенская троица, основанная на метафизическом представлении древних, которые, рассуждая по аналогии, сделали из человека, являющегося сочетанием разума и материи, микрокосма от макрокосма, или великой вселенной.

Если мы теперь сравним эту вышеприведенную доктрину со спекуляциями нынешней науки, которая полностью останавливается у Границы непознанного, и, в то время, как сама неспособна разрешить эту тайну; никому другому не разрешает высказываться по этому предмету; или же сравним с великим богословским догматом, что мир был создан посредством трюка небесной “ловкости рук”, — то мы, ни минуты не колеблясь, признаем при отсутствии других и лучших доказательств, что герметическая доктрина намного более разумна, и гораздо более метафизична, чем это может показаться. Вот — существует вселенная, и мы сознаем, что мы существуем; но откуда взялась эта вселенная, и как мы появились в ней? После того как представители физической учености отказались нам отвечать на эти вопросы; после того как духовные узурпаторы изгнали нас и предали нас анафеме за нашу любознательность, что можем мы делать другое, как не обратиться за информацией к мудрецам, которые размышляли над этими вопросами за многие века до того, как молекулы современных философов еще не собирались в эфирном пространстве?

Видимая вселенная духа и материи, говорят эти мудрецы, есть лишь конкретное изображение идеальной абстракции; она создана по образцу первичной божественной Идеи. Таким образом, наша вселенная существовала извечно в латентном состоянии. Душа, оживотворяющая эту чисто духовную вселенную, есть центральное солнце, само по себе высочайшее божество. Не Единый создал конкретную форму своей Идеи, но его первородный; и так как она была создана по геометрической фигуре додекаэдра,[1] то первородному “угодно было потратить двенадцать тысяч лет на ее сотворение”. Приведенное число лет упоминается в этрусской космогонии [271], в которой говориться, что человек был создан в шестом тысячелетии. Это согласуется с египетской теорией о 6000 “годах” и с еврейским исчислением.[1] Но это лишь экзотерическая форма. Сокровенные вычисления поясняют, что “12 000 и 6 000 лет” суть годы Брахмы; один день Брахмы равняется 4 320 000 000 годам. Санхуниафон[1] в своей “Космогонии” повествует, что когда Ветер (Дух) возлюбил свои собственные принципы (Хаос), то произошло тесное слияние, совокупление, получившее название потос (πόθος), и от этого слияния произошло семя всего. Но Хаос не знал своего собственного порождения, ибо он был бесчувственен и неразумен; но от его слияния с ветром был зарожден Mфt или Ilus (Ил) [90]. Отсюда возникли споры творения и рождение вселенной.

Древние, кроме четырех элементов, сделали из эфира пятый элемент. Из-за того, что сущность его считалась божественной вследствие незримости его присутствия, его считали посредником между нашим миром и потусторонним миром. Они верили, что когда правящие разумы уходят из какой-либо части эфира в одном из четырех царств природы, которыми они обязаны управлять, то это пространство попадает во власть зла. Адепт, который готовился беседовать с “невидимыми”, должен был хорошо знать свой ритуал, а также быть хорошо осведомленным с условиями, требующимися для полного равновесия четырех элементов в астральном свете. Прежде всего он должен очищать свою сущность, и внутри круга, в который он хочет привлечь чистых духов, уравновешивать элементы, чтобы не допустить вторжения элементариев в соответствующие сферы. Но горе тому неблагоразумному исследователю, который без знания невежественно вступает в запретные владения. Опасности ожидают его там на каждом шагу. Он вызывает силы, которыми не может управлять. Он будит часовых, которые позволяют проходить только своему хозяину. Ибо, как сказал бессмертный розенкрейцер:

“Раз ты решил сотрудничать с духом живого Бога, будь осторожен, чтобы не препятствовать Ему в Его работе; ибо если твой жар выйдет за естественные пределы, то этим ты вызовешь гнев moyst natures,[1] и они будут сопротивляться центральному огню, и центральный огонь, будет сопротивляться им; и произойдет ужасное разделение в хаосе”.[1]

Дух гармонии и единения уйдет из элементов, потревоженных неразумной рукой; и токи слепых сил немедленно начнут кишеть вторгшимися бесчисленными тварями из материи обладающими инстинктом — злыми демонами теургов, они же дьяволы богословов. Гномы, саламандры, сильфы и ундины обрушатся на неосторожного нарушителя во многочисленных разнообразнейших воздушных формах. Будучи неспособными что-либо изобрести, они будут искать, шарить по самым глубинам памяти нарушителя; от этого возникает нервное истощение и ментальная подавленность у некоторых сенситивных лиц, участвующих в кружках спиритуалистов. Эти элементалы выявят давно забытые воспоминания прошлого, формы, лики, изображения, дорогие воспоминания, знакомые высказывания, давно уже изгладившиеся в памяти, но ярко, в живых красках сохраняющиеся в непроницаемых глубинах нашего сознания и на астральных табличках неподдающейся разрушению “КНИГИ ЖИЗНИ”.

Каждый организм в этом мире, как видимый, так и невидимый, имеет соответствующий, присвоенный ему элемент. Так, рыба живет и дышит в воде; растение потребляет угольную кислоту, которая животным и людям причиняет смерть; некоторые существа приспособлены только к разреженным слоям, а другие — только к самым плотным. Жизнь для некоторых зависит от солнечного света, для других — от мрака; таким образом мудрая экономия природы приспосабливает ко всем условиям существования какие-нибудь виды живых существ. Эти аналогии приводят нас к заключению, что не только нет незанимаемых мест или частей в природе вселенной, но также и для каждого существа, обладающего жизнью, предусмотрены и приготовлены условия и, будучи приготовлены, они нужны. Далее, допуская, что существует невидимая нашему глазу сторона вселенной, мы по аналогии должны прийти к выводу, что и она так же населена, как и наша, и что каждая группа населения там имеет все необходимое для существования условия. Так же нелогично будет думать, что тождественные условия предоставляются всем, как было бы нелогично утверждать такую теорию в отношении обитателей видимого мира. Существование духов подразумевает и разнообразие духов; ибо люди отличаются один от другого, и человеческие духи суть развоплощенные духи людей.

Сказать, что все духи одинаковы, или приспособлены к одной и той же атмосфере, или обладают одинаковыми силами, или управляются теми же притяжениями — электрическими, магнетическими, одическими, астральными, не имеет значения каким — так же абсурдно, как сказать, что все планеты обладают одинаковыми свойствами, или все животные — амфибии, или, что все люди питаются одинаковой пищей. Будет разумнее считать, что наиболее грубые по своей природе духи погружаются ниже остальных — в самые глубины духовной атмосферы, другими словами пребывают ближе всех к земле. И наоборот — самые чистые духи пребывают дальше всех от земли. В том, что мы назвали бы психоматикой оккультизма, если бы мы собирались создавать новое слово, недопустимо думать, что духи какой-либо одной из этих степеней могут занять место и пользоваться условиями духов другой степени; это было бы так же нелепо, как, занимаясь гидравликой, ожидать, что две жидкости различной плотности обменяются показателями на шкале гидрометра Боума.

Жоррес, описывая одну беседу с индусами Малабарского берега, рассказывает, что после того, как он задал им вопрос, имеются ли у них духи, призраки, они ответили:

“Да, но мы знаем, что это плохие духи... хорошие едва ли вообще могут показаться. Те, кто может показываться, главным образом, духи самоубийц и убийц, или тех, кто умер насильственной смертью. Они постоянно носятся вокруг и показываются в виде призраков. Ночное время им благоприятствует и они совращают неустойчивых людей и соблазняют других тысячами различных способов” [272, III, с. 63].

Порфирий сообщает нам несколько отвратительных фактов, достоверность которых подтверждается опытом каждого, кто изучает магию.

“Душа”,[1] — говорит он, — после смерти питает некую привязанность к своему сброшенному телу; привязанность эта пропорциональна тому усилию, с каким их союз был расторгнут; мы видели многих духов, носящихся в отчаянии вокруг своих земных останков; мы даже видели, как они упорно разыскивали разложившиеся останки чужих тел, но более всего они стремились к свежепролитой крови, которая, кажется, на какой-то момент наделяет их некоторыми из жизненных способностей”.[1]

Пусть спиритуалисты, сомневающиеся в словах теурга, проделают опыт проверки эффекта приблизительно полфунта свежепролитой человеческой крови на своем следующем сеансе материализации духов!

“Боги и ангелы”, — говорит Ямвлих, — “появляются среди нас в мире и гармонии; тогда как плохие демоны все приводят в смятение... Что же касается заурядных обычных душ, мы их воспринимаем реже” [214].

“Человеческая душа (астральное тело) есть демон, которого на нашем языке можно назвать гением”, — говорит Апулей.[1] — “Она — бессмертный бог, хотя в некотором смысле она рождается в то же самое время, когда рождается человек, в котором она пребывает. Следовательно, можно сказать, что она и умирает так же, как рождается”.

“Душа рождается в этом мире после того, как покинула другой мир (Anima Mundi), в котором она предсуществовала до своего появления (на земле). Поэтому боги, которые учитывают ее деяния во всех фазах различных существовании в целом, иногда наказывают ее за грехи, совершенные в течение предыдущей жизни. Она умирает, когда отделяется от тела, в котором она переплывала эту жизнь, как в хрупкой лодке. И если я не ошибаюсь, то именно в этом заключается сокровенное значение надгробной надписи, такой ясной для посвященного: “Богам человеческим, которые жили”. Но этого рода смерть не уничтожает души, она только преображает ее в лемура. Лемуры суть манесы или духи, которых мы знаем под названием лары. Когда они не проявляются и оказывают нам благодетельное покровительство, мы чтим их, как покровительствующих божеств домашнего очага. Но, если их преступления обрекли их на блуждание, то мы называем их лярвами. Они становятся бичом порочных людей и источником напрасного страха для добрых”.

Это изложение едва ли можно назвать неясным, и все же перевоплощенцы цитируют Апулея в подтверждение своей теории, что человек проходит через последовательный ряд физических человеческих рождений на этой планете до тех пор, пока не очистится окончательно от ненужной шелухи. Но Апулей ясно говорит, что мы приходим в этот мир из другого мира, где у нас было другое существование, память о котором изгладилась. Как часовой механизм на фабрике переходит из рук в руки, из одного помещения в другое, где в одном месте добавляют одно, а в другом — другое, до тех пор, пока часы не получаются такими, какими их задумал мастер до начала работы. Точно так же, по древней философии, первичная божественная концепция человека осуществляется мало-помалу в различных цехах вселенской мастерской и, наконец, на сцене появляется совершенный человек.

