Н.К.Рерих. Листы дневника т.3. Сложно

Материал из Энциклопедия Агни Йоги.

Сложно

Печально письмо Ваше от 20-11-46. В каждой строке — печаль. Да и как иначе, когда и внешние и внутренние об­стоятельства так тяжки. Из семьи Митусовых из семи чело­век в 1942-м осталось всего двое. А ведь не исключение такая гибель. Уже не увидеться здесь с нашим милым Сте­пою. Сведения о Лукине неутешительны. Вообще, молчание Риги показательно. Неужели все и все пропало? Молчание Парижа тоже мрачно. Все, что пишете об ужасах инфля­ции — повсеместное бедствие. Всюду цены растут, доходы уменьшаются, и конца не видно. В деле с Франсис Зина со­вершенно права. Нелепо выбрасывать за грош ценный непов­торимый материал, который расходится по полной цене. Увы, Франсис много вредительствовала, очевидно, и теперь она со­бирается на ком-то вымещать свои ошибки. Будем надеяться, что брошюра вышла прилично. Адреса после рассылки по ним Катрин сохраните у себя — могут понадобиться. То, что пи­шете о ВОКС, прямо поразительно! Как же мог пропасть весь материал за целый год, Вами посланный, только из-за пере­мены заведующего — непонятно!? Может быть, Вы правы и эпизод с телеграммою следует объяснить отставкой Сысоева. С кем же теперь переписывается Гусев? Знает ли Гусев о телеграмме? Как же Вы обернетесь с возросшей сметою по АРКА? Даже страшно подумать о таких нерешимых задачах. Конечно, прежде всего надо исключить оплаченные лекции. Бывало, в деревне говорили: «податься-то некуда». Но Зина права, добавляя: «как-нибудь выкрутимся». Ох, закрутилось человечество — облака пыли. В тумане суматохи решения яв­ляются негаданно, и люди объявляются нежданные. Сообщай­те, как удается выкручиваться. Продать бы что-нибудь. Молчание Роквел Кента странно, не в отъезде ли он?

Среди печалей, что бы такое Вам рассказать веселое? Хотя бы смех и горе, хоть бы улыбнуться чему-то житей­скому, хоть бы Гранд Гиньоль показался. В вечерние часы сумерничаем (керосина мало) — вспоминаем встречи и до­брые и недобрые. Нередко поминаем сердечно нашего друга Тагора. Милая Девика, племянница поэта, от детства часто бывала с ним. Поэт любил детей, и около него всегда их бывало немало. Бывали и курьезы. В Корнуэле летом при­нимали важную делегацию шведских ученых. Тут же вер­телась маленькая местная девочка. Среди высоких суждений она подбежала к поэту и громко воскликнула, указывая на бороду: «Дяденька — вошка!» В бороде была крошка хлеба. Все притихли в ужасе, а поэт откинулся со словами: «Шорбонаш!» («Конец всему — рушение небес!») и снял крошку: «Это просто хлеб». Вспомнили мы, как во время лекции Тагора в Нью-Йорке американский импресарио, сидевший на эстраде рядом с лектором, откинулся на спинку, широко разинул пасть и захрапел на всю залу. С каким огорчением взглянул на него поэт. Не в коня корм. И высокое и малое — все в одном котле.

Из Мадраса, Дели, Траванкора неотступно просят клише картин, а у нас ни одного. Где-то они имеются, но журналы не дают своим конкурентам. А сколько клише пропадало при всяких несчастиях! Вот в Риге была готова вторая часть мо­нографии — и клише, и текст, и бумага — война все размета­ла. В Нью-Йорке Брентано уже объявил второй том, но редактор куда-то уехал, и все провалилось. В 1914 году в Москве толпы разгромили печатню Гроссмана и Кнебеля, приняв их за немцев, а они были евреи. В серии Грабаря был готов к печати мой том с отличным текстом Александра Ива­нова, со всеми клише, и все пропало. Иванов имел только один список текста! Также пропала в 1918 году моя книга, а копии текста не было — была спешка. Е.И. до сих пор не может забыть — она хотела сама переписать. А где картины, данные Добычиной в Сердоболе? А картины, оставленные в Москве в 1926-м? Вот сейчас картины есть, а ни клише ни фото — люди обижаются, воображают, что именно им не хо­тят дать. В ходу, в печати пять книг: «Химават» (Китаби-стан), Аллахабад; «Героика» (Китаб Махал) Аллахабад; «Алтай» (Калькутта); «Обитель Света» Шаланда — Бомбей); «Прекрасное единение» (Бомбей — Кружок Молодежи) — только эта, самая маленькая, уже увидела свет.

