Е.П.Блаватская Разоблаченная Изида т.2. ГЛАВА IV ВОСТОЧНЫЕ  КОСМОГОНИИ И  ЗАПИСИ  БИБЛИИ

Материал из Энциклопедия Агни Йоги.

ГЛАВА IV

ВОСТОЧНЫЕ  КОСМОГОНИИ
И  ЗАПИСИ  БИБЛИИ

 

 “Нет ничего лучше тех МИСТЕРИЙ, с помощью которых нас от грубой и яростной жизни очищают и приводят к доброте (человечности, кротости) и умягчению”.

 — Цицерон, “De Legibus”, II, 14.

“Спустись, о Сома, с тем потоком, которым ты зажигаешь Солнце... Сома, Океан Жизни, пронизывающий Все, ты творяще лучами наполняешь Солнце”.

 — “Ригведа”, II, 143.

“...прекрасная Дева восходит, с длинными волосами, и она держит два колоса в руке; она садится на сиденье и кормит мальчика, еще дитя; она дает грудь ему и кормит его”.

 — Авенариус.

 

Утверждают, что Пятикнижие написано Моисеем, и все же оно содержит отчет о его собственной смерти [Второзаконие, XXXIV, 6]; и в “Бытии” [XIV, 14] именем Дан назван город, про который в “Судьях” [XVIII, 29] сказано, что он получил это имя только в их время, а раньше был известен под именем Лаиш. Иосия вполне мог бы разорвать на себе одежды, если бы услышал слова “Книги Закона”, ибо в ней осталось от Моисея не больше, чем в “Евангелии от Иоанна” осталось от Иисуса.

У нас имеется одна прекрасная альтернатива, которая предлагается нашим богословам, позволяя им выбрать самим, и обещая уважать их решение. Только им придется признать одно из двух: либо Моисей был обманщик, либо его книги являются подделками, написанными в различное время и различными людьми, или же, что они полны жульническими вставками. В любом случае этот труд теряет все права на то, чтобы считаться божественным Откровением. Вот проблема, которую мы приводим из Библии — слово Бога Истины:

“Являлся Я Аврааму, Исааку и Иакову с именем “Бог Всемогущий”, а с именем Моим Иегова [“Господь”] не открылся им” [Исход, VI, 3], — говорил Бог Моисею.

Это сообщение становится весьма поразительным, когда, еще не дочитавши до “Исхода”, читаешь в “Бытии” [XXII, 14], что “Авраам назвал то место” — где патриарх приготовился перерезать горло своему единородному сыну — “Иегова-ире”! (Иегова видит). Который из текстов боговдохновенный? — оба не могут быть — который подделка?

Теперь, если бы Авраам и Моисей не принадлежали к одной и той же святой группе, мы, возможно, помогли бы богословам, подсказав им подходящие меры, как избегнуть этой дилеммы. Им следовало бы призвать на помощь почтенных иезуитских отцов — в особенности тех, кто были миссионерами в Индии. Последние ничуть не смутились бы. Они бы хладнокровно сказали нам, что вне всякого сомнения Авраам слышал имя Иегова и заимствовал его от Моисея. Разве они не утверждают, что именно они изобрели санскрит, редактировали “Ману” и составили большую часть Вед?

Маркион вместе с другими гностиками указывал на ошибочность идеи воплощенного Бога и поэтому отрицал телесную реальность живого тела Христа. Его сущность была только иллюзией; она не была сделана из человеческой плоти и крови, также она не была рождена человеческой матерью, ибо его божественная природа не могла быть осквернена каким-либо контактом с грешной плотью [483, III, 8 ff]. Он считал Павла единственным апостолом, проповедовавшим чистое Евангелие истины, и обвинял других учеников в “искажении чистой формы евангельских учений, переданных им Иисусом, и в смешивании вопросов Закона со словами Спасителя”.^[1]

Наконец, мы можем добавить, что современная библейская критика, которая, к сожалению, стала действительно активной и серьезной только к концу прошлого века, — теперь, вообще, признает, что Маркионовский текст единственного Евангелия, о котором он что-нибудь знал — “Евангелия от Луки”, значительно превосходит нынешние синоптические Евангелия и значительно вернее их. В “Сверхъестественной религии” мы находим следующее поразительное (для каждого христианина) выражение:

“Поэтому мы в долгу перед Маркионом за правильную версию даже “Отче наш”” [259, т. II, с. 126].

Если, оставив на время выдающихся основателей христианских сект, мы обратимся к секте офитов, которая приняла определенную форму приблизительно во времена Маркиона и Василида, то мы можем найти в ней причину ересей всех других. Подобно всем другим гностикам они отвергали Моисееву Библию целиком. Тем не менее, их философия, за исключением нескольких новых выводов со стороны нескольких наиболее значительных основателей различных ответвлений гностицизма, — не была новой. Пройдя через халдейскую каббалистическую традицию, она черпала свои материалы из герметических книг, и прослеживая ее полет еще дальше назад по их метафизическим умозрениям, мы находим ее барахтающейся среди учений Ману и раннего индусского до-жреческого генезиса. Многие из наших выдающихся исследователей прослеживают гностические философии назад прямо к буддизму, что ничуть не приносит вреда ни их, ни нашим аргументам. Мы еще раз повторяем, что буддхизм есть первоисточник брахманизма. И не против первичных Вед протестует Гаутама. Он протестует против жреческой и официальной государственной религии своей страны, и против брахманов, которые для того, чтобы дать место кастам и облечь их властью, в более поздний период наполнили древние рукописи вставленными шлоками, имеющими целью доказать, что касты были предопределены Творцом, при помощи того факта, что каждый класс людей был излучен из более или менее благородной конечности Брахмы. Философию Гаутамы Будды преподавали испокон веков в непроницаемой тайне внутренних святилищ пагод. Поэтому нам не следует удивляться, вновь обнаруживая во всех основных догмах гностицизма метафизические учения как брахманизма, так и буддизма. Они считали, что Ветхий Завет является откровением более низкого существа, божества, находящегося в подчинении, и что в нем нет ни единой строчки от их Софии, божественной мудрости.

Что же касается Нового Завета, то он утерял свою чистоту, когда его собиратели стали виновными в самовольных вставках. Откровение божественной истины было принесено ими в жертву, чтобы осуществлять эгоистические цели и поддерживать ссоры. Это обвинение не кажется так уж маловероятным тому, кто хорошо осведомлен о постоянных раздорах между последователями обрезания и “Закона”, и теми апостолами, которые отвернулись от иудаизма.

Гностики офиты учили доктрине Эманаций, столь ненавистной защитникам единства в троичности, и наоборот. Непознаваемое божество не имело имени у них; но его первую, женскую эманацию называли Битос или Глубь.^[1] Она соответствовала Шехине каббалистов, “Завесе”, которая скрывает “мудрость”, в черепе высочайшей из трех голов. В качестве пифагорейской Монады эта безымянная мудрость была Источником Света, а Эннойя или Ум есть сам Свет. Последний также назывался “первичным человеком” подобно Адаму Кадмону или древнему Адаму “Каббалы”. Действительно, если человек был создан по образу и подобию Бога, то этот Бог был подобен своему творению по форме и фигуре — следовательно, он и есть “первичный человек”. Первый Ману, появившийся из Сваямбхувы, “который существует непроявленный в своей собственной славе”, — также в одном смысле является первичным человеком у индусов.

Таким образом “безымянный и непроявленный”, Битос — его женское отражение, и Эннойя, проявленный Разум, происшедший от обоих, или их Сын, являются двойниками халдейской первой триады, так же как и триады брахманистской Тримурти. Мы сопоставим: во всех этих трех системах мы видим

 

ВЕЛИКУЮ ПЕРВОПРИЧИНУ как ЕДИНОГО, изначальный зародыш, непроявленное и великое ВСЕ, самосущее. В

Каждый раз, когда Вечный просыпается от своей дремоты и желает проявить себя, он разделяется на мужское и женское. И тогда он становится в каждой системе

ДВУПОЛЫМ БОЖЕСТВОМ. Вселенским Отцом и Матерью.

От соединения этих двух эманирует третий, или творящий Принцип — СЫН, или проявленный Логос, продукт божественного разума.

Кроме того, каждая из этих систем имеет тройную мужскую троицу, которая каждая изошла сама отдельно из одного женского божества. Так например:

 

Выражая это еще яснее; вавилонская система признает, первым делом, ЕДИНОГО (Ад, или Ад-ад), который никогда не называется по имени, но только признается в мыслях, как индусский Сваямбхува. Из этого он становится проявленным как Ану или Ана — тот, кто выше всех — Монас. Затем идет Демиург, называемый Бэл или Элу, который является действующей силою божества. Третьим является принцип Мудрости, Хэа или Хоа, который также правит морями и подземным царством. Каждый из них имеет свою божественную супругу — Аната, Белта и Давкина. Они, однако, только подобны Шакти, и особо теологами не отмечаются. Но женское начало обозначено Милиттой, Великой Матерью, также называемой Иштар. Таким образом, три мужских бога составляют Триаду, или Тримурти, и вместе с добавленной Милиттой-Арба, или Четыре (Тетрактис Пифагора), которое совершенствует и потенциализирует все. Отсюда возникли вышеприведенные способы выражения. Нижеприведенная халдейская диаграмма может служить иллюстрацией для всех других:

 

становится у христиан

 

       Поэтому Хеброн, город кабиров, назывался Кирджат-Арба, город Четырех. Кабирами были Аксиерос — благородный Эрос, Аксиокерсос, достойный рогатый, Аксиокерса, Деметр и Кадмиэль, Хоа.

       Пифагорейское десять обозначало Арба-Ил или божественное Четыре, символизированное индусским Лингамом: Ану, 1; Бэл, 2; Хоа, 3, что составляет 6. Триада и Милитта, как 4, составляют десять.

       Хотя его называют “первичным человеком”, Эннойя, который подобен египетскому Пэмандру, “силе божественной мысли”, первому доступному пониманию, проявлению божественного духа в материальной форме, он аналогичен “единородному” Сыну “Непознаваемого Отца” всех других народов. Он есть символ первого появления божественного Присутствия в своих собственных трудах творения, осязаемых и видимых, и поэтому постижимых. Сокровенный Бог, или вечно непроявленное божество, оплодотворяет через Свою волю Битос, неизмеримую и беспредельную глубь, которая пребывает в молчании (Sige) и тьме (для нашего разума) и которая представляет абстрактную идею всей природы, вечно производящего Космоса. Так как ни мужское, ни женское начало, слитые в идее двуполого божества в концепциях древних, не могли бы быть поняты заурядным человеческим рассудком, — теологии каждого народа пришлось создавать для своей религии Логоса, или проявленное Слово, в той или иной форме. У офитов и других гностиков, взявших свои модели непосредственно с более древних оригиналов, непроявленная Битос и ее мужской двойник производят Эннойю, а эти три в свою очередь производят Софию,^[1] завершая этим Тетрактис, который будет эманировать Христоса, самую сущность Духа-Отца. В качестве Непроявленного, или сокровенного Логоса в своем латентном состоянии, он существовал извечно в Арба-Ил, в метафизической абстракции; поэтому он ЕДИН со всеми другими, как единство, последнее (включающее все) без различия называли Эннойя, Сиге (молчание), Битос и т. д. Как проявленный, он Андрогин, Христос и София (божественная мудрость), которые спускаются в человека Иисуса. Как показал Ириней, и Отец и Сын любили красоту (formam) первичной женщины,^[1] которая есть Битос — Глубь — так же как София; они объединенно произвели Офита и Софию (опять двуполое единство), мужскую и женскую мудрость; причем одна рассматривалась как непроявленный Святой Дух, или старшая София — Пневма — разумная “Мать всего”; другой — как проявленный, или Офит, представляющий божественную мудрость, павшую в материю, или Бого-человека — Иисуса, которого гностики-офиты представляли в виде змия (Офита).

Оплодотворенная божественным светом Отца и Сына, высочайшего духа и Эннойи, София производит, в свою очередь, две другие эманации — совершенного Христоса, и вторую — несовершенную Софию Ахамот,^[1] от ахамот (простая мудрость), которая становится посредником между интеллектуальным и материальным мирами.

Христос был посредник и водитель между Богом (Высочайшим) и всем, что есть духовного в человеке; Ахамот — младшая София — выполняла ту же самую обязанность между “первичным человеком”, Энноей, и материей. То, что тайно подразумевалось под общим наименованием Христос, мы только что объяснили.

Мы находим, что достопочтимый д-р Престон из Нью-Йорка во время произносимой им проповеди о “Месяце Марии” выразил христианскую идею о женском начале троицы лучше и яснее, чем могли бы мы, и притом весьма существенно в духе древнего “языческого” философа. Он сказал, что

“план искупления требовал, чтобы была найдена мать, и Мария предстает в качестве единственного примера, когда для осуществления Божьего замысла было необходимо существо”.

Мы попросим разрешения возразить достопочтимому джентльмену. Как было доказано выше, за тысячи лет до нашей эры все “языческие” теогонии нашли необходимым найти женское начало, “матерь” для триединого мужского начала. Поэтому христианство не представляет того “единственного примера” такого завершения Божьего замысла, хотя — как показывает настоящий труд, там было больше философии и меньше материализма или, вернее, антропоморфизма. Но здесь достопочтимый доктор выражает “языческую” мысль в христианских идеях.