Эта философия учит, что природа никогда не оставляет свою работу незавершенной; если ей помешают при первых попытках, она начинает сначала. Когда она зачинает человеческий зародыш, в ее намерения входит, чтобы этот человек совершенствовался физически, умственно и духовно. Его тело должно вырасти, достичь зрелости, износиться и умереть, его ум должен раскрываться, созревать и быть гармонично уравновешенным; его божественный дух должен светить и легко сливаться с внутренним человеком. И никакое человеческое существо не завершит своего великого цикла или “круга необходимости”, до тех пор, пока все это не будет выполнено. Так же как на конных состязаниях в беге, когда менее резвые кони отстают уже в первой четверти круга и мимо них проносится конь-победитель, стремительно несущийся к цели, — точно также в человеческих бегах к бессмертию некоторые души опережают других и достигают цели, в то время как мириады остальных состязающихся, трудятся под грузом материи недалеко от того места, где начали свое восхождение. Некоторые несчастные совсем выпадают и бывают устранены из бегов; некоторым приходится возвращаться и начинать с начала. Это есть то, чего индусы боятся больше всего — трансмиграции и реинкарнации; только на других и низших планетах — никогда на этой. Но есть способ избежать это, и Будда учил этому способу в своих доктринах о бедности, обуздании чувств, полном безразличии к целям этой долины слез, свободе от страстей и частом общении с Атмой — созерцании духа. Причиною перевоплощения является незнание наших чувств и идея, что в этом мире есть что-то реальное, что-то за исключением абстрактного существования. От органов ощущения происходит та “иллюзия”, которую мы называем контакт;

“от контакта возникает желание; от желания — чувства (которые тоже суть обман нашего тела); от чувств — привязанность к существующим телам; от этой привязанности — рождение, а от рождения — болезни, увядание, смерть”.

Итак, подобно вращению колеса, существует регулярная последовательность смертей и рождений, моральной причиной которых является привязанность к существующим материальным объектам, тогда как орудием причины является карма (сила, управляющая вселенной, побуждающая ее к деятельности), заслуга и антизаслуга. “Поэтому велико желание всех существ, которые хотели бы освободиться от горестей последовательных рождений и смертей, добиться уничтожения в себе этой моральной причины этой привязанности к материальным вещам, или злых желаний”. Те, в ком злые желания окончательно уничтожены, именуются архатами [275, с. 9]. Освобождение от злых желаний обеспечивает обладание чудодейственной силой. После своей смерти архат больше не перевоплощается; он неизменно достигает нирваны. Кстати — слово нирвана неправильно истолковано христианскими учеными и скептическими комментаторами. Нирвана есть мир причин, в котором все обманчивые следствия и обманы! наших чувств исчезают. Нирвана есть высочайшая достигаемая сфера. Питри (до-Адамовы духи) считаются буддийской философией реинкарнированными, хотя в степени, далеко превосходящей земного человека. Разве они не умирают в свою очередь? Разве их астральные тела не страдают и не радуются, и не чувствуют того же бремени иллюзорных чувств, какое испытывали в физическом теле?

То, чему Будда учил в шестом веке до Р. X. в Индии, Пифагор учил в пятом веке в Греции и Италии. Гиббон показывает, как глубоко у фарисеев запечатлелось это верование в переселение душ [51, IV, 385]. Египетский круг необходимости неизгладимо запечатлен на памятниках седой древности. Иисус, когда исцелял больных, неизменно произносил: “Твои грехи тебе прощены”. Это чисто буддийская доктрина.

“И сказали иудеи слепцу: Ты рожден в грехах, и теперь учишь нас. Учение апостолов (Христа) аналогично учению о “заслуге и антизаслуге” буддистов; ибо больные выздоравливали, если их грехи были им прощены”.[1]

Но эта предыдущая жизнь, в которую верили буддисты, не была жизнью на этой планете, ибо, более чем кто-либо другой, буддийский философ высоко ценил великую доктрину циклов.

Соображения Волни, Дюпуи и Годфри Хиггинса о сокровенном значении циклов или кальпы и юг брахманистов и буддистов свелись к весьма немногому, так как у них не было ключа к эзотерической, духовной доктрине, там заключающейся. Никакая философия никогда не мыслила о Боге как об абстракции, но рассматривала его в различных Его проявлениях. “Первопричина” еврейской Библии, пифагорейская “монада”, “единая жизнь” индийской философии и каббалистический “Эн-Соф” — беспредельность — одно и то же. Индусский Бхагават не творит, он входит в мировое яйцо и эманирует из него в качестве Брахмы, на подобие того, как пифагорейская Дуада происходит из самого высшего и единого Монас.[1] Монас самианского философа есть Монас (ум) индусов, у которого нет первопричины (апурва или материальной причины), и который не подлежит разрушению [19]. Брахма в качестве Праджапати проявляется, прежде всего, в виде “двенадцати тел” или атрибутов, которые представлены двенадцатью богами, символизирующими: 1. Огонь; 2. Солнце; 3. Сома, который дает всезнание; 4. все живые существа; 5. Ваю или материальный эфир; 6. Смерть или дыхание разрушения — Шива; 7. Земля; 8. Небеса; 9. Агни, нематериальный огонь; 10. Адити, нематериальное и женское невидимое Солнце; 11. Ум; 12. великий Бесконечный Цикл, “который никогда не прекращается” [19]. После этого Брахма растворяется, превращаясь в видимую вселенную, каждый атом которой есть он сам. Когда это завершено, непроявленный, неделимый и неподдающийся определению Монас возвращается в свое нерушимое, величественное одиночество своего единства. Это проявленное божество, сперва дуада, теперь становится триадой; его триединое свойство непрерывно эманирует духовные силы, которые становятся бессмертными богами (душами). Каждая из этих душ должна соединиться, в свою очередь, с человеческим существом, и с момента его сознательности начинает серию рождений и смертей. Некий восточный художник-живописец предпринял попытку выразить на картине каббалистическую доктрину о циклах. Картина занимает всю внутреннюю стену подземного храма вблизи большой буддийской пагоды и очень внушительна. Попытаемся передать вам некоторое представление об ее содержании, насколько мы ее помним.

Вообразите в пространстве как бы изначальную точку; затем представьте себе окружности, нарисованные вокруг этой точки, и там, где начало и конец их сходятся, там эманирование и обратное поглощение встречаются. Сама окружность составлена из бесчисленных меньших окружностей наподобие колец браслета, и каждое из этих меньших колец образует пояс богини, представляющий эту сферу. По мере того, как кривая дуги приближается к конечному пункту полукружия — надиру великого цикла — где таинственный художник поместил нашу планету, лицо каждой последующей богини становится более темным и безобразным, чем это может себе представить европейское воображение. Каждый пояс покрыт изображениями растений, животных и человеческих существ, принадлежащих к фауне, флоре и антропологии этой отдельной сферы. Указаны и отмечены определенные расстояния, отделяющие одну сферу от другой, ибо после завершения кругов через различные трансмиграции душе предоставляется отдых в виде временной нирваны, в течение которого атма теряет всякую память о прошедших горестях. Промежуточное эфирное пространство наполнено странными существами. Те из них, которые находятся между высшим эфиром и землею внизу, являются тварями “средней природы”, духами природы, как иногда называют каббалисты, элементалами.

Эта картина является или копией картины, описанной Беросом, священнослужителем храма Бэла в Вавилоне, или же самим оригиналом. Мы предоставляем эту картину проницательности современных археологов. Но стена покрыта в точности такими тварями, какие описаны: полудемоном-полубогом Оаннесом, халдейским человеком-рыбой,[1] “...безобразными существами, созданными на двупринципной основе” — астрального света и более грубой материи.

Даже остатки архитектурных реликвий ранних человеческих рас до последнего времени остаются в грустном пренебрежении. Пещеры Аджанты, которые находятся только в 200 милях от Бомбея на Чандорском хребте, и развалины древнего города Аурангабада, разрушающиеся дворцы которого и любопытные гробницы лежат в пустынной заброшенности уже многие сотни лет, только совсем недавно стали привлекать внимание. Напоминания о давно исчезнувшей цивилизации — они уже сотни лет служат убежищами для диких зверей, прежде чем их найдут достойными научного исследования, и только недавно “Обозреватель” дал восхищенное описание этих архаических предков Геркуланума и Помпеи. После справедливого упрека в адрес местных властей, которые занимают бунгало, где “путник мог бы найти приют и безопасность, ну то есть — все”, он продолжает повествовать о чудесах, свидетелем которых он бы в укромных уголках, в следующих выражениях:

“В узкой долине на горе группа пещерных храмов, самых чудесных на земле. В нашем веке известно, сколько всего их по глубоким расщелинам гор. Но двадцать семь обследованы и до некоторой степени очищены от мусора. Несомненно, имеются еще многие другие. Трудно себе представить, с каким неутомимым трудом эти удивительные пещеры были высечены в твердой скале из амигдалоида. Говорят, что по своему происхождению они — буддийские, и использовались в богослужебных целях, а также как убежища для аскетов. Как художественные произведения они стоят на высоком уровне. Они тянутся более, чем на 500 футов вдоль высокого утеса и покрыты чудесной резьбой в чрезвычайно любопытной манере, выявляющей удивительный вкус, талант и упорство в труде индийских скульпторов.

Эти пещерные храмы прекрасно высечены и покрыты резьбой снаружи, но внутри они отделаны еще более изысканной и обильно украшены скульптурой и живописью. Эти давно покинутые храмы пострадали от сырости и заброшенности и живопись, и фрески, конечно, уже не те, какими они были сотни лет тому назад. Но краски все еще ярки, и сценки веселых празднеств все еще видны на стенах. Некоторые фигуры, высеченные в скале, изображают свадебные процессии и сцены домашней жизни, выдержанные в жизнерадостном духе. Женские фигуры прекрасны, нежные и светлые, как европейки. Каждое из этих изображений художественно, и ни одно из них не осквернено грубостью и неприличием, так бросающимся в глаза в брахманистических изображениях подобного рода.

Эти пещеры посещаются большим количеством любителей старины, которые пытаются расшифровать иероглифы, начертанные на стенах и определить возраст этих любопытных храмов.

Развалины древнего города Аурангабада находятся не очень далеко от этих пещер. Это был большой, окруженный стенами город, далеко известный, но теперь заброшенный. Там не только разрушающиеся стены города и рассыпающиеся дворцы. Это были постройки огромной прочности, и некоторые стены кажутся непоколебимыми, как вечные горы.

Там еще много заслуживающих внимания мест поблизости, состоящих из глубоких пещер и высеченных в скале храмов. Многие из этих храмов окружены огражденной площадью, которая часто украшена статуями и колоннами. Очень обычна фигура слона, поставленная перед входом или сбоку, как часовой. В твердой скале высечены сотни и тысячи ниш, и когда в этих храмах толпился народ, в каждой нише стояла статуя или изображение, обычно в цветистом стиле Восточных скульптур. Но печальная действительность заключается в том, что в настоящее время лица почти всех изображений выщерблены и покалечены. Часто говорят, что ни один индус не станет поклоняться или молиться несовершенному изображению и, зная это, магометане умышленно калечили эти изображения, чтобы воспрепятствовать поклонению со стороны индусов. Это рассматривается индусами как святотатственное кощунство; оно порождает в них самую острую враждебность, которую каждый индус наследует от своего отца, и которую не могут изгладить даже века.

Здесь также имеются погребенные города — грустные развалины без единого обитателя. В великолепных дворцах, где когда-то собирались и пировали члены королевской семьи, устраивают теперь свои берлоги дикие звери. Во многих местах через такие развалины проходит железная дорога и материал из этих развалин использовался для прокладки пути. Огромные камни тысячи лет лежат там и, вероятно, еще пролежат многие тысячи. Эти высеченные в скалах храмы, а также искалеченные статуи носят на себе следы такого искусства, что с ними не может сравниться никакое произведение современных аборигенов.[1] Совершенно очевидно, что сотни лет тому назад эти холмы были густо заселены, а сейчас они находятся в полном запустении: не культивируемые и без постоянных обитателей, они представлены диким животным.