Условия всей жизни ненормальны. Книга Тампи «Гуру-дев» вся распродана — нужно третье издание — спрашивают. Посылаю Вам письмо некоего Уайта из Вашингтона — совер­шенно сумасшедший. Вести с таким типом переписку невоз­можно. По некоторым фразам его письма можно судить, что Зина его знает. Какие типы живут! Пришел Ваш пакет с письмами и бумагами Ал. Ренца. Когда же они поймут при­чину нашего молчания?! Да и как им понять! Юрий пол­учил книгу о Синьцзяне и очень ей рад. Бернард Шоу заявляет, что он подает голос за Уоллеса. Вот и мудрый человек впал в ошибку и не знает, о каком злостном при­творщике он испортил газетный лист. Вы поминаете Мюри­ель Дрепер, неужели она еще жива? Никогда не мог понять ее истинного направления. Выставка в этом сезоне не уст­роится — не такие настроения. Кстати, сделайте на машинке перечень моих картин, находящихся у Вас на выставке, а то я не знаю, что именно имеется. Не пришлось ли Вам повидаться с сестрою Неру — Шримати Пандит, главою де­легации Индии? Светик письмо Уида получил. Посылаю Вам пакет в пять Конлана — Вы писали, чтобы не превы­шало пяти книг. Также пароходом послано «Надземное» от 614 до 772. Калькуттское общество «Искусство» просило привет к своему десятилетию. Послал бы на бланке нашей Академии. Поминаю об этом, ибо, может быть, они захотят ответить в Нью-Йорк. Было письмо Мориса — хочет устро­ить в С.Луи выставку моих и московских воспроизведений от АРКА. Вероятно, он писал Вам об этом. Опять поминает Франсис и печалится ее непримиримости. Злоба до добра не доведет. Свои ошибки она знать не желает. Тяжкий харак­тер. Сын Клода Брэгдона Генри Брэгдон прислал из Экветера письмо о смерти отца. Сообщает, что Брэгдон завещал кольцо, мною данное, Вальтеру Хемпдену. С кольцом на руке Брэгдон скончался — никогда не снимал его.

Только подумать, что это письмо дойдет к Вам уже в половине сезона, а может быть, к Новому Году. Каков-то будет Новый Год? В Париже конференция по образованию. О многом толкуют, но о вандализме не поминают. О защите самого ценного не говорят. А народы в таком состоянии, что, казалось бы, им необходимо твердить о позоре вандализма. Получаете ли «Дон оф Индия»? На всякий случай, посылаю копию статьи Санджива Дева. Можете прочесть Комитету «Знамени Мира». Вот так мир! Была такая картина Венециа­нова — мальчик сидит над разбитым горшком, название: «Вот те и батькин обед». Пишу Шауб-Коху — у него жена помер­ла, и сам он был болен — понятно, что писем от него долго не получалось. Не имеете ли ответа от муниципалитета в Брюгге — надо же знать положение Музея. Меня они не из­вещали. Все ли благополучно с Мадахилом? Фонтес очень удивлен его молчанием. Де Лара прислал книги для отзыва, но они по-испански, и вряд ли здешние журналы осилят их. Может быть, Фонтес в Гоа на них отзовется. Здешние наши друзья еще не получили от Комитета извещения о поч[етном] избрании. Верно, оно в пути.

