Феномен человека. ГЕНИЙ

Материал из Энциклопедия Агни Йоги.

<< предыдущий параграф - оглавление - следующий параграф >>

ГЕНИЙ

О Гений! Ты – Небесный дар!
Ты Божий свет,
Что светит посреди опасностей и бед!
Тебя сбивают слабости с пути,
Таланту не давая расцвести.
Нетвердость духа или немощь тела
Тебя одолевают то и дело,
Или нужда (навязчивая гостья!)...

Крэбб*, Сказки, XI, строки 1–7

Среди множества доселе нерешенных проблем, связанных с загадкою разума, одной из наиболее животрепещущих является проблема гениальности. Откуда берется гений, и что это такое; каков его raison d'etre, и в чем причина его исключительной редкости? И если он все же существует, то почему достается только некоторым, тогда как уделом прочих становится интеллектуальная заурядность, а то и вовсе идиотизм? Рассматривать появление гениальных мужчин и женщин как простую случайность, подарок слепой фортуны, предопределяемый исключительно физическими причинами, может только материалист. Как справедливо заметил один писатель, здесь может быть только одна альтернатива: либо «считать появление каждого такого индивидуума следствием целенаправленного действия божественной воли и творческой энергии», разделяя, таким образом, мнение тех, кто верит в персонифицированного бога; либо «признать, что вся череда подобного рода индивидуальностей представляет собою результат постоянной деятельности некоей воли, подчиненной вечному и непреложному закону».

Гений, как его определяет Колридж, это, конечно же, «способность расти» – во всяком случае в том, что касается его внешних проявлений. Но для внутренней интуиции человека основной вопрос состоит в другом: сам ли гений, то есть аномальные способности разума, растет и развивается, или же это физический мозг, его носитель, становится вследствие каких-то мистических процессов более приспособленным к восприятию и проявлению (от внутреннего к внешнему) сокровенной, божественной природы человеческой сверхдуши.

Возможно, древние философы были гораздо ближе к истине в своей бесхитростной мудрости, нежели наши современные умники, наделяющие человека неким охранительным божеством, духом, которого они величают гением. Проявление субстанции, в которую облечен этот дух, и тем более его сущности – уважаемый читатель, обрати внимание на нетождественность этих двух категорий – во многом зависит от структуры организма, в котором этот дух обитает. Если верить Шекспиру, то воспринимаемая нами субстанция гения великих людей находится «не здесь», –

Вы видите лишь малую толику,
Ничтожную частицу человека.
Когда б мой образ целиком предстал вам,
Так ростом я огромен, так велик,
Что не вместился бы под вашей кровлей.

Шекспир. Генрих VI, ч. I, д. II, сц. 3.

Это как раз то, чему учит эзотерическая философия. Пламя гениальности возжигает не антропоморфная рука (если, конечно, мы не считаем, что человеческий дух обладает таковою). Природа нашей Духовной Сущности, нашего Эго, на ткацком станке времени вплетает ряд за рядом все новый жизненный ут`ок в полотно перевоплощений; и работа ее длится на протяжении всего великого Жизненного Цикла^[1], начинаясь и заканчиваясь вместе с ним. Именно эта природа воздействует на личности некоторых людей гораздо сильнее, чем на основную массу представителей рода человеческого; и, следовательно, то, что мы именуем «проявлениями гениальности», на самом деле представляет собою всего лишь более или менее удачные попытки Эго проявиться на внешнем уровне своей объективной формы – в материальном человеке, его личности, в самых повседневных, рядовых обстоятельствах его жизни. Эго Ньютона, Эсхила или Шекспира по своей сути и субстанции ничем не отличаются от Эго мужлана, невежды, дурака или даже идиота, но способность проявления одухотворяющего их гения зависит от физиологической и материальной структуры физического человека. Человеческие Эго ничем не отличаются одно от другого в своей первичной, или изначальной, сути и природе. А то, что делает одного человека великим, а другого превращает в грубияна или бездарность, определяется, как уже было сказано, свойствами и характером физической оболочки, или проводника, а также способностью (или неспособностью) тела и мозга адекватно отражать и излучать свет истинного, внутреннего человека, а степень развития этой способности, в свою очередь, определяется кармой. Или, используя другое сравнение, мы можем сказать, что физический человек – это музыкальный инструмент, тогда как Эго – играющий на нем музыкант. Совершенство звучания мелодии, таким образом, во многом зависит от первого (инструмента), поскольку никакое мастерство исполнителя не в состоянии извлечь безукоризненную гармонию из сломанного или скверно изготовленного инструмента. Гармония зависит от точности передачи, в виде слова или дела, на объективный уровень невысказанной мысли, рождающейся в глубинах субъективной (или внутренней) человеческой природы. Физический человек может быть, если следовать начатому сравнению, либо бесценной скрипкой Страдивари, либо дешевой, растрескавшейся стиральной доской, либо опять-таки чем-то средним между двумя этими крайностями – в руках одухотворяющего его Паганини.