Эти места представляют хорошие охотничьи угодья, а так как англичане выдающиеся охотники, то, возможно, они предпочтут оставить эти горы и развалины в таком виде, как теперь”.

Мы очень надеемся, что они так и сделают. Достаточно вандализма было проявлено в предшествующих веках, чтобы позволить нам надеяться, что, по крайней мере, в этом веке исследований и учености, наука и такие ее ответвления, как археология и филология, не будут лишены этих наиболее ценных записей, начертанных на нерушимых скрижалях гранита и скал.

Теперь мы хотим преподнести несколько отрывков из этой таинственной доктрины о перевоплощении, реинкарнации, как о чем-то отличающемся от метемпсихоза. Реинкарнация, то есть появление той же личности или, вернее, его астральной монады дважды на той же планете — не есть правило природы; это — исключение, подобно тератологическому феномену рождения ребенка с двумя головами. Ему предшествует нарушение законов гармонии природы и случается только тогда, когда последняя, стремясь восстановить нарушенное равновесие, насильно бросает обратно в земную жизнь астральную монаду, которая была вышвырнута из круга необходимости преступлением или несчастным случаем. Так, в случаях абортов, в случаях детских смертей до определенного возраста и в случаях прирожденного и неизлечимого идиотства начальный замысел природы создать совершенного человека был нарушен. Поэтому, в то время как грубая материя каждого из перечисленных существ обречена на рассеивание при смерти, на рассеивание по обширному царству сущего, бессмертный дух и астральная монада личности (назначение астральной монады оживлять тело; назначение бессмертного духа — осенять божественным светом телесную организацию) должны стараться второй раз осуществить цель создания творческой личности.

Если разум настолько развился, что может стать действенным и распознающим, то никакой реинкарнации на этой земле не будет, так как три части триединого человека соединились вместе, и он способен совершать свой путь. Но когда это новое существо не продвинулось дальше состояния монады, или в таком случае, как у идиота, когда триединство не состоялось, и бессмертной искре, которая осеняет его, пришлось снова входить в земной план, так как ей помешали в первой попытке. Иначе смертная или астральная и бессмертная или божественная души не могут в унисон продвигаться вперед к высшей сфере. Дух следует по линии, параллельной линии материи; и духовная эволюция совершается рука об руку с физической эволюцией. Как уже указывал профессор Ле Контэ (смотри IX главу), “нет в природе такой силы”, — это правило приложимо как к духовной, так и к физической эволюции, — “которая могла бы продвинуть материю или дух сразу от № 1 на № 3 или от № 2 на № 4 без остановки и постепенного роста, добавления различных сил на промежуточных планах”. Так сказать, монада, которая была заключена в элементарном существе — в рудиментарной или нижайшей астральной форме будущего человека — после того, как она прошла эволюцию высочайшей физической формы немого животного и покинула ее — скажем, после прохождения формы орангутанга или слона, одного из умнейших животных, — эта монада, говорим мы, не может перескочить через физическую и умственную сферы человека, чтобы вдруг очутиться в духовной сфере выше его. Какая же награда или наказание могут быть в сфере развоплощенных человеческих существ для утробного плода или человеческого эмбриона, когда у него даже не было времени, чтобы хоть раз вдохнуть на земле, а еще менее он имел возможность применить свои духовные способности? Или для безответственного ребенка, бесчувственная монада которого остается спящей внутри астральной и физической оболочек и не может поэтому предохранить его от того, чтобы он сам не обжегся до смерти? или сжег кого-то другого? Или для родившегося идиотом, у которого, по сравнению с нормальными людьми, количество мозговых извилин достигает только 20 или 30 процентов [277], и который поэтому, не несет ответственности ни за свои наклонности, ни за деяния, ни за несовершенство своего шаткого полуразвитого ума?

Нет надобности подчеркивать, что даже в качестве гипотезы, эта теория не смешнее, чем многие другие теории, считающиеся строго ортодоксальными. Мы не должны забывать, что или из-за неспособности самих специалистов или по другой какой-либо причине физиология является наименее продвинувшейся и наименее понятой наукой, и что некоторые французские врачи, вместе с доктором Фурнье, положительно приходят в отчаяние, сдвинется ли она когда-нибудь дальше голых гипотез.

Далее, та же самая оккультная доктрина признает еще одну возможность, хотя настолько редкую и смутную, — что вряд ли стоило бы упоминать о ней, ее отрицают даже современные западные оккультисты, хотя она общепринята в странах Востока. Когда через пороки, страшные преступления и животные страсти развоплощенная душа попадает в восьмую сферу (аллегорический Гадес, или библейскую геенну огненную), самую близкую к нашей земле, — она может с помощью оставшихся у нее проблесков разума и совести раскаиваться, так сказать, напряжением остатков своей силы воли стремиться кверху и, как утопающий, еще раз всплыть на поверхность. В “Магических и философских правилах” Пселла мы находим одно наставление человеку, в котором говорится:

       “Остановись у пропасти, ведущей в мир подземный,

       Перед семью степенями влекущими на дно —

       К престолу неизбежности ужасной”.[1]

Сильное стремление вырваться из своего бедствия, сильное желание еще раз приведут в земную сферу. Тут он будет скитаться и страдать более или менее в мрачном одиночестве. Его инстинкты заставят его с жадностью искать контакта с живыми людьми... Эти духи суть те невидимые, но слишком ощутимые магнетические вампиры, субъективные демоны, так хорошо знакомые средневековым экстазникам, монахиням и монахам, “ведьмам”, ставшим столь знаменитыми благодаря “Молоту ведьм”; и некоторым сенситивным ясновидцам, по их собственному признанию. Они — демоны крови, по Порфирию; лярвы и лемуры древних; дьявольские орудия, через которых так много несчастных и слабовольных людей попадали на дыбу или костер. Ориген считал всех демонов, которые вселялись в упомянутых в Новом Завете одержимых, человеческими “духами”. Вот почему Моисей, который хорошо знал, что представляют эти духи и как ужасны могут быть последствия для слабых личностей, поддающихся их тлетворному влиянию, установил беспощадные жестокие законы против мнимых “ведьм”; но Иисус, полный справедливости и божественной любви к человечеству, лечил их, вместо того, чтобы убивать. Впоследствии наше духовенство, претендующее быть образцами христианских принципов, придерживалось закона Моисея, полностью игнорируя закон того, кого они называют своим “единым Богом живым”, и жгли дюжинами и тысячами таких мнимых “ведьм”.

Ведьма — название большого значения, которое в прошлом содержало в себе угрозу сжигания на костре, а теперь, будучи произнесено, вызывает вихрь насмешек и бурю сарказма! Как тогда могло случиться, что всегда были умные и ученые люди, которые никогда не думали, что они уронят в глазах общественности свое достоинство тем, что публично подтвердят возможность такого явления, как “ведьма”, в истинном значении этого слова. Одним из таких бесстрашных борцов был Генри Мор, ученый из Кембриджа в 17 веке. Стоит посмотреть, как умно он разобрался в этом вопросе.

Кажется, около 1678 года некий священник, по имени Джон Уэбстер, написал книгу: “Критика и толкование священного писания” — сочинение, не признающее существования ведьм и других “суеверий”. Находя это сочинение “слабым и неуместным”, доктор Мор раскритиковал его в письме Гланвилу, автору “Триумфа саддукейства”, и, в качестве приложения прислал трактат по колдовству и объяснение самого слова witch (ведьма) Этот документ очень редок, но в нашем распоряжении имеется конспект, сделанный со старого манускрипта, который появился только на незначительное время в 1820 г., в Видениях, со дня исчезновения документа до момента его появления прошел длительный период времени.

Слова witch и wizard, по толкованию доктора Мора, означают не более чем мудрый мужчина или мудрая женщина. В слове wizard это ясно сразу; и “самая простая дедукция из названия witch выделит wit, из которого образуются производные прилагательные wittigh или wittich, что при сокращении превращается в witch; так как существительное wit произошло от глагола weet, что означает — знать. Поэтому witch (ведьма) означает просто, знающая женщина; что в точности соответствует латинскому слову saga, согласно выражению Фестуса, sagoe dictoe anus quoe multa sciunt”.

Это определение слова кажется нам наиболее правдоподобным, так как оно точно отвечает явному значению славяно-русских названий для ведьм и колдунов. Первая называется ведьма, а последний — ведун; и то и другое название происходит от глагола знать, ведать; корень этих слов, положительно, санскритский.

“Веда”, — говорит Макс Мюллер в своих “Лекциях о Ведах”, — “по своему изначальному значению означает знание. Веда есть то же самое слово, которое является в греческом οίδα — я знаю [дигамма vau пропущена], и в английском: wise, wisdom, wit”.

Кроме того, санскритское слово vidma, соответствующее немецкому wir wissen, означает буквально “мы знаем”. Очень жаль, что этот великий филолог в то время, когда он приводит в своих лекциях примеры из санскрита, греческого, готического, англосаксонского и немецкого языков, пренебрегает славянскими языками.

Другими русскими обозначениями колдуна и ведьмы, являются знахарь и знахарка (для женщины), имеющие тот же самый славянский корень — знать. Таким образом, определение этого слова, данное доктором Мором в 1678 г., совершенно верно и во всех подробностях совпадает с данными современной филологии.

“Употребление этого слова”, — говорит этот ученый, — “бесспорно, приспособило, применило его к такого рода искусству и знанию, которое не совпадало с обычным знанием и являлось чем-то из ряда вон выходящим. К тому же эта своеобразность не подразумевала какого-либо беззакония. Но в дальнейшем она приобрела тот особый, более узкий смысл, в каковом теперь слова ведьма и ведьмак употребляются. Теперь же под этими словами подразумевают человека, обладающего знанием и умением совершать или говорить необычное при явно или неявно выраженном содействии или сговора с нехорошими духами”.

В оговорках сурового Моисеева закона названо столько видов колдовства, что трудно, так же как и бесполезно, давать им здесь определения, ибо всех их можно найти в талантливой статье доктора Мора.

“Не должно быть среди вас никого, кто пользуется гаданием; не должно быть ни наблюдателей времени, ни обворожителей, ни знахарей, ни чарователей, ни вопрошателей знакомых духов, ни колдунов, ни некромантов”, — говорится в тексте.

Далее мы вам покажем действительную цель такой строгости. Пока что заметим, что доктор Мор, после того как он дал научное определение каждому такому обозначению, указав при этом на их действительное значение в дни Моисея, доказывает, что существует громадная разница между “очарователями”, “наблюдателями времени” и т. д., и ведунами.

“В этом запрете Моисея перечисляется настолько много наименований, что, подобно нашему обычному праву, смысл настолько уточняется, что не оставляет места для лазеек. И что название “ведьма” не возникло из умения совершать трюки с помощью ловкости рук, как название обычных фокусников, обманывающих зрение людей на базарах и ярмарках, но что оно есть название таких, кто вызывает магических призраков, чтобы обманывать людей и поэтому, несомненно, являются ведунами — мужчинами и женщинами, в которых пребывает злой дух. “Не допусти ( — мекашефах), чтобы ведьма оставалась живой”. Закон для ведьм в высшей степени суровый, или, вернее, бессердечный, чтобы применять его к фокусникам, использующих ловкость своих рук”.