“Он” (Бог), — говорит он, — “подготавливал ее (Марии) девственную и небесную чистоту, так как матерь оскверненная не могла стать матерью Высочайшего. Святая Дева даже в своем детстве была более прелестна, чем все херувимы и серафимы, и с младенчества до зрелого девичества и женственности она становилась все чище и чище. Самой своей святостью она царствовала над сердцем Бога. Когда настал нас, всех придворных царства небесного заставили замолчать, и троица слушала ответ Марии, ибо без ее согласия мир не мог быть спасен”.

Не кажется ли вам, что мы как будто читаем Иринея, объясняющего гностическую “Ересь, которая учила, что Отец и Сын любили красоту (formam) небесной Девы”, или египетскую систему об Изиде, которая была Озирису-Гору и женою, и сестрою, и матерью? По гностической философии было только два, но христиане улучшили и усовершенствовали эту систему, сделав ее совершенно “языческой”, так как это есть халдейские Ану-Бэл-Хоа, сливающиеся в Милитте.

“Затем, так как этот месяц (Марии)”, — добавляет д-р Престон, — “начинается в пасхальный период — месяц, когда природа украшает себя плодами и цветами, предвестниками прекрасного урожая, — давайте и мы тоже заложим начало золотого урожая. В этом месяце мертвые выходят из земли, символизируя воскресение, поэтому, когда мы будем преклонять колени перед алтарем святой и беспорочной Марии, тогда вспомним, что из нас должен исходить росток обещания, цветок надежды и нерушимый плод святости”.

Это точный субстрат языческой мысли, которая, между прочими значениями, символизировала своими обрядами воскресения Озириса, Адониса, Вакха и других умерщвленных солнечных богов, воскресение всей природы весной, прорастание семян, которые были мертвы и спали в течение зимы, хранясь, выражаясь аллегорически, в подземном царстве (Гадесе). Это выражено тремя днями, проведенными в аду перед воскресением из мертвых Геркулесом, Христом и другими.

Это производное или, скорее, ересь, как его называют в христианстве, есть просто брахманистская доктрина во всей своей архаической чистоте. Вишну, второе лицо в индусской троице, является также Логосом, так как впоследствии его заставляют воплотиться в Кришне. И Лакми (или Лакшми), которая, так же как в случаях Озириса и Изиды, Эйн-Софа и Сефиры, Битоса и Эннойи, является и его женой, и сестрой, и дочерью в течение этой бесконечной корреляции мужских и женских творящих сил в малопонятной метафизике древних философий, — есть София Ахамот. Кришна является посредником, обещанным Брахмою человечеству, и выражает ту же самую идею, что и гностический Христос. И Лакми, духовная половина Вишну, есть символ физической природы, всемирная мать всех материальных и проявленных форм, посредница и защитница природы, подобно Софии-Ахамот, которая превращена гностиками в посредницу между Великой Причиной и Материей, как Христос является посредником между нею и духовным человечеством.

Это брахмано-гностическое учение более логично и более соответствует аллегории в “Книге Бытия” и грехопадению человека. Когда Бог проклинает первую пару, Он вынужден также проклинать землю и все, что на ней. Новый Завет дает нам Искупителя за первый грех человечества, которое было наказано за то, что согрешило; но не сказано ни одного слова о Спасителе, который снял бы незаслуженное проклятие с земли и животных, которые совеем не грешили. Поэтому гностическая аллегория выявляет больше чувства как справедливости, так и логики, чем христианская.

В системе офитов София, андрогинная мудрость, является также женским духом или индусской женской Нари (Нараяна), витающей над водами — хаосом или будущей материей. Она оживляет его издали, но не касаясь бездны тьмы. Она не в состоянии это сделать, так как мудрость чисто интеллектуальна и не может непосредственно воздействовать на материю. Поэтому София вынуждена обратиться к своему Высшему Родителю; но хотя жизнь первоначально происходит из Невидимой Причины и ее Эннойи, ни тот, ни другой, не может больше, чем она сама как-либо воздействовать на низший хаос, в котором материя приобретает свою определенную форму. Поэтому Софии приходится использовать для выполнения своей задачи свою несовершенную эманацию, Софию-Ахамот, так как последняя смешанной природы: наполовину духовна, наполовину материальна.

Единственная разница между космогонией офитов и назареев Св. Иоанна заключается в изменении имен. Ровно такую же систему мы находим в “Каббале”, в “Книге Тайн” (“Liber Mysterii”).^[1] Все три системы, в особенности система каббалистов и назареев, которые послужили образцами для офитской космогонии, — принадлежат к чистому восточному гностицизму. “Кодекс назареев” начинается так: “Верховный Царь Света, Мано, Великий Первый” [257, ч. I, с. 9] и т. д., причем последний является эманацией из Ферхо — неизвестной, бесформенной ЖИЗНИ. Он является главою эонов, из которых исходят (или вырастают) пять сверкающих лучей божественного света. Мано есть Rex Lucis, Битос-Эннойя офитов.

“Unus est Rex Lucis in suo rcgno, nec ullus qui eo altior, nullus qui ejus similitudinem rotulerit, nullus qui sublatis oculis, viderit Coronam quae in ejus capite est”.

Он есть Проявленный Свет вокруг высочайшей из трех каббалистических голов, сокровенная мудрость; из него эманируют три Жизни. Эбел Зиво есть проявленный Логос, Христос “Апостол Гавриил” и первый Легат или посланец Света. Если Битос и Эннойя являются Мано назареев, то обладающая двумя естествами, полудуховная, полуматериальная Ахамот должна быть Фетахилом, если ее рассматривать в ее духовном аспекте; если же ее рассматривать в ее более грубой натуре, то она является Spiritus назареев.

Фетахил,^[1] который есть отражение своего отца, Владыки Абатура, третьей жизни — как старшая София также является третьей эманацией — есть “новейший человек”. Чувствуя бесплодность его попыток создать совершенный материальный мир, Spiritus взывает к одному из своего потомства, Карабтаносу — Ильда-Баофу — у которого нет ни чувств, ни рассудка (“слепая материя”), чтобы он соединился с нею, чтобы создать что-то определенное из этой бурной (turbulentos) материи; каковая задача удается ей только после того, как из этого соединения с Карабтаносом возникают семь звездных. Подобно шести сынам или гениям гностического Ильда-Баофа, они строят материальный мир. Тот же рассказ повторяется опять в Софии Ахамот. Посланная своим чисто духовным родителем, старшей Софией, для того чтобы создавать мир видимых форм, она спустилась в хаос и, пересиленная эманациями материи, потеряла направление. Все еще стремясь сотворить свой собственный материальный мир, она носилась вперед и назад по пропасти мрака и наделяла жизнью и движением инертные элементы до тех пор, пока столь безнадежно не запуталась в материи, что ее, подобно Фетахилу, представляют сидящей в грязи, неспособной самостоятельно выпутаться оттуда; до тех пор, пока посредством контакта с самой материей, она не производит на свет Творца материального мира. Он есть Демиург, называемый офитами Ильда-Баофом, и как мы сейчас покажем, родитель еврейского Бога, по мнению некоторых сект, а по мнению других — Сам “Господь Бог”. Вот именно с этой точки каббалистически-гностической космогонии начинается Моисеева Библия. Не удивительно, что, приняв еврейский Ветхий Завет в качестве своего руководящего образца, христиане были вынуждены в силу своего исключительного положения, в какое они попали вследствие собственного невежества, как-то изворачиваться.

Первые группы христиан, численность которых, по данным Ренана, не превышала от семи до двенадцати человек на каждую церковь, бесспорно принадлежали к беднейшим и наиболее невежественным классам. У них не было и не могло быть каких-либо понятий о высоко философских доктринах платоников и гностиков и, очевидно, так же мало они знали о своей собственной только что созданной религии. Для них, кто, если евреи, были раздавлены под тиранической властью “закона” в том виде, как он был навязан старейшинами синагог, и, если язычники, то всегда исключались, как до нынешнего времени это происходит с низшими классами в Индии, из религиозных мистерий, — Бог евреев и “Отец”, проповедуемый Иисусом, были одним и тем же. Распря, которая воцарилась в первые годы вслед за смертью Иисуса между двумя партиями — Павловой и Петровой — была прискорбна. Что один воздвигал, другой считал священным долгом разрушить. Если “Homilies” считаются апокрифическими и не могут быть полностью приняты в качестве непогрешимого мерила, которым можно измерить враждебность, бушевавшую между этими двумя апостолами, то в нашем распоряжении имеется Библия, и доказательств, доставляемых ею — множество.

Ириней кажется настолько безнадежно запутавшимся в своих бесплодных попытках описать, по меньшей мере, хотя бы с внешней стороны истинные учения многих гностических сект, о которых он трактует и преподнести их в то же самое время, как отвратительные “ереси”, что, или умышленно, или по невежеству, перепутывает их до того, что мало найдется метафизиков, способных распутать их без помощи “Каббалы” и “Кодекса” в качестве истинных ключей. Так, например, он даже не может показать разницу между сетианитами и офитами, и говорит, что “Бога Всего” они называют “Hominem”, ЧЕЛОВЕКОМ, а его разум — ВТОРЫМ человеком или “Сыном человеческим”. То же самое делает Теодорет, который жил более чем за два столетия спустя после Иринея и создал невыразимую путаницу в хронологическом порядке, в котором различные секты сменяли одна другую.^[1] Ни сетианиты (ответвление еврейских назареев), ни офиты, чисто греческая секта, никогда ни во что подобное не веровали. Ириней противоречит своим собственным словам, описывая в другом месте доктрины Керинта, непосредственного ученика Симона Волхва. Он говорит, что Керинт учил, что мир не был создан ПЕРВЫМ БОГОМ, но некоей властью (virtus), или силой, эоном, столь отдаленным от Первопричины, что даже не знает о ТОМ, кто выше всего. Этот эон подчинил себе Иисуса; он зачал его физически через Иосифа от женщины, которая не была девственницей, а была просто женой Иосифа, и Иисус был рожден подобно всем другим людям. С точки зрения этого физического аспекта его природы Иисуса называли “сыном человеческим”. И только после его крещения, Христос, помазанник, спустился со своей царственной высоты в виде голубя, и тогда провозгласил НЕПОЗНАВАЕМОГО Отца через Иисуса [162, кн. I, XXV].

Поэтому, если Иисуса физически считали сыном человека, а духовно Христосом, который осенял его, как же тогда “БОГ ВСЕГО”, “Непознаваемый Отец” мог называться гностиками Homo, ЧЕЛОВЕКОМ, а его разум, Эннойя, ВТОРЫМ человеком или Сыном человеческим? Ни в восточной “Каббале”, ни в гностицизме “Бог Всего” никогда не был антропоморфизирован. Только первые или, вернее, вторые эманации — так как Шехина, Сефира, Глубь и другие первопроявленные женские силы также являются эманациями — называются “первичными человеками” Таким образом Адам Кадмон, Эннойя (или Сиге), короче говоря — логосы, являются “единородными”, но не сыновьями человеческими, каковое имя, собственно, принадлежит Христосу, сыну Софии (старшей) и первичного человека, который производит его посредством своего собственного оживляющего света, который эманирует из источника или причины всего — следовательно, причины его света также — “Непознаваемого Отца”. В гностической метафизике существует большая разница между первым, непроявленным Логосом, и “помазанником”, который есть Христос. Эннойю можно называть, как понимает это Филон, Вторым Богом, но только он является “Первичным и Первым человеком” и ни в коем случае вторым человеком, как излагают Теодорет и Ириней. Именно, вкоренившееся у первого желание во что бы то ни стало увязать Иисуса, даже в “Ересях”, с понятием Высочайшего Бога, вводит его в столь многие фальсификации.

Такое отождествление с Непознаваемым Богом даже Христоса, помазанника — Эона, осенившего его — не говоря уже о человеке Иисусе, никогда не приходило в голову гностикам и даже непосредственным апостолам и Павлу, какие бы более поздние фальсификации ни добавлялись.

Как смелы и отчаянны были многие такие умышленные фальсификации, выявилось при первых попытках сравнения подлинных рукописей с более поздними. При издании епископом Хорсли трудов сэра Исаака Ньютона несколько рукописей на богословские темы осторожности ради не были опубликованы. Догмат, известный как “Сошествие Христа в Ад”, который можно найти в позднейшем апостольском символе веры, невозможно найти в рукописях ни четвертого, ни шестого века. Это была явная вставка, скопированная из сказаний о Вакхе и Геркулесе и навязанная христианству, как догмат веры. В отношении этой вставки автор предисловия к “Каталогу рукописей Королевской библиотеки” (предисловие, с. XXI) говорит:

“Я хотел бы, чтобы введение догмата о “Сошествии Христа в Ад” в апостольский символ веры объяснялось так же, как введение упомянутого стиха”.^[1]

А упомянутый стих гласит [1 Послание Иоанна, V, 7]:

“Ибо три свидетельствуют на небе: Отец, Слово и Святый Дух; и Сии три суть одно”.