Об этом знали все древние народы. Но хотя у каждого народа были свои мистерии и свои иерофанты, далеко не все их представители имели доступ к великим метафизическим доктринам: эти истины открывались во время посвящений лишь немногим, в то время как массы допускались к ним с величайшей осторожностью и держались на почтительном расстоянии от подлинных фактов. «Из Божественного Всего произошел Амун, Божественная Мудрость... не давай ее недостойным», – гласит книга Гермеса. Павел, этот «мудрый строитель»^[1] (I Кор., 3, 10), эхом вторит словам Тота-Гермеса, когда говорит коринфянам: «Мудрость же мы проповедуем между совершенными [посвященными]... премудрость Божию, тайную, сокровенную» (I Кор., 2, 6–7).

Да, древних по сей день обвиняют в богохульстве и фетишизме из-за их «культа героев». Но задумывались ли когда-нибудь современные историки о причинах возникновения этого «культа»? Уверены, что нет. В противном случае они первыми догадались бы, что предметом поклонения, то есть тем, чему воздавались почести, в данном случае был не человек из плоти и крови и не какая-либо личность – конкретный герой или святой, каковых немало в римской церкви, канонизирующей скорее тело, нежели душу, но прикованный божественный дух, изгнанный «бог», заточенный в наших персоналиях. Кому в непосвященном мире известно, что даже большинство должностных лиц (афинских архонов, неправильно именуемых в переводе Библии «властями»), чьею официальной обязанностью была подготовка города к проведению торжественных процессий, не знало о подлинном значении так называемого «поклонения»? Поистине Павел был абсолютно прав, когда говорил: «Мудрость же мы проповедуем... но мудрость не века сего... которой никто из архонов [непосвященного] века сего не познал» [I Кор., II, 6, 8], но сокровенную мудрость мистерий. Ибо, как явствует из того же апостольского Послания, язык Посвященных и их тайны не знает ни один мирянин (profane), ни даже «архон», или правитель, остающийся вне храма (pro fanes) священных Мистерий, никто, «кроме духа человеческого [Эго], живущего в нем» (I Кор., II, 11).

Если бы главы II и III «Первого послания к Коринфянам» были переведены в соответствии со своим изначальным духом, а не только мертвой буквой (которая, кстати говоря, сейчас тоже искажена), перед человечеством открылись бы удивительнейшие откровения. Помимо прочих необыкновенных вещей, оно могло бы получить ключ ко многим доселе необъясненным ритуалам древнего язычества, одним из которых является все тот же загадочный культ героев. А еще мир убедился бы в том, что только оккультная философия способна объяснить нам, почему улицы древнего города, почитавшего одного из таких персонажей, устилались розами, по которым должен был пройти герой дня; почему каждого из его граждан призывали кланяться в знак уважения тому, в чью честь устраивались торжества; и почему жрецы и поэты состязались между собою в стремлении увековечить в памяти людей имя героя после его смерти.

«Ищите, – говорит она (философия), – в каждом проявлении гения, когда он сочетается с добродетелью, – будь то воин или бард, великий художник, артист, государственный деятель или ученый, взлетевший высоко над головами простого народа, неоспоримое присутствие божественного изгнанника, божественного Эго, для которого ты, о человек из плоти, тюремщик!» Следовательно, то, что мы называем обожествлением, относится к заключенному внутри бессмертному Богу, а не к мертвым стенкам человеческого шатра, в котором он обитает. И допускалось оно вследствие всеобщего молчаливого признания усилий божественного пленника, которому невзирая на крайне неблагоприятные обстоятельства, создаваемые воплощенным состоянием, все-таки удавалось себя проявить.