Итак, только шестое название, то есть название вопрошателя знакомых духов или ведуна, является, тем, которое навлекает на себя высшую меру наказания по закону Моисея, ибо только ведун не должен быть терпим, тогда как остальные перечислены просто как таковые, с которыми людям Израиля запрещается общаться вследствие их идолопоклонства или, скорее, их религиозных взглядов и учений, главным образом. Это шестое название по-еврейски пишется, […] шоэль ауб, что по-английски означает “вопрошатель знакомых духов”; но “Септуагинта” переводит то же самое слово как Εγγαστριμυθος, то есть человек, имеющий знакомого духа внутри себя, этот человек одержим духом прорицания, предсказываний, которого греки рассматривали как Пифона, а евреи как обх, древнего змия; в своем эзотерическом значении это дух похотливости и материи, который, по учению каббалистов, всегда является элементарным человеческим духом из восьмой сферы.

“Шоэль обх, как я представляю”, — говорит Генри Мор, — “следует понимать как саму ведьму, которая вопрошает своего близкого духа. Наименование обх сперва было взято от того духа, который вселялся в тело человека, создавая при этом в теле последнего вздутие, выпуклость, при чем голос, выходящий оттуда, казалось выходил из какой-то бутылки, по каковой причине их называли чревовещателями. Об означает то же что и Пифо, который сперва получил свое имя от pythii vates; духа, говорящего сокровенное или предсказывающего будущее. В “Деяниях апостолов”, XVI, 18, πνεύα πύδωνος, когда “Павел, вознегодовав, обратился и сказал духу: именем Иисуса Христа повелеваю тебе выйти из нее. И дух вышел в тот же час”. Поэтому слово одержимый есть синоним слова ведун; также этот пифо из восьмой сферы не мог бы выйти из нее, если бы он не был отдельным от нее духом. Итак; мы читаем в “Книге Левит”, XX, 27: “Мужчина ли или женщина, если будут они вызывать мертвых или волховать, да будут преданы смерти: камнями должно побить их, кровь их на них”. Жестокий и несправедливый закон, без всякого сомнения, притом такой, который опровергает недавнее высказывание “Духов”, устами одного из наиболее популярных вдохновенных медиумов нынешнего времени, высказывания в том смысле, что современные филологические исследования доказывают, что Моисеев закон совершенно не подразумевал умерщвление бедных “медиумов” или ведунов Ветхого Завета, но что слова: “не допусти, чтобы ведьма оставалась живой”, — означали: ведьма не должна жить на заработки от своего “ведьминого” ремесла! Вот уж толкование не менее искусное, чем поразительное по новизне. Конечно, нигде кроме источника такого вдохновения мы бы не нашли такой филологической глубины![1]

“Закрой дверь перед демоном”, — говорит Каббала, — “и он будет убегать от тебя, как будто ты преследуешь его”, — что означает, что вы не должны давать таким духам-одержателям власти над собою привлечением их в атмосферу близкого вам греха.

Эти демоны стремятся забираться в тела простодушных людей и идиотов, оставаясь там до тех пор, пока более могучая и чистая воля не отторгнет их. Иисус, Аполлоний и некоторые из апостолов обладали властью изгонять бесов очищением атмосферы внутри и вне пациента, чем принуждали нежелательного жильца к бегству. Испарение некоторых солей особенно неприятны им. Благоприятные результаты применения химикалий на блюдце, помещенном под кроватью мистером Варли в Лондоне,[1] с целью избавиться от некоторых неприятных физических явлений в ночное время, подтверждает эту великую истину. Чистые или даже просто безобидные, безвредные человеческие духи ничего не боятся, ибо, избавившись от земной материи, они становятся неуязвимыми для земных составов; такие духи подобны, дуновению. Не так обстоит дело у привязанных к земле человеческих духов и у духов природы.

Именно этих похотливых земных лярв, деградированных человеческих душ имели в виду каббалисты древности, когда говорили о реинкарнации. Но когда, или как? В подходящий момент, если ему поможет искренними желаниями исправления и раскаяния какая-нибудь сильная сочувствующая личность или воля адепта или даже желание, исходящее из самого много согрешившего духа при условии, что оно достаточно сильное, чтобы сбросить с себя бремя грешной материи. Теряя полностью сознание, когда-то сияющая монада снова уловлена в водоворот земной эволюции, снова проходит низшие царства и снова дышит, как родившееся дитя. Вычислить время, время, необходимое для совершения процесса, было бы невозможно. Так как в вечности нет восприятия времени, то и попытка в этом направлении была бы напрасной тратой труда.

Как мы уже сказали, только немногие каббалисты в это верят, и эта доктрина возникла у некоторых астрологов. При вычислении гороскопов некоторых исторических лиц, получивших известность своеобразием характера, они обнаружили сочетания планет, в точности отвечающие замечательным предсказаниям и пророчествам о других личностях, родившихся спустя века. Наблюдения и то, что в наше время назвали бы “замечательными совпадениями”, будучи добавлены к “священному сну” неофита, — раскрыли эту страшную истину. Мысль эта настолько страшна, что даже те, кто должны были бы убедиться в этом, предпочитают игнорировать ее или, по меньшей мере, избегать говорить о ней.

К этому способу прорицаний прибегали в самой седой древности. В Индии эту возвышенную летаргию называли “священным сном в...”. Это забвение, в которое человек погружается посредством некоторых магических процессов, дополненных напитками из сока сомы. Тело такого спящего в течение нескольких дней пребывает в состоянии, напоминающем смерть, и адепт своею властью очищает его от всего земного и делает его годным стать временным вместилищем всего сияния бессмертного Аугоэйдэс. В этом состоянии оцепеневшее тело заставлено отражать славу высших сфер, как полированное зеркало отражает лучи солнца. Этот спящий не замечает течения времени и после пробуждения по истечении четырех или пяти дней транса воображает, что проспал всего несколько мгновений. Что его уста произносили — этого он никогда не узнает. Но так как им управлял сам дух, то они не могли произнести ничего, кроме божественной истины. На время бедная беспомощная плоть превращена в алтарь освященного присутствия, и изрекаемое ею в тысячу раз вернее, чем сказанное одурманенными дельфийскими пифиями; и, в отличие от пророческого безумствования, которое выставлялось на показ перед толпами, свидетелями этого священного сна в святилище храма являются только несколько адептов, достойных находиться в присутствии АДОНАИ.

Описание, которое Исаия дает очищению, которому должен подвергнуться пророк прежде, чем небеса заговорят его устами, полностью приложимо к данному случаю. В привычной ему метафоре он говорит:

“Затем налетел на меня серафим, держа в руке горящий уголь, который он достал щипцами с алтаря... и он положил его на мои уста и сказал, И ВОТ! он коснулся уст твоих, и беззаконие взято у тебя”.

Вызывание своего собственного Аугоэйдэс очистившимся адептом описано словами несравненной красоты в “Занони” Бульвер-Литтона, где дается понять, что иерофант должен избегать даже малейшего прикосновения земной страсти, чтобы сообщаться со своею безупречной чистой душою. Не только мало таких, которые могут успешно совершить эту церемонию, но даже и те, кто могут, редко прибегают к ней, за исключением случаев, когда это нужно для наставления неофитов или же для получения знаний чрезвычайной важности.

И, однако, как мало поняты и как мало ценятся широкой общественностью сокровища знаний, накопленные этими иерофантами!

“Есть еще собрание писаний и традиций, носящее название “Каббала”, приписываемое ученым Востока”, — говорится в “Искусстве магии” [278, с. 97], — но так как этот замечательный труд не представляет собою почти никакой ценности без ключа к нему, который можно получить только от братства Востока, то копия его ничего не дала бы обычному читателю”.

И как они высмеиваются каждым коммивояжером, который разъезжает по Индии в поисках “заказов” и пишет корреспонденцию в “Таймс”, как ложно они истолковываются каждым трюкачом, который, пользуясь ловкостью рук, претендует на то, что он демонстрирует перед разинувшей рты толпой чудеса восточных магов!

Но несмотря на свою несправедливость в Алжирском деле, Роберт Гудини, авторитет в искусстве фокусничества, и Мореау-Цинти, другой, оба честно свидетельствовали в пользу французских медиумов. Во время перекрестного допроса со стороны академиков они честно показали, что никто, вероятно, кроме “медиумов”, не в состоянии производить феномены стуков стола и левитацию без надлежащей подготовки и специально приспособленной для этой цели мебели. Они также показали, что так называемые “левитации без соприкосновения” представляют явления, недостижимые для профессионального фокусника; что для них, если не будет помещении с секретной аппаратурой и вогнутыми зеркалами, такой фокус невыполним. Кроме того, они добавили, что простое видение просвечивающейся руки в помещении, в котором обеспечено исключение сообщничества, при условии, что медиум был предварительно обыскан, явилось бы доказательством, что это не дело рук человеческих, а каких-то других, какие бы они ни были. После этого “Siиcle” и другие парижские газеты опубликовали свои подозрения, что оба эти очень ловкие джентльмены стали сообщниками спиритуалистов!

Профессор Пеппер, директор Лондонского Политехнического Института, изобрел искусную аппаратуру для демонстрирования явлений духов на сцене и продал свой патент в Париже за сумму в 20000 франков. Создаваемые этим аппаратом призраки выглядят реальными; они мимолетны и быстроисчезающи, будучи только отражением, отбрасываемым сильно освещенным предметом на поверхность листового стекла. Эти отражения кажутся появляющимися и исчезающими; они ходят по сцене и играют свои роли в совершенстве. Иногда один из этих призраков садится на скамью; после этого один из живых актеров затевает с ним ссору и, схватив тяжелый топор, рассекает призрака с головы до ног на две части. Но, после соединения этих двух частей вместе призрак снова появляется целехоньким на расстоянии нескольких шагов к великому удовольствию публики. Это устройство работало прекрасно и каждый вечер привлекало много публики. Но чтобы производить таких призраков, требуется специальный аппарат и не один сообщник. Тем не менее нашлось несколько репортеров, которые из этого представления сделали повод насмехаться над спиритами — как будто эти два класса явлений имеют что-либо общее между собой!

То, на выполнение чего претендуют призраки Пеппера, может быть выполнено обыкновенными развоплощенными человеческими духами, когда их отражение материализовано элементалами. Они сами разрешат продырявить их пулями, разрубать саблями, расчленить и затем мгновенно восстановят себя снова. Но по-другому обстоит дело у космических и у человеческих духов-элементарнев, ибо сабля или кинжал, или даже заостренная палка заставляет их в ужасе исчезать, это покажется необъяснимым для тех, кто не понимает, из какой материальной субстанции состоит элементарий; но каббалисты прекрасно поняли. Письменные источники античности и средних веков, не говоря уже о современных чудесах Сайдвиля, которые достоверно засвидетельствованы, подтверждают эти факты.