Теперь известно, что этот стих, который “указано было читать в церквях” — подделка. Его нет ни в одной греческой рукописи, кроме одной в Берлине, которая была переписана с какой-то вставленной парафразы между строк. В первом и во втором издании Эразма, напечатанных в 1516 и 1519 гг., этот намек на эти три небесных свидетеля пропущен; и этого текста нет ни в одной греческой рукописи, написанной раньше пятнадцатого века.^[1] Этот стих не упоминается ни греческими духовными писателями, ни ранними латинскими отцами, так яро стремившимися заполучить какое-либо доказательство в пользу своей троицы, и он был пропущен Лютером в его германской версии. Эдуард Гиббон одним из первых указал на его сомнительный характер. Архиепископ Ньюком отверг его, а епископ Линкольнский выразил убеждение, что он — подделка [492, примечание, т. II, с. 90]. Имеется двадцать восемь греческих авторов, в том числе Ириней, Климент и Афанасий, которые ни цитируют, ни упоминают о нем; и семнадцать латинских писателей, в том числе Августин, Иероним, Амвросий, Киприан и папа Евсевий, которые, кажется, ничего не знают о нем.

“Очевидно, что если текст о небесных свидетелях был бы известен с самого начала христианства, то древние авторы с жаром ухватились бы за него, ввели бы в свои символы веры и не раз цитировали бы против еретиков, и избрали бы его в качестве самого яркого украшения для каждой книги, которую они написали по вопросу Троицы” [493, 8, с. 402].

Так валится на землю сильнейшая опора тройственности. Другая не менее явная подделка приводится со слов сэра Исаака Ньютона издателем “Апокрифического Нового Завета”. Ньютон замечает “что то, что латины сделали с этим текстом [1 Послание Иоанна, V], греки сделали с текстом Св. Павла” [Тимофею, III, 16]. Ибо путем замены ΟΣ на ΘΣ сокращение от Θεος (Бог), в александрийской рукописи, с которой впоследствии были сделаны их копии, они теперь читают — “Велика тайна божественного, БОГ проявился во плоти”, тогда как все церкви во время первых четырех или пяти столетий, и авторы всех древних версий, Иероним, так же как и остальные, читали — “Велика тайна божественного, КОТОРОЕ БЫЛО проявлено во плоти”. Ньютон добавляет, что теперь, когда споры над этой фальсификацией утихли, те, кто читают, что БОГ проявился во плоти, вместо божественное, которое было проявлено во плоти, считают этот отрывок “одним из наиболее очевидных и подходящих текстов для этого дела”.

А теперь мы снова зададим вопрос: кто были первые христиане? Это были люди, которые легко были обращены красноречивой простотой Павла, который именем Иисуса обещал им свободу от тесных пут церковности. Они поняли только одно — что они “дети обетования” [Галатам, IV, 28]. “Аллегория” Моисеевой Библии была для них разоблачена; завет “горы Синайской, рождающий в рабство” был Агарью [там же, 24], старой еврейской синагогой, и она была “в рабстве вместе со своими детьми” у Иерусалима, нового и свободного, “матери нас всех”. С одной стороны синагога и закон, преследовавший каждого, кто осмеливался переступить узкую тропу фанатизма и догматизма; с другой стороны, язычество^[1] с его величественными философскими истинами, скрытыми от взоров, — раскрывающимися только для немногих, и оставляющими широкие массы в безнадежных поисках знания, кто же бог среди переполненного пантеона божеств и помощников божеств. Другим же, апостол обрезания, поддержанный всеми своими последователями, обещал, если они будут соблюдать “закон”, жизнь после смерти и воскресение, о котором они не имели ни малейшего представления. В то же самое время он никогда не упускал случая противоречить Павлу, не называя его имени, но указывая на него так ясно, что почти невозможно сомневаться, кого Петр имел в виду. Хотя он может быть и обратил некоторых людей, которые, верили ли они в Моисеево воскресение, обещаемое фарисеями, или увлекались нигилистическими доктринами саддукеев, или принадлежали к многобожному язычеству языческой черни, не имели никакого будущего после смерти, ничего, кроме тусклой пустоты, — мы не думаем, что труд по взаимоопровержениям, так систематично проводившийся обоими апостолами, мог много способствовать их работе по прозелитизму. У образованных мыслящих классов, как ясно показывает история церкви, они имели мало успеха. Где была истина; где было вдохновенное слово Бога? С одной стороны, как мы видели, они слышали апостола Павла, объясняющего, что из двух заветов, “которые являются аллегориями”, старый завет с горы Синая, “который порождает рабство”, есть Агарь, рабыня; и сама гора Синай соответствует “Иерусалиму”, который теперь “в рабстве” вместе со своими обрезанными детьми; и что новый завет означает Иисуса Христа — “Иерусалим, который вверху и свободен”; и с другой стороны — Петра, который противоречил ему и даже оскорблял его. Павел с жаром восклицает:

“Изгони рабу и сына ее” (т. е. старый закон и синагогу). “Сын рабы не будет наследником вместе с сыном свободной”. “Стойте в свободе, которую даровал нам Христос; и не подвергайтесь опять игу рабства. Вот, я, Павел, говорю вам: если вы обрезываетесь, не будет вам никакой пользы от Христа!” [Галатам, V, 1-2].

Что же пишет Петр? Кого он подразумевает, говоря:

“Те, кто произносят напыщенные тщеславные слова... В то время как они обещают им свободу, они сами являются слугами разложения, ибо чем человек обуян, тем самым он и порабощен... Ибо если они избегли скверны мира через познание Господа и Спасителя, то они опять попали в путы и обуяны... было бы лучше для них не узнавать пути праведности. чем после того, как узнали, отвернуться от святых заповедей, данных им” (“2 Послание Петра”).

Вне сомнения, Петр не мог иметь в виду гностиков, так как те никогда не видели “святых заповедей, данных им”; Павел же видел. Они никогда никому не обещали “свободы” от пут, но Павел обещал это неоднократно. Кроме того, последний отвергает “старый завет”, рабыню Агарь, а Петр крепко за него держится. Павел предостерегает людей против сил и властей (низших ангелов каббалистов), а Петр, как будет видно из дальнейшего, уважает их и поносит тех, кто не уважает. Петр проповедует обрезание, Павел запрещает его.

Позднее, когда все эти чрезвычайно грубые ошибки, противоречия, расхождения и выдумки были насильно втиснуты в систему, тщательно выработанную кастой епископов новой религии, и названы христианством; когда сама эта хаотическая картина была коварно сохранена от слишком близкого с нею знакомства целым строем грозных церковных епитимий и анафем, которыми любопытные удерживались на почтительном расстоянии под фальшивым предлогом недопущения святотатственной профанации божественных тайн; и миллионы людей были умерщвлены во имя Бога милосердия, — тогда пришла Реформация. Она, несомненно, заслуживает свое название в полнейшем парадоксальном значении. Она оставила Петра и утверждала, что выбрала Павла своим единственным вождем. И апостол, который метал громы и молнии против старого закона рабства, который предоставил полную свободу христианам соблюдать субботу или не соблюдать, который отверг все, что предшествовало Иоанну Крестителю, — является теперь провозглашенным знаменосцем Протестантизма, который придерживается старого закона больше, чем евреи, бросает в тюрьму тех, кто рассматривает субботу так, как рассматривали это Иисус и Павел, и превосходит синагогу первого века по догматической веронетерпимости!

Но кто же тогда были первые христиане, можно все-таки спросить? Несомненно — эбиониты! и в этом мы следуем утверждениям лучших критиков.

“Почти нет сомнений, что автор книги “Clementine Homilies” был представителем эбионитского гностицизма, который когда-то представлял чистейшую форму примитивного христианства...” [259, т. II, с. 5]

Но кто же были эбиониты? Ученики и последователи ранних назареев, каббалистических гностиков. В предисловии к “Кодексу назареев” переводчик говорит:

“Что также назареи не отвергали эонов — это естественно. Ибо они были наставниками эбионитов, которые признавали их (эонов)”.^[1]

Кроме того, Епифаний, этот христианский Гомер “Ересей”, говорит, что

“у Эбиона взгляды назареев, форма керинтян (которые воображают, что мир был построен ангелами), и название христиан” [476].

Это название, несомненно, с большим правом было применено к ним, нежели к ортодоксальным (так называемым) христианам школы Иринея и позднее — Ватикана. Ренан показывает, что среди секты эбионитов числились все, оставшиеся в живых родственники Иисуса. Иоанн Креститель, его двоюродный брат и предтеча, был принятым Спасителем назареев и их пророком. Его ученики обитали по ту сторону Иордана, и автором книги “Сод, сын человеческий” ясно и вне сомнения доказано, что то место, где происходила сцена крещения, было местом поклонения Адонису.^[1]

“По ту сторону Иордана и за озером обитали назареи, секта, про которую говорили, что она существовала уже в то время, когда родился Иисус, и он принадлежал к ней. Они, должно быть, были распространены по восточной части Иордана и на юго-восток среди арабов [Галатам, I, 17, 21; II, 11] и сабеян по направлению к Босре; и также они, должно быть, проникли далеко на север через Ливан до Антиохии, и также на северо-восток до поселения назареев в Берое, где их нашел Св. Иероним. В пустыне все еще могли преобладать мистерии Адониса; на горах все еще кричали — Айай Адонай” [142, с. 7, Предисловие].

Так как они были соединены (conjunctus) с назареями, каждый (эбионит) заражал других своей нечестивостью, и они решили, что Христос был порождением человеческого семени”, — пишет Епифаний.

Но если они так решили, то мы должны думать, что они знали больше о своем современном пророке, чем знал Епифаний 400 лет спустя. Теодорет, как будет показано в другом месте, описывает назареев как евреев, которые “чтут Помазанника, как праведного человека” и пользуются евангелием, называемым “Евангелие от Петра”. Иероним нашел достоверное и подлинное Евангелие, написанное по-еврейски Матфеем Мытарем; он нашел его в библиотеке, собранной в Кесарее мучеником Памфилием.

“Я получил разрешение от назареев, которые в Берое, в Сирии, пользуются этим (евангелием), на его перевод”, — пишет Иероним к концу четвертого века.^[1] — “В евангелии, которое назареи и эбиониты употребляют”, — говорит он, — “которое недавно я переводил с еврейского на греческий и которое многими людьми называется подлинным “Евангелием от Матфея”, и т. д.^[1]

Что апостолы получали “сокровенное учение” от Иисуса и что он сам преподавал таковое, очевидно из дальнейших слов Иеронима, который признался в этом в момент неосторожности. В письмах к епископам Хроматию и Хелиодору он жалуется, что ему

“достался тяжелый труд с тех пор, как ваши преподобия приказали мне (перевести) то, что Св. Матфей сам, апостол и евангелист, не захотел открыто писать. Ибо, если бы оно не было сокровенным, он (Матфей) добавил бы к этому евангелию, что то, что он выдал, было его; но он составил эту книгу запечатанной в еврейские буквы, которые он расположил даже таким образом, чтобы этою книгою, написанной еврейскими буквами и рукою его самого, могли бы владеть наиболее религиозные люди, каковые также, с течением времени, получили ее от тех, кто предшествовали им. Но самую эту книгу они никогда не давали кому-либо переписывать, а ее текст они передавали одни по-одному, другие — по-другому”.^[1] И далее он на этой же странице добавляет: “И случилось, что эта книга, будучи опубликованной одним последователем Манихея, по имени Селевк, который также фальшиво написал “Деяния Апостолов”, выявила материал не для назидания, но для разрушения; и что эта книга была одобрена на синоде, к которому уши церкви правильно отказались прислушиваться”.^[1]

Иероним сам допускает, что книга, подлинность которой он свидетельствует, как написанной “рукою Матфея”, тем не менее была книгой, которая, несмотря на тот факт, что он переводил ее дважды, была почти непонятна для него, ибо она была сокровенной или — тайной. Тем не менее Иероним хладнокровно относит все комментарии на нее, кроме своих собственных, к еретическим. Более того, Иероним знал, что это подлинное “Евангелие от Матфея” было излагателем единственного истинного учения Христа, и что это был труд евангелиста, который был другом и товарищем Иисуса. Он знал, что если из этих двух евангелий — еврейского, о котором идет речь и греческого, вошедшего в наше нынешнее священное писание, — одно было поддельным и, следовательно, еретическим, то это было не евангелие назареев; и все же, зная все это, Иероним становится более ярым, чем когда-либо в своем преследовании “еретиков”. Почему? Потому что принятие его было равносильно прочтению смертного приговора установленной церкви. Уж слишком хорошо было известно, что “Евангелие от евреев” было единственным евангелием, признаваемым в течение четырех веков еврейскими христианами, назареями и эбионитами. И никто из последних не признавал божественности Христа.

Если комментарии Иеронима к книгам пророков, его знаменитая “Вульгата” и многочисленные полемические трактаты все так же достоверны, как эта версия “Евангелия от Матфея”, тогда перед нами, действительно, божественное откровение.

Почему удивляться непостижимым тайнам христианской религии, раз она совершенно человеческая? Разве мы не имеем письма, написанного одним из наиболее уважаемых отцов церкви этому самому Иерониму, которое лучше многих томов раскрывает их традиционную политику? Вот, что святой Григорий из Назианзена писал своему другу и доверенному лицу святому Иерониму:

“Ничто не производит на людей такого сильного впечатления как многословие, чем меньше они понимают, тем больше они восхищаются. Наши отцы и доктора часто говорили не то, что они думали, но то, что обстоятельства и необходимость принуждали их говорить”.

Но вернемся к нашей Софии Ахамот и к вере подлинных первоначальных христиан.