Оккультизм, таким образом, не придумывает ничего нового, предлагая нам вышеозначенную философскую аксиому. Размышляя над этим обобщенным метафизическим трюизмом, он только уточняет его, разъясняя те или иные детали. Например, он учит тому, что присутствие в человеке различных творческих сил, совокупно называемых гением, предопределяется не слепой случайностью и не врожденными способностями, унаследованными от предков (хотя то, что называют атавизмом, нередко усиливает эти способности), но предшествующим опытом, накопленным Эго в предыдущей жизни (или жизнях). Ибо, хотя Эго и является всеведущим по своей сути и природе, оно все-таки нуждается в опыте, который можно приобрести только через личности: этот опыт призван научить Эго ориентироваться в земных вещах на объективном уровне, дабы оно смогло поделиться со своею собственной личностью плодами своего абстрактного всеведения. Непрерывное культивирование определенных способностей на протяжении значительного числа прошлых воплощений, добавляет наша философия, должно в конечном счете проявиться в одной из жизней в виде расцвета гениальности в той или иной области.

Таким образом, великий гений, если он истинный и прирожденный, а не просто следствие аномального развития нашего человеческого интеллекта, не может никого копировать и никогда не опустится до подражания, но всегда должен быть оригинальным, sui generis в своих творческих порывах и их практической реализации. Подобно гигантским индийским лилиям, готовым вырваться на поверхность из любой трещины или расщелины в голых скалах высочайших плато в горах Нильгири, на которые, помимо них, под силу взобраться разве что только облакам, настоящий гений нуждается только в одном – в возможности прийти в этот мир, а расцвести он сможет даже на самой засушливой почве, на виду у всех, так как его присутствие не может остаться незамеченным. Перефразируя известную поговорку, можно сказать, что прирожденный гений, как убийство, рано или поздно раскроется; и, чем дольше его скрывают и подавляют, тем более сильный поток света вырвется в конце концов наружу. И напротив, искусственный гений, которого так часто путают с настоящим, является на самом деле всего лишь результатом продолжительной учебы и тренировок и не может быть ничем иным, кроме как пламенем светильника, зажженного за воротами храма: он может освещать дорогу, ведущую к храму, сколь угодно ярким светом, но внутренние покои храма при этом останутся погруженными в беспро-ветный мрак. И поскольку любая способность или качество в природе имеют двойственный характер, то есть могут служить двум диаметрально противоположным целям – злу или добру, то и искусственный гений неизбежно себя выдаст. Рожденный из хаоса земных ощущений, накопленных благодаря способности к восприятию и сохранению в памяти (заметим – конечной и ограниченной памяти), он обречен оставаться рабом своего тела, а это тело, по причине своей ненадежности и естественной склонности материи к беспорядку, неизбежно притянет даже величайшего из так называемых гениев назад, в его исходную стихию, которая представляет собою хаос, или землю, или зло.

Следовательно, между истинным и искусственным гением, один из которых рожден из света бессмертного Эго, а другой – из света блуждающего огонька земного, или чисто человеческого, интеллекта и животной души, пролегла огромная пропасть, преодолеть которую под силу только тому, кто все время стремится вперед и никогда, даже находясь в глубинах материи, не теряет из виду путеводную звезду – Божественную Душу и разум, или то, что мы называем Буддхи-Манасом. Последний не требует, в отличие от первого, никакого усовершенствования. И слова поэта, утверждавшего, что светоч гения –