Скептики и даже скептические спиритуалисты часто несправедливо обвиняют медиумов в обмане, когда последние им отказывают в том, что они считают своим неотъемлемым правом — испытывать духов. Но на каждый один такой случай приходится 50 случаев, где спиритуалисты позволяют обманывать себя трюкачам, в то же время пренебрегая и не ценя подлинных манифестаций, проявляемых их медиумами. Будучи невеждами в законах медиумизма, такие люди не знают, что когда духи завладели честным медиумом, будь эти духи развоплощенными людьми или элементалами, медиум уже не хозяин себе. Он не может управлять ни действиями духов, ни своими собственными. Они делают из него куклу, которая должна танцевать для их удовольствия и они дергают нити за сценой. Фальшивый медиум может казаться впавшим в транс и выкидывать трюки все время; тогда как настоящий медиум может показаться находящимся в полном сознании, когда фактически он очень далеко, и его тело оживляет другой, его “индийский руководитель” или “контроль”. Или же он может быть в трансе в его кабинете в то время, как его астральное тело (двойник) или doppelganger, ходит по комнате, будучи движимо другим разумом.

Из всех феноменов — феномен отражения, тесно связанный с феноменом билокации и воздушного “путешествия”, — наиболее поразителен. В средние века его ставили во главу колдовства.

Гаспарин в своих опровержениях сверхъестественного характера сайдвильских чудес трактует этот предмет во всех подробностях; но его поддельные объяснения все в свою очередь были опрокинуты Мирвилем и Мюссе, который, хотя и потерпел неудачу в своих попытках доказать, что в сайдвильских чудесах повинен Дьявол, все же доказал их духовное происхождение.

“Чудо отражения”, — говорит де Мюссе, — “происходит, когда удар, нацеленный на духа, видимого или невидимого и принадлежащего отсутствующему живому лицу, или удар, нацеленный на призрак того лица, которое он представляет, попадает в самого этого живого человека, в то же время и в то же место, куда удар был нацелен! Поэтому мы должны думать, что это отражение, как бы отскакивающее от изображения живого человека — его призрачного[1] дубликата — повторяется на своем физическом носителе, человеке из плоти и крови, где бы он ни находился.

Так, например, какая-то личность появляется передо мною, или же, оставаясь невидимой, объявляет мне войну, угрожает и вызывает во мне опасения одержания. Я наношу удар по тому месту, где, как я чувствую, этот призрак находится, где он как будто бы движется, где я кого-то чувствую, кого-то, кто пристает, досаждает мне, сопротивляется мне. Я наношу удар; иногда в том месте после удара появляется кровь, а иногда даже можно услышать крик боли; он — ранен, а может быть, даже мертв! Так это происходит, и у меня есть объяснение этому факту”.[1]

“Несмотря на все это, в момент нанесения моего удара, по показаниям достойных доверия свидетелей, объект, которому наносился удар, находился в другом месте; я видел — да, я видел ясно, что я нанес призраку рану в щеку или в плечо, и в точности такая же самая обнаруживается потом на живом человеке, вследствие отражения на его щеку или плечо. Таким образом становится очевидным, что факт отражения находится в тесной связи с билокацией или дупликацией — либо духовной, либо физической”.

История салемского колдовства в таком виде, как она записана в трудах Коттона Мэтира, Калефа, Апхема и других служит любопытным подтверждением факта появления двойника и знакомит с тем, что получается, когда духам-элементариям предоставляется свобода действий. Эта трагическая глава истории Америки никогда еще не была написана в соответствии с истиной. Группу из четырех или пяти молодых девушек “развивали”, чтобы сделать из них медиумов; занятиями руководила негритянка из Западной Индии, занимающаяся колдовством Обеах. Девушки стали испытывать всяческие физические мучения, а именно, щипки, булавочные уколы, у них появлялись ссадины и отпечатки зубов на различных частях тела. Они упорно заявляли, что их обижают призраки различных лиц, и мы узнаем из знаменитого “Повествования Деодета Лаусона” (Лондон, 1704), что

“некоторые из них признались, что они в самом деле причиняли боль пострадавшим (то есть, молодым девушкам), в то время и тем образом, в каких они были впоследствии обвинены. Когда их спросили о том, что они делали для того, чтобы причинить боль девушкам, некоторые говорили, что они втыкали булавки в кукол, сделанных из тряпок, воска и других материалов. Одна, которая созналась после подписания ей смертного приговора, сказала, что она обычно причиняла им боль тем, что сжимала руки, делала щипки и желала, чтобы боль ощущалась девушкой в таком-то месте таким-то образом, и — это происходило” [107].

Мистер Апхем повествует, что Абигайл Хобс, одна из этих девушек, признавалась, что она стала сообщницей Дьявола, который “приходил к ней в виде мужчины”, и приказывал ей причинять боль девушкам, принося при этом сделанные из дерева изображения на подобие девушек и терновые шипы, которыми она должна была колоть эти изображения, что она и делала, после чего девушки закричали, что она их мучает.

Насколько эти факты, достоверность которых доказана безупречными свидетельскими показаниями на суде, совершенно подтверждают доктрину Парацельса! До чрезвычайности странно, что такой опытный ученый, как мистер Апхем, собравший в тысячу страниц в двух томах такую уйму достоверных свидетельских показаний, сводящихся к тому, что в этих трагедиях повинны земные души людей и шаловливые духи природы, не мог добраться до истины.

Много веков тому назад Лукреций вложил в уста старого Энея такие слова:

                  “Bis duo sunt hominis, manes, caro, spiritus umbra;

                        Quatuor ista loci bis duo suscipirent;

                  Terra tegit carnem; — tumulum circumvolat umbra,

                        Orcus habet manes”.

В данном случае, как и в каждом подобном ему, ученые, не будучи в состоянии объяснить факт, будут утверждать, что такого не может быть.

Но мы сейчас приведем несколько исторических примеров, доказывающих, что некоторые демоны или духи-элементарии боятся сабли, ножа или чего-либо острого. Мы не претендуем на объяснение причины этого явления. Это — дело физиологии и психологии. К несчастью, физиологи еще не в состоянии установить соотношений между речью и мыслью и поэтому поручили этот дело метафизикам, которые в свою очередь, по словам Фурнье, ничего не сделали. Ничего не сделали, мы говорим, но заявили права на все. Нет факта, когда он преподносился кому-либо из них, который оказался бы слишком великим для этих ученых джентльменов и которого они не пытались бы, по крайней мере, засунуть в одну из своих коробок с приклеенным к ней хитрым греческим названием, выражающим все, что угодно, кроме истинной сущности феномена.

“Увы! увы! мой сын!” — восклицает мудрый Муфти из Алеппо своему сыну Ибрагиму, когда тот подавился головою огромной рыбы. — “Когда же ты поймешь, что твое брюхо меньше океана?” Или, как миссис Катерина Кроу говорит в своей “Темной стороне природы”, когда наши ученые признают, что “их умы не мера замыслов Всемогущего Бога?”

Мы не будем спрашивать, который из писателей древности упоминает факты, кажущиеся сверхъестественными: мы скорее спросим — кто из них не писал о таких фактах? У Гомера мы находим Улисса, вызывающего духа своего друга; предсказателя Тирезия. Приготавливаясь к церемонии “пира крови”, Улисс вытаскивает свой меч и, таким образом, отпугивает тысячи призраков, привлеченных жертвоприношением. Сам друг его, долгожданный Тирезий, не осмеливается приближаться к нему до тех пор, пока Улисс держит это страшное оружие в своих руках [269, V, 82]. Эней готовится спускаться в царство теней и как только он приближается ко входу, Сибилла, которая служит ему проводником, произносит предостережение троянскому герою и, приказывает ему вынуть меч и прокладывать себе дорогу через густую толпу носящихся теней:

            “Tuque invade viam, vaginaque eripe ferrum

[168, VI, 260].

Гланвил дает замечательное описание призрака “Тедвортского барабанщика”, что имело место в 1661 г.; когда син-лека или двойник колдуна-барабанщика, очевидно, очень испугался сабли. Пселл в своем труде[1] приводит длинное повествование о своей невестке, приведенной в страшное состояние вселившимся в нее демоном-элементарием. Наконец ее излечил некий чародей, иностранец по имени Анафалангий, который начал угрожать невидимому засольщику ее тела обнаженной саблей, пока, наконец, выгнал его. Пселл дает целый катехизис по демонологии в следующих выражениях, поскольку я их помню:

“Вы хотите знать”, — спросил чародей, — “уязвимы ли тела духов для сабли или другого оружия![1] Да, уязвимы. Удар, нанесенный любым твердым веществом, дает им ощущение боли. И хотя тела их не построены ни из плотной, ни из прочной материи, они все равно чувствуют, ибо у существ, одаренных чувствительностью, не только нервы чувствуют, но также и пребывающий в них дух... тело духа чувствительно в целом так же, как в каждой из его частей. Без помощи какого-либо физического органа дух видит, слышит, и если вы его тронете, ощутит ваше прикосновение. Если вы его разделите надвое, он будет ощущать боль точно так же, как ее ощутил бы живой человек, ибо он все еще есть материя, хотя и настолько тонкая, что в общем она остается невидимой для нашего глаза... Одно, однако, отличает его от живого человека, а именно: если у человека отняли конечность, ее невозможно присоединить. Но разрежьте демона надвое, и вы убедитесь, что они немедленно снова соединятся. Как вода или воздух снова сливаются в одно после прохождения твердого тела[1] чрез них, и точно так же тело демона снова сливается после того, как проникшее в него оружие из раны вынуто. Но, тем не менее, каждый порез причиняет ему боль. Вот почему демоны боятся острия сабли или любого острого оружия. Пусть попробуют те, кто хотят посмотреть, как они убегают”

Один из наиболее образованных ученых своего века Бодин, демонолог, придерживался того же мнения, что, как человеческие, так и космические элементарии “весьма боятся сабель и кинжалов”. Таково же было мнение Порфирия, Ямвлиха и Платона. Плутарх об этом упоминает много раз. Практикующие теурги хорошо знали и поступали соответственным образом; многие из них утверждали, что “демоны страдают от любого пореза, сделанного на их телах”. Бодин рассказывает нам, по этому поводу, замечательную историю в своем труде “О демонах”, стр. 292.

“Я вспоминаю”, — рассказывает этот писатель, — “что в 1557 году один злементальный демон из тех, кого называют громовыми, упал вместе с молнией и попал в дом сапожника Пудо, и сразу начал бросать камни по всей комнате. Мы подобрали этих камней так много, что хозяйка дома наполнила ими целый сундук после того, как тщательно закрыла все двери и окна и заперла самый сундук. Но это ничуть не помешало демону доставлять в комнату другие камни, никому, при этом, не причиняя вреда. Латоми, который был тогда четверть-президентом,[1] пришел убедиться, в чем дело. Как только он вошел, дух сразу сбил ему шапку с головы и обратил его в бегство. Так продолжалось более шести дней, пока Жан Могнес, советник президиума, не пришел за мною, чтобы я посмотрел на это непонятное явление. Когда я вошел в этот дом, кто-то советовал хозяину помолиться Богу всем сердцем и ходить по комнате, крутя над головой обнаженной саблей. Он это проделал. На следующий день его хозяйка сказала нам, что с того момента, как он это проделал, они больше не слышали ни малейшего шума в доме; но в течение предыдущих семи дней у них не было ни минуты покоя”.