После произведения на свет Ильда-Баофа, Ильда от ребенок, и Баоф от , яйцо, или , Баоф, пустошь, опустошение, София Ахамот так сильно страдала от соприкосновения с материей, что после чрезвычайной борьбы она наконец убегает из грязного хаоса. Хотя и неознакомленная с плеромой, областью ее матери, она добралась до среднего пространства и ей удалось состряхнуть материальные частицы, которые прилипли к ее духовной природе; после этого она сразу построила крепкую стену между миром разумов (духов) и миром материи. Ильда-Баоф таким образом является “сыном мрака”, творцом нашего грешного мира (его физической части). Он следует примеру Битоса и производит из себя шесть звездных духов (сыновей). Все они созданы по образу его самого и являются отражениями один другого, которые становятся все темнее по мере того, как последовательно отдаляются от своего отца. Вместе с последним они обитают в семи областях, расположенных лестницей, начинающейся под средним пространством, областью их матери, Софии Ахамот, и кончающейся нашей землей — седьмой областью. Таким образом, они являются гениями семи планетных сфер, из которых самой низшей является область нашей земли (сфера, окружающая ее, наш эфир). Вот, соответственные имена этих гениев сфер: Иове (Иегова), Саваоф, Адонай, Элои, Оурайос, Астафайос.^[1] Первые четыре, как всем известно, являются мистическими именами еврейского “Господа Бога”,^[1] который, таким образом, по выражению К. У. Кинга, “снизводится офитами до уровня обозначений духов, подчиненных Творца; последние два имени являются именами гениев огня и воды”.

Ильда-Баоф, которого некоторые секты рассматривали как Моисеева Бога, не был чистым духом; он был честолюбив и горд и, отвергнув духовный свет среднего пространства, предложенный ему его матерью Софией-Ахамот, он принялся творить свой собственный мир. С помощью своих сыновей, шести планетных гениев, он создал человека, но это творение оказалось неудачным. Это было чудовище, бездушное, невежественное и ползающее на четвереньках по земле, как животное. Ильда-Баоф был вынужден обратиться за помощью к своей духовной матери. Она послала ему луч своего божественного света и таким образом оживотворила человека и наделила его душой. И теперь у Ильда-Баофа возникла враждебность по отношению к своему собственному творению. Следуя импульсу божественного света, человек все выше и выше поднимался в своих устремлениях; очень скоро он начал представлять собою не Подобие своего Творца Ильда-Баофа, но скорее подобие Верховного Существа, “Первичного человека”, Эннойи. Тогда Демиург наполнился гневом и завистью; и, устремив свой ревнивый глаз в бездну материи, его взоры, отравленные страстью, вдруг отразились в ней, как в зеркале; это отражение ожило, и поднялся из бездны Сатана, змий, Офиоморфос — “воплощение зависти и коварства. Он есть соединение всего, что только есть самое низкое в материи, с ненавистью, завистью и хитростью духовного разума” [410].

После этого, постоянно назло человеческому совершенствованию Ильда-Баоф создал три царства природы — минеральное, растительное и животное со всеми злыми инстинктами и свойствами. Не будучи в состоянии уничтожить Древо Познания, которое растет в его сфере, как и в каждой планетарной области, но стремясь отделить “человека” от его духовной покровительницы, Ильда-Баоф запретил ему есть его плоды, так как боялся, что плоды эти раскроют человечеству тайны высшего мира. Но София-Ахамот, которая любила и защищала человека, которого она оживотворила, послала своего собственного гения Офита в виде змия, чтобы побудить человека нарушить этот эгоистический и несправедливый запрет. И “человек” вдруг стал способен постигать тайны творения.

Ильда-Баоф отомстил наказанием первой пары, так как человек посредством своего знания уже снабдил себя другом из своей духовной и материальной половины. Он заключил мужчину и женщину в тюрьму материи, в тело столь недостойное его природы, в котором он до сих пор находится. Но Ахамот все еще продолжала покровительствовать ему. Она установила между своим небесным царством и “человеком” ток божественного света и постоянно снабжала его этим духовным озарением.

Затем следуют аллегории, воплощающие идею дуализма или борьбы между добром и злом, духом и материей, которая находима в каждой космогонии и источник которой опять-таки следует искать в Индии. Типы и антитипы представляют героев гностического пантеона, взятых из наиболее древних, породивших мифы, веков. Но в этих персонажах, в Офите и Офиоморфосе, в Софии и Софии-Ахамот, в Адаме-Кадмоне и Адаме, в планетарных гениях и в божественных эонах мы также очень легко можем узнать прообразы наших библейских копий — евгемеризованных патриархов. Архангелов, ангелов, силы и власти — всех их можно найти под другими именами в Ведах и в буддийской системе. Авестийское Верховное Существо, Зеро-ана, или “Беспредельное Время”, является прототипом всех этих гностических и каббалистических “Глубей”, “Венцов” и даже халдейского Эйн-Софа. Шесть Амешаспентов, созданных “Словом” Ормазда, “Перворожденного”, отражены в Битосе и его эманациях, и антитип Ормазда — Ахриман и его дэвы также соответствуют Ильда-Баофу и его шести материальным, хотя и не целиком злым планетарным гениям.

Ахамот, огорченная злом, которое выпало на долю человеческую несмотря на ее покровительство, просит свою небесную мать Софию — свой антитип — чтобы та убедила непознаваемую ГЛУБЬ послать на землю Христоса (сына и эманацию “Небесной Девы”) в помощь гибнущему человечеству. Ильда-Баоф и его шестеро сыновей от материи не допускают божественный свет к человечеству. Человечество должно быть спасено. Ильда-Баоф уже послал своего собственного агента, Иоанна Крестителя из племени Сета, кому он покровительствует, — в качестве пророка к своему народу; но только малая часть прислушивается к нему — назареи, противники евреев, вследствие их почитания Иурбо-Адуная.^[1] Ахамот уверила своего сына, Ильда-Баофа, что царствование Христоса будет только временным, и таким образом побудила его послать предвестника или предтечу. Кроме того, она заставила его вызвать рождение человека Иисуса от Девы Марии, собственной ее представительницы на земле,

“так как сотворение материального персонажа могло быть осуществлено только путем работы Демиурга и не входило в круг деяний высшей силы. Как только Иисус родился, Христос, совершенный, соединившись с Софией (мудростью и духовностью), спустился через семь планетных областей, принимая в каждой из них аналогичную форму, скрывая истинную свою сущность от их гениев, и в то же время он привлекал к себе искры божественного света, который они удерживали в своей сущности. Так Христос вошел в человека Иисуса в момент его крещения в Иордане. С этого времени Иисус начал творить чудеса; до этого он ничего не знал о своей миссии” [410, с. 31].

Ильда-Баоф, обнаружив, что Христос готовит конец его царству материи, возмутил против него евреев, и Иисус был казнен.^[1] Когда он находился на Кресте, Христос и София оставили Его тело и вернулись в свою сферу. Материальное тело человека Иисуса было предано земле, но ему дали другое тело, сотканное из эфира (астральная душа). “С тех пор он состоял только из души и духа, что послужило причиной, почему ученики не узнали его сразу после воскресения. В этом духовном состоянии подобия [simulacrum] Иисус оставался на земле в течение восемнадцати месяцев после того, как воскрес. В течение этой последней стадии пребывания “он получил от Софии то совершенное знание, тот истинный Гнозис, который он сообщил той малой части апостолов, которые были способны воспринять это”.

“Отсюда, поднявшись в среднее пространство, сидит он по правую руку от Ильда-Баофа, но последний его присутствия не осознает, и собирает около себя все души, которые очистились знанием Христа. Когда им будет собран весь духовный свет, какой существует в материи, из царства Ильда-Баофа, тогда спасение будет завершено, и мир будет уничтожен. Таково значение обратного поглощения всего духовного света в плерому или в полноту, откуда он в начале спустился”.

Вышеизложенное взято из описания, данного Теодоретом и использованного Кингом в его “Гностиках” вместе с добавлениями от Епифания и Иринея. Но первый дает очень несовершенную версию, составленную частично из описаний Иринея, и частично по своему собственному знанию позднейших офитов, которые к концу третьего века уже слились с некоторыми другими сектами. Ириней также часто их путает, и действительной теогонии офитов никто из них правильно не изложил. За исключением изменений в именах, вышеприведенная теогония является общей для всех гностиков и также для назареев. Офит есть ни что иное, как преемник египетского Кнуфиса, Добрый Змий со львиной лучистой головой, и со дней отдаленнейшей древности считался эмблемой мудрости или, Тота [Thauth], наставника и Спасителя человечества, “Сына Бога”.

“О, люди, живите рассудительно... заслуживайте себе бессмертие!” — восклицает Гермес, трижды великий Трисмегист. — “Наставник и водитель человечества, я поведу вас к спасению”.

Таким образом, древнейшие сектанты рассматривали Офита, агафодемона, как тождественного Христосу, — змий является эмблемой небесной мудрости и вечности, и в данном случае антитипом египетского Кнуфиса-змия. Эти гностики, самые ранние в нашей христианской эре, считали:

“Что верховный эон эманировал из себя других эонов; один из них, женского пола, Прунникос (похотливость, страстное желание) спустилась в хаос, откуда выбраться уже не могла; она повисла в среднем пространстве, так как была слишком зелеплена материей, чтобы вернуться выше; она также не могла упасть ниже, ибо там не было ничего родственного ее натуре. Тогда она родила своего сына Ильда-Баофа, Бога евреев, который, в свою очередь, произвел семь эонов или ангелов,^[1] которые создали семь небес”.

В это множество небес христиане верили с самого начала, так как мы находим, что Павел учит о их существовании и говорит о человеке, “восхищенном до третьего неба” [2 Коринф., XIII]. “От этих семи ангелов Ильда-Баоф закрыл все, что было выше его, чтобы они не узнали о чем-то выше, чем он сам.^[1] Они затем создали человека по образу своего Отца,^[1] но лежащего ничком и ползающего по земле, как червь. Но небесная матерь, Прунникос, желая лишить Ильда-Баофа силы, которой она неумышленно наделила его, вдохнула в человека небесную искру — дух. Немедленно человек встал на ноги, вознесся умственно за пределы семи сфер и прославлял Верховного Отца, Того, который выше Ильда-Баофа. Вследствие этого последний, полный зависти, обратил свои взоры на самый низший слой материи и зачал силу в форме змеи, которую они (офиты) называют его сыном. Ева, послушавшись его, как сына Бога, была уговорена вкусить от плода Древа Познания.^[1]

Это самоочевидный факт, что змий “Книги Бытия”, который появляется вдруг и безо всякого предварительного введения, должен быть анти-типом арх-дэва, чья голова есть Аш-Мог, “двуногий змий лжи”. Если бы библейский змий был лишен своих конечностей до того, как он искушал женщину, вводя ее в грех, то зачем было Богу накладывать на него такое наказание, как “ползать на своем брюхе”? Никто же не станет думать, что он до этого ходил на кончике хвоста.

Этот спор о верховенстве Иеговы между пресвитерами и отцами с одной стороны и гностиками, назареями и всеми сектами, объявленными еретическими, как последнее средство, с другой стороны, — длился до дней Константина и еще дальше. Что те своеобразные идеи гностиков о генеалогии Иеговы или о надлежащем месте, какое следует отвести Богу евреев в христианско-гностическом пантеоне, сначала не считались ни кощунственными, ни еретическими, видно из того расхождения во мнениях, каких придерживались по этому вопросу, например, Климент Александрийский и Тертуллиан. Первый, кто, как кажется, знал о Василиде больше, чем кто-либо другой, не усмотрел ничего еретического или порицаемого в мистических и трансцедентальных взглядах нового Реформатора.

“В его взглядах”, — говорит автор “Гностиков”, имея в виду Климента, — “Василид не был еретиком, т. е. новатором в отношении доктрин христианской церкви, а только теософским философом, который стремился выразить древние истины, в новых формах и, возможно, соединить их с новой верой, истинность которой он мог допустить без нужды отказа от старой, в точности так, как теперь обстоит дело у ученых индусов в наши дни” [410, с. 78].

Не так было у Иринея и Тертуллиана.^[1] Главные труды последнего против еретиков были написаны после его отделения от католической церкви, когда он встал в ряды ярых последователей Монтана, и эти труды кишат нечестивостью и фанатичными предрассудками.^[1] Он преувеличивал каждое гностическое мнение, доводя его до чудовищной нелепости, и его аргументы не обоснованы на принудительном рассуждении, а только на слепом упрямстве фанатика-приверженца. Обсуждая Василида, “благочестивого, богоподобного теософского философа”, каким его считал Климент Александрийский, Тертуллиан восклицает:

“После этого Василид, этот еретик, сорвался с цепи.^[1] Он утверждал, что существует Верховный Бог по имени Абраксас, которым был создан Разум, называемый греками Ноус. Из нее эманировало Слово; из Слова — Провидение; из Провидения — Сила и Мудрость; из этих двух опять — Силы, Господства^[1] и Власти произошли; отсюда бесконечные творения и эмиссии ангелов. Среди самых низших ангелов, действительно, и тех, кто строили этот мир, он помещает последним из всех бога евреев, в котором он не признает самого Бога, утверждая, что это только один из ангелов” [484].