Когда о нем не печься ежечасно,
Угаснет или выгорит напрасно,

– справедливы, таким образом, только в отношении искусственного гения, проявляющегося благодаря культуре и чисто интеллектуальной проницательности. Это не прямой свет Манасапутров – Сыновей Мудрости, так как пламя истинного гения возжигается в нашей высшей природе, или Эго, и потому не может угаснуть. Вот почему он встречается крайне редко. По подсчетам Лаватера*, «процент гениев (в целом) составляет один на миллион в общей человеческой массе, а процент гениев, которым не свойственны тиранство и претенциозность и которые судят о слабых беспристрастно, о вышестоящих – с пониманием, а о равных – по справедливости, и вовсе не более, чем один на десять миллионов». Интересная мысль, хотя и не очень лестная для человеческой природы, если, конечно, под словом «гений» Лаватер подразумевает только высочайший уровень человеческого интеллекта, достигаемый самосовершенствованием, то есть тот, о котором «ежечасно пеклись», а не тех гениев, о которых говорим мы. Более того, первый вариант гениальности почти всегда связан с крайностями в том, что касается радости или страдания для того, кто является источником этого яркого, но искусственного света земного разума. Подобно добрым и злым джиннам древности (отнюдь не случайно созвучным тем же самым гениям)*, гениальность такого рода схватывает своего беспомощного обладателя могучими руками и влечет его сегодня – к вершинам славы, богатства и успеха, а завтра – в бездну отчаяния, позора и часто преступления.

Если верить этому великому физиономисту, то первая разновидность гениальности встречается в нашем мире гораздо чаще, чем вторая, потому что, как учит нас оккультизм, личности, с ее высокоразвитыми физическими чувствами и таттвами, гораздо проще спуститься, повинуясь силе тяжести, к низшей четверке принципов, нежели воспарить к высшей триаде; и по этой причине современная философия, хотя она и приобрела изрядный опыт по части низшего вместилища гения, совершенно ничего не знает о его высшей, духовной форме – «одной на десять миллионов». И следовательно, нет ничего удивительного в том, что, путая первый со вторым, даже самые талантливые современные авторы не могут дать определение истинному гению. А в результате мы непрестанно слышим и читаем много такого, что представляется оккультисту парадоксальным. «Гениальность требует культивирования»,

– говорит один; «Гений тщеславен и самонадеян»,

– заявляет другой; а третий берется описывать божественный свет только для того, чтобы искалечить его на прокрустовом ложе своей собственной интеллектуальной ограниченности. Этот последний говорит нам о вопиющей эксцентричности гениев и, связывая ее в большинстве случаев с «легко возбудимым характером», доходит до того, что называет гения «жертвою всевозможных страстей, не отличающейся, как правило, утонченным вкусом»! (Лорд Кеймс.) Нет смысла спорить с такими мыслителями или убеждать их в том, что настоящий великий гений затмевает даже самые яркие лучи человеческой интеллектуальности так же, как солнце затмевает пламя костра в открытом поле, что он не может быть эксцентричным, хотя и всегда остается sui generis, и что человек, наделенный истинной гениальностью, никогда не поддастся своим физическим, животным страстям. С точки зрения рядового оккультиста только такие великие альтруисты, как Будда или Иисус, да еще несколько самых близких их подражателей могут быть названы полностью развившимися гениями нашего исторического цикла.

Таким образом, у настоящего гения мало шансов приобрести заслуженное признание в наш век условностей, лицемерия и приспособленчества. По мере того как мир совершенствует свою цивилизацию, он становится все более эгоистичным и побивает камнями истинных пророков и гениев во славу своих раболепствующих теней. И только огромные, волнующиеся многомиллионные массы простого народа – это великое и вечно пульсирующее человеческое сердце – способны интуитивно распознать настоящую «великую душу», преисполненную божественной любви к человечеству и богоподобного сострадания к страждущему человеку. Следовательно, только народ может признать гения, и без этого признания сей титул не может быть присвоен никому. Гениев бесполезно искать в церкви или государстве, что явствует из их же собственного признания. И, похоже, их там нет уже давно, по крайней мере с XIII века, когда «Ангельский Доктор»* сбил спесь с папы Иннокентия IV*, похвалявшегося своими миллионами, нажитыми продажей отпущений и индульгенций, и заявившего Аквинскому, что «прошел уже тот век, когда церковь говорила: "Нет у меня ни золота, ни серебра!"» «Истинно так, – последовал ответ, – но тот век, когда церковь могла сказать расслабленному: "Встань и ходи!", тоже прошел».