Книги о колдовстве средних веков полны таких повествований. Очень редкий и интересный труд Гланвила под заглавием “Триумф саддукейства” может сравниться с трудом вышеупомянутого Бодина, как один из самых лучших. Но теперь мы должны предоставить место некоторым повествованиям более древних философов, которые в одно время и описывают, и объясняют.

По части чудес в первом ряду стоит Прокл. Его перечень фактов, большинство которых он подкрепляет ссылками на свидетелей, иногда — известных философов — потрясающий. Он зарегистрировал многие случаи своего времени, когда обнаруживалось, что умершие в своих гробницах меняли свое лежачее положение на сидячее или стоячее, что он приписывает тому, что они — лярвы, и о чем, говорит он, было сказано у Аристия, Эпименида и Гермодора в древности. Он приводит пять таких случаев из истории Клеарха, ученика Аристотеля. 1. Клеонима афинянина. 2. Поликрита, прославившемуся среди эллинов. Историк Номахий повествует, что Поликрит умер, и на девятый день после смерти вернулся. “Хайро Ефесский и другие историки”, — говорит Тэйлор, его переводчик, — “свидетельствуют истинность этого факта”. 3. В Никополисе то же самое произошло с неким Эуринусом. Последний ожил на пятнадцатый день после своих похорон и жил еще некоторое время, ведя примерную жизнь. 4. Руфус, священнослужитель из Фессалоники, возобновил свою жизнь на третий день после смерти для того, чтобы совершить некие священные церемонии по обещанию; выполнив это, он умер вторично и больше уже не оживал. 5. Случай с некоей Филонеей, которая жила при царствовании Филиппа. Она была дочерью Демострата и Харито из Амфиполоса. Будучи против воли выдана замуж за некоего Кротера, она вскоре умерла. Но на шестом месяце после ее смерти ожила, как говорит Прокл, “из-за своей любви к юноше по имени Махатес, который приехал к ее отцу Демострату из Пелла”. Она посещала его много ночей подряд, но когда это в конце концов открылось, она, или скорее тот вампир, который ее представлял, умерла от бешенства гнева. До этого она заявила, что она действовала таким образом по воле земных демонов. Ее мертвое тело после этой второй смерти, лежащее в доме ее отца, видели все жители города. При вскрытии подземелья ее гробницы, она оказалась пустой, в чем убедились ее родственники, которые, сомневаясь в подлинности, пришли удостовериться. Это повествование подтверждено “Письмами Гипарха”, а также “Письмами Ариедуса к Филиппу”.[1]

Говорит Прокл:

“Многие из древних собрали исторические данные о тех, кто казались умершими и затем оживали. Среди таких был и натурфилософ Демокрит. В своих писаниях, касающихся Гадеса, он подтверждает, что (речь шла об отдельном случае] смерть не выразилась в полном уходе жизни из тела, но прекращение жизни было вызвано каким-либо ударом или раною; но связи с душой все еще оставались закрепленными где-то в глубине, и сердце сохранило в глубинах своих искру жизни; и раз эта искра осталась, то она, приспособившись, снова восстановила погасшую было жизнь”

И далее он опять говорит:

“Пусть душа может покинуть тело и снова в него возвращаться, видно по деяниям того лица, которое, по словам Клеарха, пользовалось духо-притягивающцм жезлом над спящим мальчиком, и которое убедило Аристотеля, как сообщает об этом Клеарх в своем “Трактате о сне”, что душу можно отделить от тела, и что она входит в тело и пользуется им, как жилищем. Ибо, ударив этого мальчика жезлом, он извлек из него душу и отвел ее на некоторое расстояние, чтобы продемонстрировать перед присутствующими, что тело мальчика в это время становится бездвижным, хотя оно не повреждено; затем он опять, пользуясь жезлом, привел душу обратно в тело мальчика, и тот рассказал подробности. Из этого опыта и Аристотель, и другие зрители убедились в существовании души отдельно от тела”.

Можно считать нелепым, абсурдным, такое частое напоминание колдовства при полном сиянии девятнадцатого века. Но сам век уже состарился; он постепенно приближается к роковом у концу и, кажется, впадает в старческое слабоумие; он не только отказывается припомнить, с какой достоверностью и изобилием факты колдовства были установлены, но и отказывается признать то, что совершалось на его глазах по всему миру в течение последних тридцати лет. После промежутка времени в несколько тысяч лет мы можем сомневаться в магических способностях фессалонийских священнослужителей в “колдовстве”, упоминаемых Плинием [56, XXX, 1]; мы можем с недоверием отнестись к сообщению Свайдаса, которое повествует о полете Медеи по воздуху и таким образом забыть, что магия являлась высочайшей областью знания натурфилософии; но как можем мы отделаться от частых случаев точно таких же путешествий “по воздуху”, когда они происходят перед нашими собственными глазами и подтверждаются свидетельскими показаниями сотен лиц, находящихся, по-видимому, в здравом уме? Если бы всеобщность распространения могла бы служить доказательством какому-либо верованию, то мало нашлось бы фактов, которые лучше установлены, нем колдовство.

“Каждый народ, от самого грубого до наиболее утонченного, а мы еще могли бы добавить — во все века, верил в сверхъестественные силы, которые мы подразумеваем под этим термином”, — говорит Томас Райт, автор книги “Колдовство и магия”, скептический член Национального Института Франции. — “Эта вера была обоснована на не менее широко распространенном веровании, что, кроме собственного видимого существования, мы живем в невидимом мире духовных существ, которые часто направляют наши действия и даже мысли, и которые обладают в какой-то степени властью над элементами и ходом органической жизни”.

Далее, удивляясь тому, как эта таинственная наука процветала повсюду, он отмечает несколько знаменитых школ магии в различных частях Европы и объясняет это поседевшее от времени верование; также он указывает на разницу между колдовством и магией в следующих словах:

“Маг отличается от колдуна тем, что, в то время как последний является невежественным инструментом в руках демонов, первый стал их хозяином при могущественном посредничестве науки, которая доступна только немногим, и которой эти существа не в состоянии противиться” [97, т. III].

Это определение, установленное и известное науке времен Моисея, автор выдает, как полученное им “из самых достоверных источников”.

Если от этого маловера мы обратимся к авторитету адепта той таинственной науки, к анонимному автору “Искусства магии”, мы найдем у следующее указание:

“Читатель может задать вопрос, в чем заключается различие между медиумом и магом?.. Медиум есть человек, через астральный дух которого могут проявляться другие духи, извещающие о своем присутствии различными феноменами. Каковы бы ни были эти явления, медиум только пассивное орудие в их руках. Он не может приказать им ни явиться, ни удалиться; не может заставить их совершить какое-либо специальное задание, и не может направлять их действие. Маг же, наоборот, может созывать и распускать духов по своей воле. Он может совершить большие чудеса силою своего собственного духа; он может вызывать и принуждать духовные существа, которые ниже его самого, оказывать ему помощь и совершать преобразования как в одушевленных, так и в неодушевленных телах” [278, с. 159, 160].

Этот ученый автор забыл указать на заметное различие в медиумизме; с которым он, должно быть, очень хорошо знаком. Физические феномены являются результатами манипуляций с силами через физическую систему медиума со стороны невидимых разумов какого-то ни было класса. Одним словом, физический медиумизм зависит от своеобразий организации физической системы; духовный медиумизм, который сопровождается проявлениями субъективных, интеллектуальных феноменов, зависит от своеобразия духовной природы медиума. Подобно тому, как горшечник из одной глыбы глины делает сосуд для нечистот, а из другой глыбы — сосуд благородного употребления, так и между физическими медиумами пластический астральный дух одного может быть подготовлен для определенной категории объективных феноменов, и астрал другого человека — для другого рода явлений. Если такой медиумизм образовался, то, очевидно, трудно изменить его фазу точно так же, как трудно применить выкованный для специальной цели стальной стержень для других целей. Как правило, медиумы, развившиеся в направлении какого-либо одного класса явлений, редко переходят в другой, но повторяют одни и те же феномены до бесконечности.

Психография или непосредственное записывание посланий и сообщений духами требует участия обоих форм медиумизма. Само писание есть объективный физический факт, тогда как содержащиеся в нем мысли могут быть самого возвышенного свойства. Последнее всецело зависит от нравственного состояния медиума. Вовсе не требуется, чтобы он был образованным и писал философские трактаты, достойные Аристотеля, или был бы поэтом и писал стихи, которые делали бы честь Байрону или Ламартину; но от него требуется, чтобы его душа была настолько чиста, чтобы могла служить каналом для духов, которые способны на выражение таких возвышенных мыслей.

В “Искусстве магии” одною из наиболее прелестных картин, преподносимых читателю, является описание невинного малыша-медиума, в чьем присутствии в течение трех последних лет было написано четыре тома рукописей на древнем санскритском языке — написано духами без карандашей, перьев и чернил.

“Достаточно”, — говорит автор, — “положить чистые листы бумаги на треножник, тщательно затененный от непосредственных лучей солнца, но так, что остается слабая видимость для глаз внимательного наблюдателя. Ребенок садится на землю и кладет свою голову на треножник, обхватив его ножки своими ручками. В такой позе он обычно спит около часа, и за это время листы; лежащие на треножнике, оказываются исписанными изящным почерком на древнем санскритском языке”.

Это такой замечательный пример психографического медиумизма, так основательно иллюстрирующий вышеприведенные принципы, что мы не можем удержаться от цитирования нескольких строк из этих санскритских писаний, тем более, что в них заключена часть учения герметической философии, касающаяся предшествующих состояний человека, которые мы до этого объясняли менее удовлетворительно.

“До своего прихода на эту землю человек живет на многих землях. Мириады миров кишат в космосе, на которых душа в зачаточном, рудиментарном состоянии совершает свои паломничества, прежде чем доходит до большой и сияющей планеты, называемой Земля, прекрасная функция которой заключается в том, что она должна дать ему самосознание. Только на этой точке он — человек. Во всех других этапах своего безбрежного, глухого пути он только зачаточное, эмбриональное существо — мимолетная временная форма материи — тварь, в которой часть, но только часть высшей, заключенной в ней души, просвечивает; она — только рудиментарная форма с рудиментарными функциями, все время живущая, умирающая и ведущая смутное духовное существование, такое же рудиментарное, как та материя, из которой оно появляется; она — мотылек, покидающий свою кукольную оболочку, но всегда, в ее беге вперед через новые рождения, новые смерти, новые воплощения, чтобы умирать и снова жить, всегда стремящийся кверху и вперед по головокружительной, страшной, утомительной, скалистой тропе, чтобы просыпаться еще и еще раз материальной формой, чем-то из праха, творением из плоти и крови, но теперь — человеком” [278, с. 28].