Равно бесполезно было бы ссылаться на непосредственных апостолов Христа и указывать, что в своих спорах они утверждали, что Иисус никогда не делал никакого различия между своим “Отцом” и “Господом Богом” Моисея. Ибо “Clementine Homilies”, в которых встречаются величайшие аргументы по этому поводу, приведенные в спорах, якобы состоявшихся между апостолом Петром и Симоном Волхвом, — так же, как теперь доказано, ошибочно приписаны Клименту-римлянину. Этот труд, если он написан каким-то эбионитом — как об этом вместе с другими комментаторами^[1] заявляет автор “Сверхъестественной религии” — должно быть, написан или значительно позднее Павлова периода, к которому его обычно относят, или же этот спор о тождественности Иеговы с Богом, “Отцом Иисуса”, был искажен более поздними вставками. Этот диспут в самой своей сущности антагонистичен ранним доктринам эбионитов. Последние, как показано Епифанием и Теодоретом, были прямыми последователями секты назареев^[1] (сабеян), “учениками Иоанна”. Он недвусмысленно говорит, что эбиониты верили в эонов (эманации), что назареи были их наставниками, и “каждый заражал других своей нечестивостью”. Поэтому, придерживаясь тех же верований, что и назареи, эбиониты не стали бы предоставлять даже столько шансов доктрине, поддерживаемой Петром в “Homilies”. Старые назареи, так же как и более поздние, чьи взгляды отражены в “Кодексе назареев”, никогда не называли Иегову иначе, как Адонай, Иурбо, бог недоносков^[1] (ортодоксальных евреев). Они держали свои верования и религиозные учения в такой тайне, что даже Епифаний, писавший в столь раннее время, как конец четвертого века,^[1] сознается в своем незнании их действительного учения.

“Отбросив имя Иисуса”, — говорит Епископ Саламиса, — “они не называют себя иессенами, не продолжают признавать название евреев, не называют себя христианами, но назареями... Они признают воскресение из мертвых... но что касается Христа, я не могу сказать, считают ли они его только человеком, или же, как по истине, признают, что он родился от Святого Пневма через Деву” [477, I, 122, 123].

В то время как Симон Волхв аргументирует в “Homilies” с точки зрения всех гностиков (включая назареев и эбионитов), Петр, как истинный апостол обрезания, придерживается старого Закона и, само собой разумеется, старается слить свою веру в божественность Христа со своей старой Верой в “Господа Бога”, бывшего покровителя “избранного народа”. Так как автор “Сверхъестественной религии” показывает, что Эпитома^[1] “есть смесь двух других частей и, вероятно, предназначена для очистки их от еретических доктрин” [259, т. II, с. 2]; и вместе с преобладающим большинством критиков приписывает “Homilies” дату написания не ранее конца третьего века, — то мы можем заключить, что они должны весьма отличаться от своего оригинала, если таковой когда-либо существовал. Симон Волхв на протяжении всего этого сочинения доказывает, что Демиург, Архитектор этого Мира, не является высочайшим божеством; и он обосновывает свои утверждения на словах самого Иисуса, который неоднократно заявляет, что “ни один человек на знает Отца”. В “Homilies” Петра заставляют с большим возмущением отвергать утверждение, что патриархи не были сочтены достойными знать Отца, на что Симон опять возражает, приводя слова Иисуса, который благодарит “Владыку Неба и земли за то, что сокрытое от мудрых”, он “открывал детям”, весьма логично доказывая, что, согласно этим же словам, патриархи не могли знать “Отца”. Затем Петр в свою очередь аргументирует, что выражение “сокрытое от мудрых” и т. д., относилось к сокровенным тайнам творения [474, “Homilies”, XVIII, 1-15].

Эта аргументация Петра, поэтому, даже если бы она исходила из самого апостола, а не являлась бы “религиозной выдумкой”, как ее называет автор “Сверхъестественной религии”, ничего не может доказать в пользу тождественности Бога евреев с “Отцом” Иисуса. В лучшем случае она только продемонстрировала бы, что Петр остался с начала до конца “апостолом обрезания”, евреем, верным своему старому закону, и защитником Ветхого Завета. Эта беседа, кроме того, доказывает слабость того положения, которое он защищает, так как в этом апостоле мы видим человека, который, несмотря на то, что находился в наиболее близких отношениях с Иисусом, не может нам дать ничего, что послужило бы прямым доказательством, что он когда-либо думал учить, что этот всемудрый и бесконечно добрый Отец, о котором он проповедовал, является мрачным мстителем-громовержцем горы Синай. Но что эти “Homilies”, в самом деле, доказывают, так это опять-таки наше утверждение, что существовала тайная доктрина, которую Иисус давал тем немногим, которые считались достойными стать ее восприемниками и хранителями.

“И сказал Петр: “Мы помним, как наш Господь и Учитель сказал нам, как бы приказывая, сохранять тайны для меня и сыновей моего дома. Затем он также объяснил своим ученикам, секретно, тайны царствия небесного”.^[1]

Если мы теперь припомним тот факт, что часть мистерий “язычников” состояла из απορρήτα, апорреты, или тайных бесед; что тайные Logia, или беседы Иисуса, содержавшиеся в подлинном “Евангелии от Матфея”, значение и истолкование которого Св. Иероним признал “тяжелой задачей” для себя, было того же рода; и если далее мы еще припомним, что к некоторым внутренним или конечным мистериям допускалось только очень небольшое число избранных; и что, в конце концов, именно из этого небольшого числа выбирались священнослужители святых “языческих” ритуалов, — то мы ясно поймем приведенное Петром выражение Иисуса: “Сохраните Тайны для меня и сыновей моего дома”, т. е. моей доктрины. И, если мы правильно понимаем, мы не можем избегнуть мысли, что эта “Тайная” доктрина Иисуса, даже особая терминология, которая является ничем иным как дубликатом гностической и неоплатонической мистической фразеологии — что эта доктрина, мы говорим, была основана на той же самой трансцендентальной философии Восточного гнозиса, как и остальные религии тех и еще более ранних времен. Что ни одна из позднейших христианских сект, несмотря на их хвастовство, не унаследовала этой Тайной доктрины, видно из тех противоречий, грубых ошибок и неуклюжего перелатывания ошибок каждого предшествующего века открытиями последующего. Эти ошибки в ряде рукописей, претендующих на подлинность, иногда настолько смешны, что сразу видно, что они — благочестивые фальсификации. Так, например, полное незнание некоторыми приверженцами отцов церкви тех самых Евангелий, защитниками которых они выступают. Мы уже упоминали обвинение, выдвинутое Тертуллианом и Епифанием против Маркиона в том, что тот исказил Евангелие, приписываемое Луке, удалением из него того, чего, как теперь доказано, в этом Евангелии никогда и не было. Наконец, метод говорить притчами, применяемый Иисусом, в чем он только следовал примеру своей секты, приписан в “Homilies” пророчеству Исаии! В уста Петра вложено замечание:

“Ибо Исаия сказал: “Я раскрою свой рот притчами и скажу то, что держалось в тайне с основания мира””.

Это ошибочное приписывание Исаие высказывания, которое дано в “Псалтыри”, [LXXVIII, 2], обнаружено не только в апокрифических “Homilies”, но также и в Синайском “Кодексе”. Комментируя этот факт в “Сверхъестественной религии”, автор констатирует, что

“Порфирий, в третьем веке, насмехался над христианами по поводу этого ошибочного приписывания их вдохновенным евангелистом Исайе отрывка из “Псалтыря”, и поставил отцов в весьма затруднительное положение” [259, т. II, с. 11].

Евсевий и Иероним пытались выбраться из этого затруднения, приписывая ошибку “невежественному переписчику”; а Иероним пошел даже дальше, утверждая, что имя Исайи никогда не стояло после вышеприведенного предложения в каком-либо из старых кодексов, но что на его месте находилось имя Асаф, только “невежественные люди удалили его”.^[1] На это автор опять замечает, что

“фактом является то, что имя “Асаф” нигде в ныне существующих рукописях не стоит вместо “Исаия”: и хотя “Исаия” исчез почти со всех, за исключением немногих неясных кодексов, нельзя отрицать, что в более отдаленной древности это имя находилось в тексте. В Синайском “Кодексе”, который, вероятно, является древнейшей сохранившейся рукописью... и которая относится к четвертому веку”, — добавляет он, — “пророк Исаия стоит в тексте, написанном первой рукой, но выскоблен второю” [259, т. II, с. 11].

Весьма многозначителен тот факт, что в так называемых священных “писаниях” нет ни одного слова, которое указывало бы на то, что ученики Иисуса действительно рассматривали его как Бога. Ни перед, ни после его смерти они не воздавали ему божественных почестей. Их отношение к нему было просто отношением учеников к “учителю”, как они его называли, подобно тому, как до них последователи Пифагора и Платона называли своих учителей. Какие бы слова ни вкладывались в уста Иисуса, Петра, Иоанна, Павла и других, ни разу не отмечено ни одного деяния с их стороны, носящего характер обожествления, и также сам Иисус никогда не заявлял о своей тождественности со своим Отцом. Он обвинял фарисеев в забросывании камнями своих пророков, но не богов. Он называл себя сыном Бога, но неоднократно повторял, что все они являются детьми Бога, который является Небесным Отцом всех. Проповедуя это, он только повторял доктрину, века до него преподанную Гермесом, Платоном и другими философами. Странное противоречие! Иисус, которому нас побуждают поклоняться как единому живому Богу, немедленно после своего Воскресения говорит Марии Магдалине:

“Я еще не восшел к Отцу Моему, а иди к братьям Моим и скажи им: я восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу моему и Богу вашему” [Иоанн, XX, 17].

Разве это похоже на отождествление себя со своим Отцом? “Мой Отец и ваш Отец, мой Бог и ваш Бог”, — подразумевают, с его стороны, желание, чтобы его считали совершенно наравне с его братьями — и ничего больше. Теодорет пишет:

“Еретики согласны с нами в отношении начала всех вещей... Но они говорят, что нет единого Христа (Бога), но один вверху, и другой внизу. И этот последний прежде обитал во многих; но Иисус, говорят они один раз, — от Бога, а другой раз они называют его ДУХОМ” [452, II, VII].

Этот дух есть Христос, вестник жизни, которого иногда называют ангелом Гавриилом (по-еврейски — мощный от Бога), и который занял у гностиков место Логоса, тогда как Святой Дух считался Жизнью.^[1] Однако, у секты назареев Spiritus, или Святой Дух, был в меньшем почете. В то время как почти все секты гностиков считали его Женскою Силою, называлась ли она Бина, , София, божественный разум, — у секты назареев это был Женский Spiritus, астральный свет, породитель всего материального, хаос в своем аспекте зла, завихренный Демиургом. При сотворении человека

“это был свет со стороны ОТЦА, и это был свет (материальный свет) со стороны МАТЕРИ. И это есть “двойственный человек”” [499, c. 12], — говорит “Зогар”. — “В тот день (последний) погибнет семеро ко злу расположенных звездных, а также сыны человеческие, которые поклонялись Spirilus, Мессиям (ложным), Deus, и МАТЕРИ SPIRITUS, погибнут” [257, т. II, с. 149].

Иисус усиливал и иллюстрировал свои доктрины знаками и чудесами; и если мы отбросим в сторону претензии тех, кто его обожествляют, — он делал лишь то, что делали другие каббалисты, и только они, в ту эпоху, когда в течение двух веков источники пророчеств полностью высохли, и от этого застоя публично совершаемых “чудес” возник скептицизм неверующей секты саддукеев. Описывая “ереси” тех дней, Теодорет, который не имел представления о сокровенном значении слова Христос, помазанник-посланец, — жалуется, что они (гностики) утверждают, что этот Посланец, или Delegatus, меняет свое тело время от времени,

“и входит в другие тела, и каждый раз проявляется по-иному. И эти (осененные пророки) пользуются заклинаниями и вызываниями различных демонов и крещениями при изложении своих принципов... Они применяют астрологию и магию и математические заблуждения”, (?) — говорит он [452, II, VII].

Эти “математические заблуждения”, о которых набожный писатель жалуется, привели впоследствии снова к открытию гелиоцентрической системы, ошибочной, по-видимому, и по сей день, и забытой со времени другого “мага”, который ее преподавал — Пифагора. Таким образом, чудеса исцеления и другие тауматургические деяния Иисуса, которые он передавал своим последователям, показывают, что они учились у него теории и практике новой этики день за днем в семейном общении интимной дружбы. Их вера все более росла, как у всех неофитов, одновременно с ростом познаний. Мы не должны забывать, что Иосиф, который, несомненно, должен был быть хорошо осведомленным по этому предмету, называет “наукой” умение изгнать демонов. Это нарастание веры ясно показано в случае с Петром, который из неимевшего достаточной веры, чтобы поддержать себя на поверхности воды, когда он пошел из лодки к своему Учителю, под конец стал таким знатоком в тауматургии, что, как рассказывают, Симон Волхв предлагал ему деньги, чтобы тот научил его тайне исцеления и другим чудесам. Также Филипп представлен, как овладевший искусством поднятия на воздух не хуже Абариса, о котором помнят пифагорейцы, но он был менее искусен, чем Симон Волхв.