Да, что несет Новый Год, неужели всякие юнески? Чему свидетелями будем? Чего только ни пересмотрели за всю жизнь! Сколько войн и каких свирепых! Сколько рушений империй! Сколько державных изгнанников; и сейчас в Египте целый королевский клуб. Сколько народоправств и коренных переустройств! Поразительно, что все эти сдвиги произошли за семьдесят лет. Помним все перевороты, куда же еще пере­ворачиваться? Остается строиться, творить, преуспевать в ве­ликом сотрудничестве. Поэт Михаил Исаковский вдохновенно читал свои «Советская Россия» и «Русской женщине» — сильные зовы. Да, да, там творят, там любят Родину и служат ей. Вот почему Ваша культурная жертвенная пашня так не­отложна. Уже слагаете новый отчет, и он опять полетит и близко и далеко. И сделает полезное дело, крепя АРКу вели­кого свода. Может быть, не столько члены АРКА, но какие-то совсем другие порадуются и пошлют Вам мысленный привет. Много раз приходилось убеждаться, как своеобразно отзвучит зов. Мир все еще в каком-то кошмаре. Приходится говорить о женском равноправии, о равенстве рас и верований, даже о цвете кожи. Неужели нет стыда у «дикарей», еще твердящих об этих пережитках? Миллионы земных лет протекли, но еще мутна и грязна река жизни. Газета сообщает, что в Лагоре стоимость жизни возросла на четыреста процентов. Могли бы и не сообщать, и без того мы чувствуем сие «умиротворение». Да и Вы достаточно ощущаете такое «продвижение». Ох, бил­лионы и триллионы, прямо астрономия. Но ведь «и это прой­дет». И скажем Новому Году: «Вот ты стращаешь, а мы не боимся».

Теперь всюду сложно и у Вас и у нас. Вот прилетело Ваше письмо от 8-9 Ноября. Сквозь добрые известия про­глядывает напряжение — как же иначе! Хорошо, что Зина познакомилась с Молотовым. Хорошо, что имели ладную бе­седу с Ермолаевым. Для нас было новостью, что Посольство туда писало. Вполне понимаем напряженное положение АРКА. Теперь Вы видите, почему был совет Дедлею быть председателем «Знамени Мира». Если уже покушаются на украинских делегатов, то куда же дальше? Неужели среди бела дня улицы Нью-Йорка уже небезопасны? Вот тебе и «секюрити каунсел!»^[1] Уж не провокация ли? День ото дня все усложняется. Совершенно правильно Вы подчеркивали международность Комитета «Знамени Мира», но нельзя иметь два комитета. И я не могу быть покровителем в од­ном и председателем в другом — получится ерунда. Об единстве Комитета я уже писал. Не жалейте, если ВОКС не пришлет выставку, не до выставок сейчас — не такое по­ложение. Видимо, и у Гус[ева] не шибко идет. Кто исто­рик-экономист, встреченный Вами? Конечно, пусть Катрин и Инге пошлют брошюру по данным адресам, а Вы сохра­ните копию. Отчего Катрин не была на Комитете, здорова ли она? От Катрин телеграмма — просит подождать письмо Дедлея от 17 Ноября. Прилагаю выписку из письма Булга­кова от 10 Ноября — Вам она интересна. Странно, он по-видимому, не видал на приеме Дутко — и ее и его. Как будто дипломаты бывают на таких приемах.  Прилетело доброе письмо нашего милого Дедлея от 17 Ноября со всеми приложениями. Доброе письмо и в такой хороший день. Вы уже получили нашу ответную телеграмму: «Одобряем спи­сок Комитета согласно заседанию шестого Ноября. Сообщите Катрин, также спросите, когда назначена операция». Конеч­но, список можно помещать и в брошюре и на бумагах. Если Р.Кент молчит — оставьте его в покое. Синклер — не работник. Дедлей еще больше почует, почему он должен быть при «Знамени Мира». Многие дела изменчивы, но мир — во всех его значениях — велик, непоколебим. Ал. Ренцу скажите прямо, что никаких обществ в оккупированных ме­стностях начинать теперь не следует. Если он лично инте­ресуется «А.Й.» и «Знаменем Мира» — это его личное дело. Е.И. шлет Вам душевный привет. Она нездорова — сильные головные боли, зубы — общее воспламенение. Всеми силами держите единение — время-то какое сложное!

 

 

1 декабря 1946 г.

Публикуется впервые

 

Примечания

<< предыдущий параграф - оглавление - следующий параграф >>