Однажды в Индии мы были свидетелями испытания по искусству владения психическими силами, своего рода состязании между неким святым госсейном (факир, нищий) и колдуном (так называемый фокусник), что припомнилось нам в этой связи. До этого мы обсуждали соответственные силы питри, — до-Адамовых духов, помощью которых пользовался факир, и невидимых помощников колдуна. Договорились устроить испытание, и пишущая эти строки, была избрана третейским судьею. Мы предавались полуденному отдыху у небольшого озера в Северной Индии. На гладкой поверхности озера плавало множество водяных цветов и большие блестящие листья. Факир, приложив свой лист к груди, скрестил над ним руки и мгновенно погрузился в транс. Затем, перевернув лист поверхностью вниз, он положил его на воду. Колдун же прикинулся, что он в силах управлять “хозяином вод”, то есть духом, который обитает в воде; и хвастал, что он заставит водяного духа предотвратить питри от какого-либо проявления на листе факира в своем элементе. Он взял свой лист и швырнул его вводу, предварительно проделав обряд варварского заклинания. Лист произвел сильное волнение, тогда как другой лист оставался совершение бездвижным. По истечение нескольких секунд оба листа были вынуты. На листе факира, к великому негодованию колдуна, мы обнаружили что-то похожее на симметрический рисунок, намеченный мелочно-белыми письменами, точно сок этого растения был употреблен в качестве едкой жидкости для письма. Когда лист подсох, и представилась возможность его тщательно изучить, то нанесенные знаки оказались необычайно изящным санскритскими письменами, в целом, представляли собой изречение высоконравственного содержания. Считаем нужным добавить, что сам факир не умел ни читать, ни писать. На листе же колдуна были обнаружены черты наибезобразнейшего злобного лица. Так что каждый лист носил на себе отпечатки или аллегорическое отражение характера состязующегося указывал на качество духовных существ, которыми он был окружен. Но к глубокому сожалению, мы опять должны оставить Индию с ее голубым небом и таинственным прошлым, религиозными последователями и вещими волшебниками и на волшебном ковре историка перенестись обратно в затхлую атмосферу Французской Академии.

Чтобы оценить по достоинству робость, предвзятость и поверхностность, которыми отмечено обращение с психологическими проблемами в прошлом, мы предлагаем просмотреть книгу, которая лежит перед нами. Это — “History du Merveilleux dans les Temps Modernes”. Этот труд издан автором, ученым доктором Фигюйером, и кишит цитатами наиболее выдающихся авторитетов по физиологии, психологии и медицине. Доктор Калмейл, хорошо известный главный директор Чарентона, знаменитой психиатрической лечебницы Франции, является этим здоровенным Атлантом, который на своих могучих плечах выносит всю тяжесть эрудиции этого мира. В качестве созревшего плода мысли 1860 года его сочинение должно навсегда сохранить за собой место среди самых любопытных трудов искусства. Движимый незнающим покоя демоном науки, полный решимости убить суеверие — и, заодно и спиритизм одним ударом — автор дает нам сводку-обзор о всех наиболее замечательных случаях медиумистических феноменов за последние два столетия.

Его обсуждение охватывает исторические эпидемии пророчествования Севенны, Камисарды, янсенистов, аббата Париса, а также другие эпидемии, которые мы будем упоминать по возможности короче, так как они в течение последних двадцати лет описывались каждым писателем, касавшимся темы этих феноменов. То, что мы хотим опять вынести на обсуждение, не есть сами факты, а только отношение к этим фактам как с ними обращались те, кто в качестве признанных авторитетов науки тем более несли ответственность за правильное их освещение. И если мы сейчас знакомим читателей с вышеупомянутым полным предвзятости автором, то мы делаем это только для того, чтобы наглядно показать, чего могут ожидать оккультные факты и проявления от ортодоксальной науки. Если наука так обращалась с известными по всему миру психологическими эпидемиями, что же тогда может побудить материалиста к серьезному изучению других феноменов, столь же достоверных, сколько интересных, но менее популярных? Следует запомнить, что доклады, сделанные разными комитетами своим академиям в свое время, и протоколы судебных трибуналов все еще существуют и по ним можно навести справки с целью проверки. Вот из каких безупречных источников доктор Фигюйер собрал материалы для своей необычной книги. Мы должны дать читателю, по меньшей мере, сущность его ни с чем несравнимых аргументов, которыми автор стремится стереть в порошок всякое проявление сверхъестественности, и вместе с этим дать комментарии знатока демонологии де Мюссе, который в своих сочинениях [101] нападает на скептического автора, как тигр на свою добычу.

Из схватки этих двух противников — материалиста и набожного церковника — непредубежденный исследователь может снять хороший урожай.

Мы начнем с “трясунов” Севенны, с эпидемии, поразительные феномены которой происходили во второй половине 1700 г. Беспощадные меры, примененные французскими католиками, чтобы искоренить дух пророчеств из целого населения местности, являются историческим фактом и не нуждаются, чтобы их здесь повторяли. Однако только тот факт, что горсточка мужчин, женщин и детей, числом не более 2000, могли сопротивляться годами королевским войскам, число которых, вместе с милицией, достигало 60000 человек, одно это уже удивительно само по себе. Все эти чудеса запротоколированы, и procиs verbaux того времени хранятся в архивах Франции доныне. Между прочим, существует официальный доклад, который был послан в Рим свирепым аббатом Чейла, настоятелем Лаваля, в котором он жалуется, что Злой Дух настолько могущественен, что никакие муки, никакие инквизиторские пытки не в состоянии выгнать его из севеннских жителей. Он добавляет, что он клал их руки на горячие уголья, и они даже не были опалены; что он завертывал, человека целиком в вату, намоченную в масле, и поджигал, и что во многих случаях после этого на коже не обнаруживали ни единого волдыря; что стреляли в них ядрами и находили ядра расплющившимися между одеждой и кожей, без малейшего вреда человеку и т. д. и т. д.

Приняв все вышесказанное в качестве основы для своих ученых аргументов, вот что говорит доктор Фигюйер:

“К концу семнадцатого века некая старая дева привезла в Севенну дух пророчеств. Она передает его (?) молодым парням и девушкам, которые, в свою очередь, испаряют его и распространяют в окружающей атмосфере... Дети и женщины становятся наиболее восприимчивыми к заразе (том II, стр. 261). Мужчины, женщины и младенцы под вдохновением говорят не на обычном местном диалекте, но на чистейшем французском — языке в то время совершенно неизвестном в той местности. Дети двенадцати месяцев от роду и даже еще меньше, как мы узнаем из протоколов, которые до этого едва были в состоянии произнести несколько коротеньких слогов, бегло говорили и пророчествовали”.

“Восемь тысяч пророков”, — говорит Фигюйер, — “были рассеяны по всей стране: посылали за докторами и выдающимися врачами”.

Половина медицинских училищ Франции, в том числе факультет Монпелье, поспешили на место происшествия. Состоялись совещания, и сами врачи заявили, что они

“в удивлении и в восхищении от того, что слышат, как молодые девушки и парни, невежественные и неграмотные, произносят речи о предметах, которых они никогда не изучали” [280, т. II, с. 262].

Приговор, произнесенный Фигюйером в адрес своих предательских собратьев по профессии за то, что они так восторгались молодыми пророками, гласил:

“Они сами не понимают, чему были свидетелями” [280, т. II, с. 262].

Многие из этих пророков, вопреки воли тех, кто пытался разрушить эти чары, передавал свой пророческий дух [280, т. II, с. 265]. Значительная часть их была в возрасте между тремя и двенадцатью годами; другие были еще грудными младенцами, и ясно и четко говорили по-французски [280, т. II, с. 267, 401, 402]. Эти беседы, которые часто продолжались по несколько часов, были бы не под силу маленьким ораторам, если бы они находились в своем нормальном состоянии[280, т. II, с. 266 и далее, 400].

“Ну”, — спросит читатель, — “каково значение такой серии чудес, раз уж Фигюйер их всех допускает в своей книге?” — “Никакого значения нет! Ничего не было”, — отвечает он, “кроме эффекта мгновенной экзальтации умственных способностей” [280, т. II, с. 403]. Эти явления”, — добавляет он, — “наблюдаются при многих мозговых заболеваниях”.

“Мгновенная экзальтация, длящаяся много часов в мозгах младенцев в возрасте одного года отроду, еще не отнятых от груди, но уже говорящих на хорошем французском языке прежде, чем выучились произносить хотя бы одно слово на своем местном диалекте! О, удивительный феномен физиологии! Чудо — должно быть имя твое!” — восклицает де Мюссе.

“Доктор Калмейл в своем труде по умственным расстройствам”, — замечает Фигюйер, — “когда рассматривает экстатическую теоманию кальвинистов, приходит к заключению, что это заболевание должно быть приписано “просто к истерии, а более тяжелые случаи этого заболевания — к эпилепсии”... Мы скорее склоняемся к мнению”, — говорит Фигюйер — “что это была болезнь sui generis, и, чтобы присвоить ей соответствующее имя, мы должны удовлетвориться названием конвульсивные трясуны Севенны” [280, т. I, с. 397].

Опять теомания и истерия! Медицинские корпорации, должно быть, одержимы неизлечимой атомоманией; иначе с чего ради они стали бы выдавать такие нелепости за науку и надеяться, что они будут приняты?

“Такова была монашеская страсть к изгнанию бесов и к поджариванию”, — продолжает Фигюйер, — “что монахи всюду видели бесовское одержание, когда они ощущали нужду в чудесах или для того, чтобы пролить больше света на всемогущество Дьявола, или для того, чтобы обеденный котел в монастыре всегда кипел” [280, т. I, с. 26-27].

За этот сарказм набожный де Мюссе выражает сердечную благодарность Фигюйеру; ибо, как он отмечает:

“он является первым писателем во Франции, который к нашему удивлению, не отрицает феномена, уже давно ставшего неотрицаемым. Будучи движим высокомерным чувством превосходства и даже презрения к методам, использованным его предшественниками, доктор Фигюйер хочет, чтобы его читатели знали, что он не пойдет их путями. “Мы не будем отрицать факты, как незаслуживающие внимания”, — говорит он, — “лишь потому, что они не укладываются в нашу систему. Наоборот, мы соберем все факты, какие нам передала история... и которые, следовательно, имеют право на доверие; и на целой массе таковых фактов мы обоснуем естественное объяснение, которое мы, в свою очередь, в качестве продолжения передадим тем ученым, которые предшествовали мне в исследовании этого предмета” ” [104, с. 452].

Вслед за тем доктор Фигюйер продолжает [280, т. I, с. 238]. Он делает несколько шагов, и, перейдя прямо к трясунам Сент Мидарда, приглашает читателей внимательно вглядеться под его руководством в чудеса, которые для него лишь простые явления природы.

Но прежде чем продолжать передачу мнений доктора Фигюйера мы должны освежить в памяти читателя то, что по свидетельству истории, называется янсенистскими чудесами.