Ни в “Homilies”, ни в каком-либо другом раннем труде апостолов нет ничего, что указывало бы, что его друзья и последователи считали Иисуса чем-то более пророка. Эта идея ясно выражена в “Clementines”. За исключением того, что там слишком много места отведено Петру, старающемуся доказать тождественность Моисеева Бога с Отцом Иисуса, — весь этот труд посвящен монотеизму. Его автор кажется с одинаковой резкостью выступающим как против политеизма, так и против обожествления Христа.^[1] Кажется, что он ничего не знает о Логосе, и его размышления ограничиваются Софией, гностической мудростью. В них нет и следа ипостатической троицы, но то же самое осенение гностической “мудростью (Христос и София) приписывается Иисусу, как оно приписывалось Адаму, Еноху, Ною, Аврааму, Исааку, Иакову и Моисею [474, “Homilies”, III, 20 ff; II, 16-18, и далее]. Эти персонажи все помещены на одном уровне и называются “истинными пророками” и семью столпами мира”. Более того, Петр яростно отрицает грехопадение Адама, и у него доктрина искупления в таком виде, как ее преподает христианское богословие, совершенно отпадает, ибо он борется против нее, как против кощунства [474, “Homilies”, III, 20 ff]. Теория Петра о грехе, это теория еврейских каббалистов и даже, в некотором смысле, платоническая. Адам не только никогда не согрешил, но, “как истинный пророк, преисполненный Духом Божиим — тем духом, который впоследствии был в Иисусе — не мог согрешить”.^[1] Короче говоря, весь этот труд выявляет веру автора в каббалистическую доктрину пермутации. “Каббала” учит доктрине трансмиграции духа.^[1]

“Моса есть revolutio Сета и Авеля”.^[1]

“Скажи мне, кто является тем, кто осуществляет новое рождение (revolutio)?” — спрашивают мудрого Гермеса. — “Сын Божий, единственный человек, волею Бога”, — таков ответ “язычника” [501, X, IV, 21-23].

“Сын Божий” — это бессмертный дух, данный каждому человеческому существу. Именно это божественное существо является “единственным человеком”, так как оболочка, в которой содержится наша душа, и душа сама — это только полусущества, и без осенения духом тело и астральная душа представляют собою только животную дуаду. Требуется тройственность, чтобы образовать завершенного “человека” и дать ему возможность оставаться бессмертным при каждом “новом рождении”, или revolutio, во всех, следующих одна за другою и восходящих сферах, из которых каждая приближает его к сияющему царству вечного и абсолютного света.

“Божий ПЕРВОРОДНЫЙ, который есть “священная Завеса”, “Свет Света” — вот кто посылает revolutio Посланца, ибо он есть Первая Сила”, — говорит каббалист.^[1]

“Пневма (дух) и dunamis (сила), которая от Бога — вот что будет правильно считать Логосом, который также (?) является Первородным для Бога”, — спорит христианин [468, т. II, с. 74].

“Ангелы и силы находятся в небесах!” — говорит Юстин, выдвигая таким образом чисто каббалистическую доктрину. Христиане взяли это из “Зогара” и от еретических сект, и если Иисус упоминает их, то это не потому, что узнал эту теорию в официальных синагогах; он узнал ее непосредственно из каббалистических учений. В Книгах Моисея ангелы очень мало упоминаются, и Моисей, который поддерживает непосредственное общение с “Господом Богом”, — мало о них беспокоится. Эта доктрина была тайной доктриной, и ортодоксальные синагоги считали ее еретической. Иосиф называет ессеев еретиками, говоря:

“Те, кого ессеи допускают в свою секту, должны поклясться, что они никому не передадут этих доктрин в другом виде, как только в том, в каком они сами получили, и равно сохранить книги, принадлежащие их секте, и имена ангелов” [153, II, гл. VIII, 7].

Саддукеи не верили в ангелов; также не верили непосвященные неевреи, которые ограничивали население своих Олимпов богами и полубогами или “духами”. Только каббалисты и теурги верили в эту доктрину с незапамятных времен и, следовательно, также Платон, за ним Филон Иудей, за которым последовали сперва гностики, а затем христиане.

Итак, если Иосиф никогда не писал знаменитой вставки, подделанной Евсевием, в отношении Иисуса, то, с другой стороны, он описал все главные характерные черты ессеев, которые так заметны в этом назарее. Для молитвы они искали уединения.^[1]

“когда молишься, войди в комнату свою... помолись Отцу твоему, Который в тайне” [Матфей, VI, 6]. “Все, сказанное ими (ессеями), крепче клятвы. Они избегают клятв” (Иосиф, II, VIII, 6). “А Я говорю вам: не клянитесь вовсе... да будет слово ваше: да, да; нет, нет” [Матфей, V, 34-37].

Назареи, также как ессеи и терапевты, больше верили в собственные толкования “сокровенного смысла” более древних священных писаний, чем в более поздние Моисеевы Законы. Иисус, как мы уже раньше показали, питал мало уважения к заповедям своего предшественника, с которым Ириней так усердно стремится его связать.

Ессеи “входят в дома тех” кого они до этого никогда не видели, как если бы они были их очень близкие друзья” (Иосиф, II, VIII, 4). Таков же, бесспорно, был обычай Иисуса и его учеников.

Епифаний, который помещает эбионитскую “ересь” на одном уровне с “ересью” назареев, также указывает, что назареи очень близки керинтянам [477, I, c. 117], на которых с такой бранью обрушился Ириней.^[1]

Мунк в своем труде “Палестина” подтверждает, что в пустыне жило 4000 ессеев; что у них были свои мистические книги и что они предсказывали будущее.^[1] Набатеяне, с очень небольшим, в действительности, расхождением, придерживались тех же самых верований, что и назареи и сабеяне, и все они больше почитали Иоанна Крестителя, чем его преемника Иисуса. Персидские иезиды говорят, что первоначально они пришли в Сирию из Басры. Они применяют крещение и верят в семь архангелов, хотя и в то же время оказывают почести Сатане. Их пророк Иезед, живший задолго до Магомета [502, с. 229], учил, что Бог пошлет посланца и что последний откроет ему книгу, которая уже написана в небесах с начала веков.^[1] Набатеяне обитали в Ливане, где их потомки живут и доныне, и их религия по своему происхождению чисто каббалистическая. Маймонид говорит о них как бы отождествляя их с сабеянами.

“Я приведу тебе писания... относящиеся к верованию и учреждениям сабеян”, — говорит он. — “Самой знаменитой является книга “Земледелие Набатеян”, которую перевел Ибн Вахшиджа. Эта книга полна языческих нелепостей... В ней говорится об изготовлении талисманов, о привлечении сил духов, о магии, демонах и вампирах, обитающих в пустыне”.^[1]

Имеются предания у племен, живущих рассеянно за Иорданом, также как имеется много таковых среди потомков самаритян в Дамаске, Газе и в Наплозе (древней Шехем). Многие из этих племен, несмотря на преследования в течение восемнадцати веков, сохранили веру своих отцов в первоначальной простоте. Именно туда мы должны пойти в поисках преданий, основанных на исторических истинах, как бы они ни были искажены преувеличениями и неточностью, и сопоставлять их с религиозными легендами отцов, которые они называют откровением. Евсевий сообщает, что до осады Иерусалима небольшая христианская община — состоящая из членов, из которых многие, если и не все, знали Иисуса и его апостолов лично — нашла убежище в небольшом городке Пелла на противоположном берегу Иордана. Наверняка эти простые люди, веками жившие отдельно от остального мира, должны были сохранить свои предания в более свежем виде, чем какие-либо другие народы! Именно в Палестине нам следует искать чистейшие воды христианства, не трогая его источника. Первые христиане после смерти Иисуса все объединились на некоторое время, независимо от того, были ли они эбионитами, назареями, гностиками или еще другими. В те дни у них не было христианских догматов и их христианство состояло из веры в то, что Иисус был пророк, с тем только различием, что некоторые видели в нем просто “праведного человека”,^[1] а другие — святого вдохновенного пророка — сосуд, использованный Христосом и Софией, чтобы через него проявиться. Они объединились в оппозицию против синагоги и тиранических обрядов фарисеев — до тех пор, пока первоначальная группа не раздвоилась на две отдельные ветви, которые мы можем правильно назвать: христианскими каббалистами еврейской танаимской школы и христианскими каббалистами платонического Гнозиса.^[1] Первые были представлены партией последователей Петра и Иоанна, автора “Апокалипсиса”; вторые же входили в ряды христианства Павла, которое в конце второго века слилось с платонической философией и поглотило еще позднее гностические секты, чьи символы и неправильно понятый мистицизм наводнили Римскую церковь.

Среди этой кучи противоречий какой христианин может быть уверенным, что он действительно христианин? В старом сирийском “Евангелии от Луки” [III, 22] сказано, что Святой Дух спустился в виде голубя. “Йешуа, полный священного Духа, вернулся с Иордана, и Дух повел его в пустыню” (древнесирийский Лука, IV, 1, — Tremellius).

“Затруднение заключалось в том”, — говорит Данлэп, — “что Евангелии объявили, что Иоанн Креститель видел, что Дух (Сила Божия) спустился на Иисуса после того, как он достиг совершеннолетия, и если Дух этот тогда впервые спустился на него, то, действительно, у эбионитов и назареев имелись некоторые основания отрицать его предшествующее существование и не признавать в нем атрибутов ЛОГОСА. Гностики, с другой стороны, возражали против плоти, но признавали Логоса” [142].

“Апокалипсис” Иоанна и объяснения искренних христианских епископов, таких как Синезий, который до конца придерживался доктрины Платона, заставляют нас думать, что самый разумный и безопасный путь заключается в том, чтобы придерживаться той чистосердечной первоначальной веры, которая, кажется, стимулировала вышеупомянутого епископа. Этот лучший, чистосердечнейший и наиболее несчастный из христиан, обращаясь к “Непознаваемому”, восклицает:

“О, Отец Миров... Отец эонов... Создатель Богов — да будет священно имя Твое!”

Но наставницей Синезия была Ипатия, и вот почему мы находим его признающимся со всею искренностью в своих убеждениях и в своей вере.

“Толпы ничего другого не желают, как быть обманутыми... Что же касается меня, то я всегда с самим собою буду философом, но для людей я должен быть священнослужителем”.

“Свят Бог-Отец всего бытия; свят Бог, чья мудрость приводится в исполнение Его собственными Силами!.. Свят Ты, чрез Слово сотворивший все! Поэтому я верю в Тебя и свидетельствую и иду в ЖИЗНЬ и СВЕТ” [501, c. 86, 87, 90].

Так говорит Гермес Трисмегист, языческий богослов. Какой христианский епископ мог бы сказать лучше!

Очевидные расхождения в четырех Евангелиях в целом не исключают того, что все повествования Нового Завета, как бы они ни были искажены, имеют основу истины. К ней хитро приделаны подробности — такие, которые соответствовали более поздним необходимостям церкви. Таким образом, попираемые частично косвенными свидетельствами, но еще более слепой верой, они со временем стали догматами веры. Даже вымышленное массовое избиение младенцев царем Иродом имеет некоторое основание в аллегорическом значении. Помимо теперь раскрытого факта, что все это повествование о таком избиении младенцев целиком взято из индийской “Бхагавадгиты” и брахманистских преданий, — эта легенда, кроме того, аллегорически указывает на исторический факт. Царь Ирод — типичный представитель Кансы, тирана Мадуры, дяди Кришны по материнской линии, которому астрологи предсказали, что сын его племянницы Деваки лишит его трона. Поэтому он отдал приказ убить родившегося у Деваки мальчика; но Кришна избег его гнева благодаря покровительству Махадэвы (великого Бога), который устроил так, что ребенок был унесен в другой город вне досягаемости Кансы. После этого, чтобы быть уверенным в уничтожении нужного мальчика, на которого ему не удалось наложить свои руки убийцы, Канса приказал убить всех новорожденных мальчиков по всему царству. Кришне поклонялись также гопи (овечьи пастухи) страны.

Хотя эта древняя легенда очень подозрительно напоминает более современный библейский эпизод, Гаффариль и другие приписывают происхождение его преследованиям в течение царствования Ирода каббалистов и мудрецов, не оставшихся строго правоверными. Последних, а также пророков, вследствие их святой жизни прозвали “невинными” и “младенцами”. Как и в случае некоторых степеней современного масонства, адепты обозначали степень своего посвящения символическим возрастом. Так, например, Саул, который, когда его избрали царем, “был отборный и крупный мужчина”, и “его плечи возвышались над всеми людьми”, описан в католических версиях, как “однолетнее дитя, когда он начал свое царствование”, что в буквальном значении есть явная нелепость. Но в 1 Самуила, X, описано посвящение и помазание Саула Самуилом; и в стихе 6 Самуил пользуется такими многозначительными словами:

“...Дух Господень снизойдет на тебя, и ты будешь пророчествовать им, и превратишься в другого человека”.

Таким образом, вышеприведенная фраза становится ясной — он получил одну степень посвящения и был символически описан как “однолетнее дитя”. Католическая Библия, из которой взята вышеприведенная цитата, с чарующей прямотой в подстрочнике добавляет: “Это чрезвычайно трудно объяснить” (подразумевая, что Саул был однолетним младенцем). Но ничуть не смущаясь трудностью, редактор, все же, берется это объяснить и добавляет: “Однолетний младенец. Это значит, что он был добр и напоминал собою невинное дитя”. Истолкование настолько просто, насколько и благочестиво; и если оно бестолково, то, во всяком случае, безвредно.^[1]

Если истолкование каббалистов отвергается, то весь этот вопрос окончательно запутывается, еще хуже — ибо это превращается в непосредственный плагиат из индусской легенды. Все комментаторы пришли к соглашению, что буквальное избиение младенцев нигде в истории не упомянуто; и что, кроме того, подобное событие должно было бы стать такой кровавой страницей в летописях Рима, что описание его сохранил бы для нас каждый писатель тех дней. Сам Ирод был подчинен римскому закону, и, несомненно, за такое чудовищное преступление поплатился бы собственной жизнью. Но если, с одной стороны, в истории нет ни малейшего следа этой басни, то, с другой стороны, в официальных жалобах синагоги мы находим обилие доказательств о преследовании посвященных. “Талмуд” также это подтверждает.