И вот с тех пор (а в действительности со времен гораздо более ранних) и до наших дней церковь и государство беспрерывно, ежечасно распинают своего идеального Учителя. Все христианские государства откровенно избавляются от своих законов и традиций, основанных на заповедях, изложенных в Нагорной проповеди, а христианская церковь одобряет и благословляет все это устами своих епископов, в отчаянии восклицающих: «Христианское государство не может строиться на христианских принципах!» А это значит, что никакая христопддобная (или «буддо-подобная») жизнь в цивилизованных странах невозможна.

Таким образом, оккультист, для которого «истинный гений является синонимом самосущего и безграничного разума», более или менее достоверно отражаемого разумом человека, вряд ли сможет отыскать среди современных определений термина «гений» хотя бы одно, претендующее на относительную точность. В свою очередь, эзотерическая интерпретация, предлагаемая теософией, безусловно, не вызовет ничего, кроме насмешек. Сама мысль о том, что каждый человек, в ком есть «душа», является носителем (собственного) гения, покажется в высшей степени абсурдной даже верующему, а материалист раскритикует ее как «примитивное суеверие».

Что же касается мнения народа – единственного, претендующего на авторитетность именно в силу своей чистой интуитивности, то оно просто не будет принято в расчет. Тот же самый, удобный и растяжимый, ярлык «суеверия» будет затем вторично использован для объяснения того обстоятельства, что каждого общепризнанного гения, в какой бы области он ни проявил свой уникальный характер, всегда преследуют странные, фантастические и зачастую совершенно нереальные слухи и легенды как при его жизни, так и после смерти. Но только бесхитростные и потому прозванные невежественными народные массы, именно в силу своей простоты и непосредственности, способны почувствовать, видя необыкновенного, удивительного человека, что в нем скрыто нечто большее, чем просто смертное существо, сотканное из плоти и умственных способностей. А ощутив присутствие того, что у подавляющего большинства людей остается невыявленным до самой смерти, чего-то непостижимого для их приземленных умов, они испытывают такой же благоговейный трепет, как и их древние предшественники, когда фантазия последних, зачастую гораздо более правдивая, чем цивилизованное мышление, превращала их героев в богов и побуждала:

Молиться слабого, а гордого склоняться
Пред теми силами, что в душах их таятся...

Теперь это называется суеверием...

Но что есть суеверие? Мы боимся того, что не можем толком себе объяснить. Как дети в темноте, мы все – и образованные, и невежественные – склонны заполнять тьму призраками собственного изобретения, но то, что это только «призраки», никоим образом не доказывает, что «темнота», которая является всего лишь другим названием невидимого и незримого, на самом деле пуста и в ней нет никакого Присутствия, помимо нашего собственного. Так что, если в своем преувеличенном изображении «суеверие» – это загадочный демон, сущностью которого является вера в существование вещей, находящихся выше и за пределами наших физических чувств, его можно рассматривать также как смиренное признание существования вокруг нас во вселенной вещей, о которых мы ничего не знаем. В этом плане «суеверие» представляет собой нечто большее, чем просто логически необоснованное, но диктуемое интуицией чувство удивления пополам с испугом и с непременной примесью восхищения и благоговейного почтения (или же просто страха). И поддаться ему в таком случае будет, возможно, даже разумнее и предпочтительнее, чем повторять вслед за чересчур учеными «мудрецами», что «в этой темноте нет абсолютно ничего» – да и не может быть, коль скоро они сами в ней ничего не видят.

Eppur si mwove! Там, где есть дым, должен быть и огонь; там, где клубится пар, должна быть вода. А наши утверждения основываются на одной лишь вечной аксиоматической истине: nihil sine cause. Существование гения и незаслуженных страданий доказывает, что в нашем мире есть бессмертное Эго и перевоплощение. Что же касается всего остального, то есть злословия и зубоскальства, с которыми сталкиваются теософические заключения на сей счет, то наш ответ более чем сто лет тому назад предвосхитил Филдинг*, которого тоже можно назвать в своем роде гением. Никогда он не изрекал истины более глубокой, чем в тот раз, когда написал, что «Если суеверие делает человека глупцом, то скептицизм делает его сумасшедшим».