Аббат Парис — янсенист, умерший в 1727 г. Сразу же после его смерти у его могилы стали происходить наиболее поразительные чудеса На кладбище с утра до вечера толпился народ. Иезуиты, раздраженные тем, что еретики совершают чудеса исцеления и другие деяния, добились от магистрата приказа закрыть все доступы к могиле аббата. Но несмотря на все противодействия, чудеса продолжали совершаться более двадцати лет. Епископ Дуглас, который специально с этой целью посетил Париж в 1749 г., посетил это место и сообщил, что чудеса по-прежнему продолжаются среди трясунов-конвульсионеров. Когда все усилия к их прекращению ни к чему не привели, католическое духовенство было вынуждено признать их реальность, но само отмежевалось, как обычно, Дьяволом. Юм в своих “Философских эссе” говорит:

“Несомненно, никогда одному лицу не приписывалось столько чудес, сколько их совершается, как сообщают, в последнее время во Франции у могилы аббата Париса. Исцеления больных, возвращение слуха глухим и зрения слепым всюду обсуждаются и приписываются воздействию святой гробницы. Но что наиболее удивительно так это то, что достоверность многих чудес устанавливается немедленно тут же на месте, перед лицом выдающихся и заслуживающих полного доверия судей в нашем ученом веке и в самом выдающемся центре просвещения... также иезуиты, несмотря на свою ученость и поддержку магистрата и определенных лиц, враждебных к таким явлениям, не в состоянии ни отрицать этих явлений ни толком объяснить их... таково свидетельство истории” [281, с. 195].

Доктор Мидлтон в своем “Свободном исследовании”, книге, которую он написал в период, когда манифестации пошли на убыль, то есть приблизительно 19 лет спустя после того, как они впервые появились, заявляет, что свидетельства об этих чудесах не менее достоверны, чем свидетельства о деяниях апостолов.

Феномены, так хорошо засвидетельствованные перед магистратурой, назло католическому духовенству, являются наиболее удивительными в истории. Карре де Монтджерон, член парламента и человек, прославившийся своими связями с янсенистами, тщательно перечисляет их в своем труде. Труд состоит из четырех томов, первый из них посвящен королю, озаглавленный: “La Veritй des Miracles operes par l'Intercession de M. de Paris, demontrйe contre l'Archeveque de Sens. Ouvrage dediй au Roi, par M. de Montgeron, Conseiller au Parlement”. Автор приводит обширные персональные и официальные доказательства правдивости каждого случая. За то, что Монтджерон непочтительно отзывался о римском духовенстве, его бросили в тюрьму Бастилии, но его труд был принят.

А теперь обратимся ко взглядам доктора Фигюйера на эти замечательные и бесспорно исторические феномены.

“Трясунья отгибается назад, образуя арку; ее поясница поддерживается только заостренным концом колышка”, — цитирует этот ученый автор из протокола. — “Она умоляет доставить ей удовольствие, а именно — чтобы ее колотили камнем весом 50 фунтов,[1] подвешенный на веревке, проходящей через блок на потолке. Камень на веревке поднимают до потолка, опускают и он всем весом падает на живот девушки, причем ее спина все время опирается на заостренный конец колышка. Монтджерон и многочисленные другие свидетели показали, что ни плоть, ни кожа ее спины не носила ни малейших признаков повреждения, и что девушка, чтобы доказать, что удары не причиняют ей никакой боли, все время кричала: “Ударяйте сильнее, — сильнее!”

“Жанна Молэ, девушка лет двадцати, прислонившись к стене спиною приняла на свой живот сотню ударов молотком весом 30 фунтов; удары наносились очень сильным человеком и были так ужасны, что сотрясали стену. Чтобы проверить силу ударов, Монтджерон испытывал их об каменную стену, к которой прислонилась девушка... Он достал один из инструментов янсенистского врачевания, так называемый “GRAND SECOURS”. “При двадцать пятом ударе”, — пишет он, — “камень, по которому я ударил и который уже был расшатан предыдущими ударами, вдруг высвободился и вывалился по другую сторону стены, оставив отверстие больше полуфута размером”. Когда удары с силою наносились по железному бураву, приставленному к животу трясуньи (которая всего лишь слабая женщина), “казалось”, — говорит Монтджерон, — “что бурав проникнет до спины, порвав все внутренности, вследствие сильных ударов” (том I, стр. 380). “Но ничего подобного не происходит, наоборот, трясунья с выражением совершенного восторга на лице выкрикивает: “О, как восхитительно! Как мне хорошо! Сильнее, брат; бей вдвое сильнее, как только можешь!” “Теперь”, — продолжает доктор Фигюйер, — “остается только постараться объяснить странный феномен, который мы описали”.

“В введении к нашей книге мы сказали, что в середине девятнадцатого столетия одна из наиболее знаменитых эпидемий одержания вспыхнула в Германии — люди “вне себя” совершали удивительные чудеса, каких не слыхали со дней Сент Медарда, и даже более то кто кувыркался, кто ВОСХОДИЛ ПО ОТВЕСНОЙ СТЕНЕ, кто говорил на ИНОСТРАННЫХ ЯЗЫКАХ” [280, с. 401].

Официальный рапорт о чудесах, более полный, чем записи Фигюйера, добавляет следующие подробности:

“Лица, подвергшиеся психической эпидемии, часами стояли вместе на головах и в таком состоянии правильно описывали отдаленные события, в том числе и такие, которые впоследствии были проверены. Мужчины и женщины невидимою силою поднимались на воздух и там зависали; и даже объединенных усилий членов комитета оказалось недостаточно, чтобы стащить их на землю. Старые женщины взбирались, лезли вверх по перпендикулярной стене высотою в 30 футов[1] с ловкостью диких кошек и т. д. и т. д.”

Теперь, казалось бы, можно ожидать от этого ученого критика, выдающегося врача и психолога, который не только верит в такие невероятные феномены, но и сам описывает их во всех подробностях и, так сказать, con amore,[1] что он обязательно поразит читающую публику объяснением столь необычным, что его научные взгляды создадут что-то вроде новой эры в неисследованных областях психологии. И что же, он действительно поразил нас тем, что на все спокойно заметил:

“Чтобы прекратить психические расстройства трясунов или трясуний, надо было их только женить или выдать замуж!” [240, с. 401]

На этот раз де Мюссе решительно одолел своего противника:

“Жениться, вы понимаете это?” — замечает он. — “Замужество вылечивает их от способности, подобно мухам, лазить по отвесным стенам и говорить на иностранных языках. О! какие любопытные свойства имело замужество в те дни!”

“Следует добавить”, — продолжает Фигюйер, — “что фанатикам Сент Медарда никогда не наносились удары, как только во время приступов конвульсий. Поэтому доктор Калмейл выдвигает мысль о брюшном метеоризме, состоянии спазм женской матки, пищеварительного тракта во всех случаях, состоянии сокращения, эретизма, тургесценции плотских покровов мышечных тканей, покрывающих живот, грудь, главные сосудистые массы и костные поверхности, что и могло послужить единственной причиной смягчения и даже сведения на нет силы ударов!”

“Удивительное сопротивление, какое кожа, альвеолярные ткани, поверхности тела и конечностей трясунов оказывали орудиям, которые могли бы сокрушить их, — вызывает больше удивления. Тем не менее, это можно объяснить. Эта сила сопротивления, эта нечувствительность, кажется, являются следствием тех чрезвычайных изменений в чувствительности, которые происходят в организме животного вовремя большого возбуждения. Гнев, страх, одним словом, каждая страсть, лишь бы она была доведена до пароксизма — может создать эту нечувствительность...” [240, т. II, с. 410, 411]

“Отметим, кроме того”, — цитирует Фигюйер возражения доктора Калмейла, — “что удары по телам трясуний наносились массивными предметами с плоскими или закругленными поверхностями или же были цилиндрическими и тупыми [240, т. II, с. 407]. Воздействие таких физических орудии несравнимо по опасности с воздействием веревки и других гибких предметов, а также таких, которые имеют острые кромки. Короче говоря, соприкосновение и толчки, произведенные трясуньям, оказывали на них воздействие благотворного массажа, облегчающего им страдания, причиняемые истерией”.

Просим читателя обратить внимание на то, что вышеприведенное высказывание не сказано в шутку, а высказано, как трезвая теория, одним из наиболее выдающихся французских врачей, убеленными сединой и опытом, главным директором Государственного Чарентонского приюта для душевнобольных. В самом деле, вышеприведенное объяснение может привести читателя к странным подозрениям. Нам пришло в голову, что, возможно, что доктор Калмейл находился в обществе вверенных его заботам сумасшедших пациентов на несколько лет больше, чем это полезно для здорового функционирования его собственных мозгов.

Кроме того, когда Фигюйер говорит о массивных предметах, цилиндрических или закругленных формах, он совсем забывает острые сабли, заостренные железные колышки и топоры, которым он сам дал графическое описание на 409 странице первого тома. Им самим описан брат Эли Марион, наносящий со страшною силою острием ножа себе удары в живот, причем “тело его остается неуязвимым, точно оно сделано из железа”.

Дойдя до этого места, де Мюссе теряет всякое терпение и с негодованием восклицает:

“Вполне ли проснулся этот ученый врач, когда писал вышеприведенные высказывания?.. В случае, если, доктора Калмейл и Фигюйер серьезно намерены поддержать свои утверждения и настаивать на правильности выдвинутых имя теорий, мы готовы ответить им следующим образом: Мы очень хотим вам поверить. Но прежде чем совершать такое сверхчеловеческое усилие снисхождения, мы хотим вас попросить продемонстрировать нам истину вашей теории более практическим образом! Давайте, например, возбудим в вас буйную, ужасную страсть, гнев, бешенство — по вашему выбору. Вы должны разрешить нам на короткое время стать в ваших глазах раздражающими, грубыми, оскорбительными. Разумеется, мы хотим быть такими только по вашей просьбе и в интересах науки и вашего дела. По договоренности наша обязанность будет состоять в том, что мы будем вас всячески поносить и вызывать вас на последние крайности. Это должно происходить в собрании перед публикой, которая ничего не должна знать о нашем с вами соглашении, но перед которой вы должны изложить свои теории; а мы будем вас оскорблять... мы скажем вам, что ваши писания — подстроенные засады истине: что они — оскорбление здравому смыслу и позор, какой только бумага может вынести, и за который вас надо публично выпороть. Мы добавим, что вы лжете науке, лжете в уши невежественных, глупых дураков, собравшихся с раскрытыми ртами вокруг вас, подобно толпе вокруг торгующего снадобьями знахаря... И когда вы будете вне себя, с раскрасневшимся лицом, раздувшись от гнева, — у вас тогда произойдет смещение флюидов; и когда ваш гнев дойдет до точки, где можно лопнуть, — мы тогда подвергнем ваши тургесцентные мышцы мощным ударам; ваши друзья покажут нам наиболее нечувствительные места на вашем теле и мы обрушим на них настоящие лавины камней... ибо так обращались с телами трясуний, чьи аппетиты по ударам были ненасытны. Но для того, чтобы доставить вам удовлетворение от благотворного массажа — как вы это восхитительно выразили — по вашим конечностям будем бить только такими предметами, которые имеют тупые поверхности, и цилиндрической формы дубинами и палками, лишенными гибкости, и, если вы предпочитаете, гладко обработанными на токарном станке”.

Де Мюссе настолько великодушен, настолько полон решимости предоставить своим противникам все возможности доказать правильность своей теории, что предлагает им заменить себя на этом опыте своими женами, матерями, дочерьми и сестрами,

“так как”, — говорит он, — “вы же сказали, что слабый пол в этих смущающих испытаниях более силен и устойчив”.

Нет надобности говорить, что вызов Мюссе остался без ответа.



Примечания


<< предыдущий параграф - оглавление - следующий параграф >>


Личные инструменты
Дополнительно