Еврейская версия рождения Иисуса изложена в “Сефер-Толдос Йешу” в следующих словах:

“Мария стала матерью Сына по имени Йешуа, и когда сын подрос, она поручила его заботам раввина Эланана, и ребенок делал успехи в познаниях, так как был одарен духом и пониманием.

Раввин Йешуа, сын Парахии, продолжал образование Йешуа (Иисуса) после Эланана, и посвятил его в сокровенное знание;

но так как Царь, Ианней, приказал истребить всех посвященных, Йешуа Бен Парахиа бежал в Александрию в Египте, взяв юношу с собой.

Далее в повествовании рассказывается, что в Александрии они были приняты в дом богатой и ученой дамы (олицетворение Египта). Молодой Иисус нашел ее прекрасной, несмотря на “недостаток в ее глазах” и объявил об этом своему учителю. Выслушав его, последний настолько рассердился за то, что его ученик нашел что-то хорошее в этой стране рабства, что “проклял и прогнал от себя молодого человека”. Затем следует ряд приключений, рассказанных аллегорическим языком, которые показывают, что Иисус дополнил свое посвящение в еврейскую “Каббалу” дополнительными познаниями сокровенной мудрости Египта. Когда преследования прекратились, они оба вернулись в Иудею.^[1]

Действительные причины недовольства Иисусом изложены ученым автором “Tela Ignea Satanae” (Огненные стрелы Сатаны) в количестве двух: 1-ое — что, будучи посвященным в Египте, он раскрыл великие мистерии их Храма; и 2-ое — что он профанировал их тем, что раскрыл их простому народу, который неправильно их понял и исказил. Вот что они говорят:^[1]

“В святилище Бога Живого есть кубический камень, на котором высечены священные начертания, комбинация которых дает объяснение атрибутов и сил несказуемого имени. Это объяснение является ключом ко всем оккультным наукам и силам природы. Это есть то, что евреи называют Шам хамфораш. Этот камень охраняется двумя львами из золота, которые ревут, как только кто-нибудь приближается.^[1] Ворота храма всегда охранялись и дверь святилища открывалась только один раз в году, чтобы впускать туда только Первосвященника. Но Иисус, узнавший в Египте при посвящении “великие тайны”, сковал себе невидимые ключи и таким образом обрел возможность проникнуть в святилище назамеченным... Он скопировал начертания на кубическом камне и спрятал их в своем бедре;^[1] после этого, выбравшись из храма, он отправился в чужие страны, где начал удивлять людей своими чудесами. Мертвые по его велению воскресали, прокаженные и одержимые исцелялись. Он заставил камни, веками пролежавшие на дне моря, подниматься на поверхность воды и складываться в гору, с вершины которой он проповедовал”.

Далее “Сефер Толдос” сообщает, что не будучи в состоянии сдвинуть кубический камень святилища, Иисус изготовил такой же камень из глины, который потом показывал народам, выдавая его за настоящий кубический камень Израиля.^[1]

Эта аллегория, как и остальные в таких книгах, написана “изнутри и снаружи”, т. е. она имеет сокровенный смысл и должна читаться двояко. Каббалистические книги объясняют ее мистическое значение. Далее тот же талмудист говорит, в основном, следующее: Иисус был брошен в тюрьму, и там его держали сорок дней; затем его пороли как мятежного бунтаря; потом бросали в него камнями, как в кощунствующего, на месте, называемом Луд, и наконец, предоставили ему медленно умирать на кресте.

“Все это потому”, — объясняет Леви, — “что он раскрыл людям истины, которые они (фарисеи) хотели сохранить только для своего собственного пользования. Он овладел оккультной теологией Израиля, сопоставил ее с мудростью Египта и нашел тем причину для всеобщего религиозного синтеза” [158, с. 37].

Как бы ни осторожным следует быть в принятии чего-либо об Иисусе из еврейских источников, надо признать, что в некоторых вещах они кажутся более правдивыми в своем изложении (когда это не касается их прямой заинтересованности в освещении фактов), чем наши добрые, но слишком рьяные отцы. Одно несомненно, Яков, “Брат Господень”, сохраняет молчание по поводу воскресения. Он нигде не называет Иисуса “Сыном Божиим” или даже Христом-Богом. Только один раз, говоря о Иисусе, он называет его “Господом Славы”, но так поступают и назареи, когда пишут о своем пророке Иоанане бар Захарии или о Иоанне, сыне Захарии (Св. Иоанне Крестителе). Их излюбленными выражениями в отношении своего пророка являются те же самые, которые употребляет Яков, говоря о Иисусе. Человек “от человеческого семени”, “Посланец Жизни и Света”, “мой Господь-Апостол”, “Царь, возникший из Света” и т. д.

“Разве не вера в нашего Господа ИИСУСА Христа, Господа Славы”, и т. д., — говорит Яков в своем послании (II, 1), по-видимому, имея в виду Христа как БОГА. “Мир тебе, мой Господь, ИОАНН Або Сабо, Господь Славы!” — говорит “Кодекс назареев” [II, 19], обращаясь только к пророку. “Вы осудили и убили Праведника”, — говорит Яков [V, 6]. “Иоанан (Иоанн) — праведник, он идет путем справедливости”, — говорит Матфей (XXI, 32, сирийский текст).

Яков даже не называет Иисуса Мессией в том смысле, какой придают этому титулу христиане, а намекает на каббалистического “Царя Мессию”, который есть Господь Саваоф [478, т. 3, с. 61], (V, 4) и повторяет несколько раз, что “Господь” придет, но нигде не отождествляет последнего с Иисусом.

“Будьте терпеливы, поэтому, братья, до пришествия Господа... будьте терпеливы, ибо пришествие Господа приближается” (V, 7, 8). И добавляет: “Берите, братья, пророка (Иисуса), который говорил от имени Господа, в качестве примера страдания, огорчения и терпения”.

Хотя в нынешней версии слово “пророк” стоит во множественном числе, все же это умышленная фальсификация оригинала, цель которой слишком очевидна. Яков, немедленно после того как приводил “пророков”, в качестве примера, добавляет: “Внимайте... вы слышали о терпении Иова и видели конец Господа”, — объединяя примеры этих двух, вызывающих восхищение характеров и ставя их на одном уровне. Но у нас есть еще что-то в поддержку нашего аргумента. Разве Иисус сам не прославляет пророка Иордана?

“Кого пошли вы смотреть? Пророка? Да, я говорю вам, и больше, чем пророка... Истинно говорю вам, среди тех, кто родились от женщины, не было большего, чем Иоанн Креститель”.

И от кого родился тот, кто так говорит? Это только римские католики сделали из Марии, матери Иисуса, богиню. В глазах всех других христиан она была женщиной, независимо от того, было ли его собственное рождение беспорочным или нет. По строгой логике, Иисус тогда признал, что Иоанн превосходит его самого. Заметьте, как этот вопрос полностью разрешается теми словами, какие произносит ангел Гавриил, когда он обращается к Марии: “Благословенна ты среди женщин”. Эти слова недвусмысленны. Он не преклоняется перед нею как перед Матерью Бога и не называет ее богиней, он даже не употребляет при обращении слова “Дева”, но называет ее женщиной и лишь отличает ее от других женщин тем, что она через свою чистоту удостоилась лучшей судьбы.

Назареи были известны как крещенцы, сабеяне и Иоанновы христиане. Они верили, что Мессия не Сын Божий, но просто пророк, который последует за Иоанном.

“Иоанан, Сын Або Сабо Захарии, скажет сам себе: “Кто бы ни поверил в мою справедливость и в мое КРЕЩЕНИЕ, будет приобщен к моей общине; он разделит со мною то место, которое есть обитель жизни, верховного Мано, и живого огня” [257, II, с. 115]. Ориген замечает: “Есть некоторые, говорящие о Иоанне (Крестителе), что он был помазанник (Христос) [309, т. II, с. 150]. Ангел Расиил каббалистов есть ангел Гавриил назареев, и последний является тем, кого из всей небесной иерархии христиане выбрали в качестве вестника “благовещения”. Гений, посланный “Господом Celsitude” есть Эбел Зиво, которого также называют Посланец ГАВРИИЛ” [257, т. I, с. 23].

Должно быть Павел имел в виду секту назареев, когда он сказал: “А после всех [Иисус] явился и мне, как некоему извергу [родившемуся до срока]” [1 Коринф., XV, 8], напоминая, таким образом своим слушателям о высказывании, обычном для назареев, которые называли евреев “недоносками или родившимися до срока”. Павел гордится тем, что принадлежит к ереси.^[1]

Когда метафизические концепции гностиков, которые видели в Иисусе Логоса и помазанника, начали получать признание, то ранние христиане отделились от назареев, которые обвиняли Иисуса в извращении доктрин Иоанна и изменении крещения в Иордане [257, т. II. с. 109].

“Как только”, — говорит Милман, — “оно (Евангелие) перешло границы Палестины, и имя “Христа” приобрело святость и почитание в восточных городах, он стал чем-то вроде метафизического олицетворения, тогда как религия теряла свой чисто нравственный склад и приняла характер спекулятивной теогонии” [422, с. 200].

Единственным наполовину подлинным документом, дошедшим с первоначальных апостолических дней до наших времен, является “Logia” Матфея. Действительная, подлинная доктрина осталась в руках назареев, в этом “Евангелии от Матфея”, содержащем тайную доктрину, “Афоризмы Иисуса”, упомянутые Папиасом. Эти афоризмы, несомненно, были того же рода, что и небольшие рукописи, выдаваемые на руки неофитам, которые являлись кандидатами на посвящение в мистериях, и в которых содержалась “Апоррета”, раскрытие каких-либо важных ритуалов и символов. Ибо зачем было Матфею прибегать к таким предосторожностям, чтобы сделать их “тайными”, если было бы иначе?

Первоначальное христианство имело свои особые рукопожатия, пароли и степени посвящения. Бесчисленные гностические геммы и амулеты являются вескими доказательствами этому Это есть целая наука символики. Каббалисты были первыми, украшавшими вселенского Логоса^[1] такими названиями как “Свет Света”, Посланец ЖИЗНИ и СВЕТА,^[1] и мы находим, что христиане in toto приняли эти выражения и вдобавок почти все гностические термины, например, плерома (полнота), архоны, эоны и т. д. Что же касается “Первородного”, Первого и “Единородного”, то они так же стары, как мир. Ориген показывает, что слово “Логос” существовало у брахманов.

“Брахманы говорят, что Бог есть Свет, не такой, какой мы видим, так же и не такой, как солнце и огонь, но у них есть Бог ЛОГОС, непроизносимый, Логос Гнозиса, через которого мудрые видят высочайшие ТАЙНЫ Гнозиса” [310, XXIV].

“Деяния” и четвертое Евангелие кишат гностическими выражениями. Каббалистическое: “Первородный Бога эманировал из Высочайшего”, вместе с тем, что есть “Дух помазания”, и опять “они назвали его помазанником Высочайшего”,^[1] — воспроизводится и по духу и но сути автором “Евангелия от Иоанна”. “То был истинный свет”, и “свет светил во тьме”. “И СЛОВО стало плотью”. “И от полноты [плеромы] его все мы приняли”, и т. д. [“Иоанн”, I, 16 и далее].

Так, “Христос” и “Логос” существовали за века до христианства; Восточный Гнозис изучался задолго до дней Моисея, и начало их нам следует искать в архаических периодах первичной азиатской философии. “Второе Послание Петра” и отрывок “Послания Иуды”, сохранившийся в Новом Завете, своей фразеологией показывают, что они принадлежат к каббалистическому восточному Гнозису, так как они употребляют те же самые выражения что и христианские гностики, которые построили часть своей системы по Восточной “Каббале”. “[Они (офиты)] презирают начальство, дерзки, своевольны и не страшатся злословить ВЫСШИХ”, — говорит Петр [2 Посл. Петра, II, 10], — образец для более поздних ругателей, Тертуллиана и Иринея.^[1] “Точно так же (как в Содоме и Гоморре) эти грязные мечтатели оскверняют плоть, презирают ЦАРСТВО и дурно говорят о ВЛАСТЯХ”, — говорит Иуда, повторяя те же слова Петра, то есть выражения, освященные в “Каббале”. Царство есть “Империя”, десятый из каббалистических сефиротов.^[1] Силы и Власти суть гении, подчиненные архангелам и ангелам “Зогара”.^[1] Эти эманации являются самой жизнью и душою “Каббалы” и Зороастризма; и сам “Талмуд” в его нынешнем состоянии весь заимствован из “Зенд-Авесты”. Поэтому, вследствие принятия взглядов Петра, Иуды и других еврейских апостолов христиане стали только раскольничьей сектой персов, ибо они даже не расшифровывают смысл всех этих Сил, как это делают истинные каббалисты. Предостережение Павла своим последователям против поклонения ангелам показывает, как хорошо он понял уже в то время опасность, заключавшуюся в заимствовании метафизической доктрины, философию которой могли правильно истолковать только ее ученые приверженцы, маги и еврейские танаимы. “Никто да не обольщает вас самовольным смиренномудрием и служением Ангелов, вторгаясь в то, чего не видел, безрассудно надмеваясь плотским свои умом” [Колоссянам, II, 18], — это высказывание, прямо направленное в адрес Петра и его последователей. В “Талмуде” Михаил является Князем Воды; он имеет семь подчиненных ему низших духов. Он покровитель и ангел-хранитель евреев, как об этом сообщает нам “Даниил” [V, 21], и греческие офиты, которые отождествляли его со своим Офиоморфосом, олицетворенным сотворением зависти и злобы Ильда-Баофа, Демиурга (Творца материального мира), и пытались доказать, что он также был Самаэль, еврейский князь злых духов или персидских дэвов, — естественно считались евреями кощунниками. Но разве Иисус когда-либо одобрял эту веру в ангелов, за исключением только намеков, что они являются посланцами и подчиненными Бога? И здесь происхождение позднейших расколов между христианскими верованиями можно непосредственно проследить до этих двух ранних противоположных взглядов.

Павел, верящий во все такие оккультные силы мира “невидимого”, но всегда “присутствующего”, говорит: “Вы ходили в согласии с ЭОНОМ мира сего, в согласии с Архоном (Ильда-Баофом, Демиургом), который властвует в воздухе”, и “мы не боремся против плоти и крови, но против властей, сил; властителей тьмы, вредоносных духов в верхних областях”. Эта фраза: “Вы были мертвы в грехе и заблуждении”, ибо “вы ходили в согласии в Архоном”, или Ильда-Баофом, Богом и творцом материи офитов, — недвусмысленно показывает, что 1-ое, Павел, несмотря на некоторые расхождения по самым важным доктринам гностиков, более или менее разделял их космогонические взгляды на эманации; и 2-ое, что он был полностью осведомлен, что этот Демиург, чье еврейское имя было Иегова, не был тем Богом, которого проповедовал Иисус. А теперь, если мы сопоставим доктрину Павла с религиозными воззрениями Петра и Иуды, то найдем, что они не только поклонялись архангелу Михаилу, но что они также почитали САТАНУ, так как последний перед своим падением также был ангелом! Это они делают совсем открыто и бранят гностиков^[1] за то, что те “дурно” говорят о нем. Никто не может отрицать следующего: Петр, браня тех, кто не боятся дурно говорить о “высших”, немедленно добавляет:

“Тогда как и Ангелы, превосходя их крепостью и силою, не произносят на них [на власти] пред Господом укоризненного суда” [2 Посл. Петра, II, 11].

Кто эти власти? Иуда в своем главном послании делает значение этого слова таким ясным, как день. Эти власти — ДЬЯВОЛЫ!! Жалуясь на непочтительность, выказанную гностиками по отношению к силам и властям, Иуда аргументирует теми же словами Петра:

“И даже Михаил, архангел, когда состязаясь с дьяволом, спросил о теле Моисея, не смел произнести укоризненного суда ему, но сказал: да запретит тебе Господь”. (1, 9).

Достаточно ли это ясно? Если нет, у нас есть “Каббала”, чтобы доказать, кто эти власти.

Принимая во внимание, что “Второзаконие” говорит нам, что “Господь” сам похоронил Моисея в земле Моавитской [XXXIV, 6], и что “никто не знает места погребения его даже до сего дня”, — эта библейская lapsus linguae Иуды придает сильную окраску утверждениям некоторых гностиков. Они заявляли только то, чему тайно учили сами еврейские каббалисты, то есть: что высочайший верховный Бог непознаваем и незрим; “Царь Света есть закрытый глаз”; что Ильда-Баоф, еврейский второй Адам, был действительным Демиургом, и что Иао, Адонай, Саваоф и Элои были четвертой эманацией, которая образовала единство Бога евреев — Иегову. Кроме того, последнего они также называли Михаилом и Самаэлем и рассматривали лишь как ангела на несколько этапов ниже Бога. Придерживаясь такого верования, гностики сочувственно относились к учениям величайшего из еврейских докторов, Хиллела, и других вавилонских теологов. Иосиф являет большое уважение официальной Синагоги в Иерусалиме к мудрости школ Центральной Азии. Училища в Соре, Пумбидите и Нахайдее считались главными центрами эзотерической и теологической учености всеми школами Палестины. Халдейская версия Пятикнижия, собранная известным вавилонским теологом Онкелосом, считалась наиболее достоверной изо всех; и именно благодаря этому ученому раввину Хиллел и другие танаимы после него верили, что Существо, которое показалось Моисею в неопалимой купине на горе Синай и, под конец, похоронило его, было ангелом Господа, Мемро, а не самим Господом; и что тот, кого евреи Ветхого Завета ошибочно приняли за Иахо, был только посланец Его, один из Его сыновей или эманаций. Все это приводит к одному логическому заключению, а именно, что гностики намного превосходили учеников в области образования и общей осведомленности, даже в знании религиозных учений самих евреев. В то время как они в совершенстве владели халдейской мудростью, — полные добрых намерений, благочестивые, но фанатичные настолько же, насколько невежественные, ученики не будучи в состоянии полностью понять и охватить религиозный дух своей собственной системы, во время диспутов прибегали к такой убедительной логике, как употребление “скоты”, “свиньи”, “собаки” и других эпитетов так щедро расточаемых Петром.

С того времени эта эпидемия в иерархии священства достигла кульминации. С того дня, когда основатель христианства произнес предостережение, что тот, кто скажет своему брату — “ты дурак — тому угрожает адское пламя”, — все те, кто стали вождями христианства, начиная с одетого в лохмотья галилейского рыбака и кончая усеянными драгоценностями понтифами, кажется, только и старались превзойти один другого в изобретении оскорбительных эпитетов для своих противников. Так мы находим Лютера, произносящим окончательный приговор католикам и восклицающим: “Паписты все ослы, в каком бы виде они ни были; вареные ли, жареные ли, со снятой ли кожей, тушеные ли — они всегда останутся теми же ослами”. Кальвин обзывал жертв, которых он преследовал и иногда сжигал “злобными лающими собаками, полными скотства и наглости, подлыми исказителями священного писания”, и т. д. Д-р Ворбартен называет папскую религию “нечестивым фарсом”, а мосье Дюпело утверждает, что протестантская субботняя служба представляет “Дьяволову мессу”, а все духовенство — “воры и служители Дьявола”.

Тот же самый дух неполного исследования и невежества привел христианскую церковь к тому, что она наделила своих наиболее святых апостолов титулами, перенятыми от их наиболее отчаянных противников, “еретиков” и гностиков. Так, например, Павел назван сосудом избранным Vas Electionis; этот титул, избранный Манесом,^[1] величайшим еретиком в глазах церкви в те дни; Манес на вавилонском языке значит избранный сосуд или вместилище.^[1]

То же самое с Девой Марией. У них было так мало самобытности, что они скопировали с египетской и индусской религий их несколько обращений к своим соответствующим Девам-Матерям. Сопоставление нескольких примеров прояснит это.

 

ИНДУССКИЕ	ЕГИПЕТСКИЕ	РИМСКО-КАТОЛИЧЕСКИЕ
Литания нашей Владычицы Нари: Девы. (Также Деванаки.)	Литания нашей Владычицы Изиды: Девы.	Литания нашей Владычицы Лорентской: Девы.
1. Святая Нари-Мари-ама. Матерь вечного плодородия.	1. Святая Изида, всемирная Матерь — Мут.	1. Святая Мария, матерь божественного ми-лосердия.
2. Мать воплощенного Бога-Вишну (Деванаки).	2. Матерь богов — Атхир.	2. Богоматерь.
3. Мать Кришны.	3. Мать Гора.	3. Мать Христа.
4. Вечная Девственность — Каньябава.	4. Virgo generatrix — Неит.	4. Девственница из девственниц.
5. Матерь — Чистая Сущность — Акаша.	5. Матерь-душа вселенной — Аноуке.	5. Матерь божественного милосердия.
6. Дева пречистая — Канья.	6. Дева священная земля — Изида.	6. Дева пречистая.
7. Матерь Тауматра пяти добродетелей или элементов.	7. Матерь всех добродетелей — Тхмей, с теми же свойствами.	7. Мать пречистая. Мать неоскверненная. Мать нерушимая. Мать прелюбезная. Мать превосходная.
8. Дева Тригана (трех элементов, силы или плодородия, любви и милосердия	8. Преславная Изида. Всесильная, милосердная, справедливая. (“Книга Мертвых”)	8. Дева всесильная Дева премилосердная. Дева пречестная.
9. Зеркало Верховного Сознания — Аханкара.	9. Зеркало Справедливости и Истины — Тхмей.	9. Зеркало Справедливости.
10. Мудрая Мать — Сарасвати.	10. Таинственная Матерь Мира — Буто (со-кровенная мудрость).	10. Обиталище Мудрости.
11. Дева белого Лотоса, Падма или Камала.	11. Священный Лотос.	11. Мистическая Роза.
12. Утроба из Золота Хиранья.	12. Систрум из Золота.	12. Золотой дом.
13. Небесный Свет — Лакшми.	13. Астарта (сирийская), Астарот (еврейская).	13. Звезда Утренняя.
14. То же.	14. Лунный серп.	14. Ковчег Завета.
15. Царица Небесная и Царица вселенной — Шакти.	15. Царица Небесная и царица вселенной — Сати.	15. Царица Небесная.
16. Материнская душа всех существ — Параматма.	16. Образец всех матерей — Атхор.	16. Матерь Скорбящая.
17. Деванаки зачата безгрешно и сама беспорочна (по представлениям брахманов).	17. Изида — Девственная Матерь.	17. Мария зачата безгрешно. (В соответствии с последними указаниями.)

 

Христианское богословие, получившее доктрины об архангелах и ангелах непосредственно из “Каббалы” Востока, по отношению к которой Моисеева Библия является только аллегорическим экраном, должно бы, по меньшей мере, запомнить иерархию, изобретенную “Каббалой” для этих олицетворенных эманаций. Сонмы херувимов и серафимов, которые мы обычно видим окружающими католических Мадонн на картинках, принадлежат, вместе с элохимами и бени элохимами евреев, к третьему каббалистическому миру, Иецире. Этот мир только на одну ступень выше Асии, четвертого и самого низкого мира, в котором обитают самые грубые и самые материальные существа — клиппоты, которые находят удовольствие во зле и смуте, и чей глава — Велиал!

Объясняя, разумеется, по-своему, различные “ереси” первых двух веков, Ириней говорит: “Наши еретики верят... что ПРОПАТОР ведом лишь единородному сыну, т. е. уму” (ноус). Это были валентианцы, последователи “глубочайшего знатока Гнозиса”, Валентина, которые верили, что “был некий совершенный АИОН”, существовавший до Битоса или Бутона (Глуби), называвшийся Пропатором. Это опять каббалистика, так как в “Зогаре” Симона Бен Иохай мы читаем следующее:

“Senior occultatus est et absconditus; Microprosopus manifesfus est et non manifestus” [505], IV, I].

В религиозной метафизике евреев Высочайший представляет абстракцию; он “без формы или существа”, и “ни на что другое не похож” [256, с. 126]. И даже Филон называет Творца, Логоса, который близко к Богу, “BTOPЫM Богом”. “Второй Бог, который есть его МУДРОСТЬ” [460]. Бог есть НИЧТО, он безымянен, и поэтому его называют Эйн-Соф — слово Эйн означает ничто.^[1] Но если, согласно более старым евреям, Богом является Иегова, и Он Сам является несколько раз Моисею и пророкам, и христианская церковь предавала анафеме гностиков, отрицавших этот факт, — то как же мы тогда читаем в четвертом Евангелии, что “Ни один человек НИКОГДА не видел Бога, кроме единородного Сына... свидетельствовавшего о нем”? Это те же самые слова гностиков, и по духу и по содержанию. Эта сентенция Св. Иоанна — или, вернее, того, кто написал Евангелие, ныне носящее это имя — опрокидывает безапелляционно все аргументы Петра против Симона Волхва. Эти слова повторяются и подчеркиваются в главе VI: Не было того, “чтобы кто видел Отца, кроме Того, Кто есть от Бога, Он [Иисус] видел Отца” (46) — то самое возражение, которое выдвинуто в “Homilies” Симоном. Эти слова доказывают, что или автор четвертого Евангелия не имел никакого представления о существовании “Homilies”, или же он не был Иоанн, друг и сотоварищ Петра, которому он противоречит резко и решительно этим категорическим утверждением. Как бы то ни было, эта сентенция, подобно многим другим, которые можно бы с пользой процитировать, совершенно сливает христианство с восточным гнозисом, и следовательно, с КАББАЛОЙ.

В то время как доктрины, этический кодекс и обрядность христианской религии были заимствованы и присвоены из брахманизма и буддизма, его церемониалы, облачения, пышность и великолепие были целиком взяты из ламаизма. Римские мужские и женские монастыри являются почти раболепными копиями подобных же религиозных учреждений в Тибете и Монголии, и заинтересованные исследователи буддийских стран, когда им приходилось упоминать этот нелицеприятный факт, не видели перед собой иного выхода, как только повторять анахронизм, непревзойденный по своей опрометчивости, а именно возведении обвинения в плагиате на ту религиозную систему, которую их собственная родная церковь ограбила. Эта замена не без успеха сослужила свою службу. Наконец настало время, когда эта страница истории должна быть переписана.

Примечания

<< предыдущий параграф - оглавление - следующий параграф >>