15.08.1946 (Письма Н.К.Рерих в Америку)

Материал из Энциклопедия Агни Йоги.

Информация о письме
Дата : 15.08.1946 Издание: Сфера

15.VIII.46

Родные наши,

Сейчас дошло Ваше воздушное письмо от 11-го июля. Оно не очень веселое, но это так понятно в наши смутные дни. Одновременно прилетело письмо Брэгдона. В первый раз за все годы он кончает его: “Нью-Йорк стал невозможным, и, очевидно, мы на грани инфляции, давно ужасающей и давно ожидавшейся”. Уже и философ не может молчать о современном положении – раньше всегда его темы были иные. Впрочем, газеты сообщают астрономические цифры. Так, в Венгрии денежная ценность, прежде равнявшаяся 500 миллионам рупий, теперь стоит один шиллинг. В Китае стоимость предметов обихода возросла в 6900 раз. Разве это не падение иерихонских стен? В то же время, если верить газетам, ам[ериканская] консульша в Москве обучает нелепейшей пляске “буги-вуги”. Пожалуй, доедем до “трясунов” и “хлыстов”.

Хорошо, что Вы нашли в Либерти целый архив, ведь это исторические материалы. Если имеется инвентарь архива, хорошо бы и нам его иметь. При разборке исторических документов невозможно бывает решить – что нужно, а что не имеет значения. Сегодня одно привлекает внимание, а завтра совсем другое обрисовывает быт. По-видимому, в Америке нет таких учреждений, где бы хранились архивы общественные и частные. Булгаков пишет, что в Прагу приезжала комиссия нашей Академии наук и взяла его архив, чтобы хранить в Академии под названием: “Архив Булгакова”. Радостно слышать о таком внимании – оно сохранит вехи культурной жизни. Вспоминая о Праге, жалеем Валентину – ей трудно. Но зато – какая школа жизни! При ее даровании все нынешние впечатления ей очень пригодятся. Дни небывалые. Вот Трюгве Ли вопиет к державам – не разрушайте мир. Не бывало, чтобы генеральный секретарь трепетал за целостность мира. А ведь конференция еще в начале. Во всех странах всплыли неурядицы. И здесь не лучше. Хорошо, что нашлось много медалей. Ведь они работы Дропси, известного профессора Академии, – их можно дарить музеям. Значки могут пригодиться для членов Комитета Пакта. Пришлите сюда несколько маленьких. Клише где-нибудь найдутся. В Риге была только часть по нашему здешнему списку. Среди архива были вещи Юрия – два сундука, картина, чемодан и ящик книг. Я называл почет[ными]членами-корреспондентами – ибо таких может быть много, а секретарей не может быть чрезмерно – впрочем, как хотите. К.П.П.Тампи можно уже теперь внести на бумагу, я ему писал, и он очень доволен. А бумага Ваша об избрании обернется не так скоро. Теперь все так медленно!

Что же Вам делать с Магдаленой? – только время покажет, насколько она горит культурными делами. Хорошо, что Джин материально может жить делом в Либерти. Если Красный Крест неустойчив и не ценит прекрасных работников, то ведь культурная деятельность всегда открыта такому способному человеку, как Джин. Хорошо, что Альбуэрно понимает, что отсюда почта плоха. Привет ему за его труды по издательству. Не понимаю, почему Тюльпинк замолк, – все ли у него ладно. Так шатко все теперь. Вполне понимаем, что Вы не перегружаете Гус[ева] – там какие-то особые отношения. Спасибо, что переслали письмо Грабарю. Боюсь, что “воздух” не ускоряет оборот письма. Эх, жаль, что Бориса больше нет! От него могли быть достоверные сведения и толкования. Не слыхали ли, кто такой Сысоев? Художник, писатель или другой деятель? В газетах нам не встречалось его имя, а для сношений все такие сведения нужны.

На подоконнике стоит открытый компас. Стрелка неизменно тянет к северу. Пишу ли, читаю ли, глаз вскидывается за путеводной стрелою – к северу. И невозможно убрать эту стрелку – она зовет, она напоминает. Кажется, и без нее помним, но она как символ зова. Молодые деодары^[1] позади Гуга Чохана^[1] разрослись и угрожают закрыть снега Гепанга, а маленькая липка, посаженная Еленой Ивановной, превратилась в кудрявое дерево. Да и то сказать – восемнадцать лет! Хотели было мы послать Сысоеву напоминательную телеграмму, но неудобно настаивать – так и пребываем в неизвестности. Не знаем, как действует воздушная почта, быстро ли идут телеграммы, хотя телеграмма о смерти Бориса дошла в один день. Значит, бывает, доходит, да и последнее письмо Грабаря дошло сюда. Поминаешь все об одном и том же, но что же делать, если оно полно значения. Вы удивились моим словам о приеме Коненкова в Москве. Удивительно, что сов[етский] гражданин, покинувший СССР около двадцати лет назад, принят торжественно и завален заказами. Это делает честь правительству, если оно, забывая прошлое, почтило деятеля искусства. Не без причины Грабарь так подробно остановился на этом эпизоде. По возвращении в город Вам придется протелефонировать Гус[еву] (ничем его не утруждая) о содержании нашей телеграммы – мы последовали его совету.

Очень рады, что Вы внесли в “Знамя Мира” существенные поправки и дополнения. Конечно, надо считаться с жертвователями, но из этого не следует, чтобы книга вышла бледной. Она пойдет по новым каналам, к новым людям и должна зажечь новые сердца. Так да будет! Яна Масарика пока не трогайте, у них сейчас и своих дел по горло. А Рокуэлла Кента хорошо бы теперь же включить. Немного таких даровитых творцов. Привет ему от меня. Книга “Знамя Мира” тем значительна, что темные личности удостоверятся, что движение не прекратилось. Для темных праздник думать, что движение за мир, за культуру замолкло. Им бы война, да разрушение, да грабеж – вот их мрачная сфера! Сотрудники наши и жертвователи должны сознавать, какому великому благу они служат во имя всего человечества. Поэтому Ваши труды для Знамени Мира особенно ценны, ведь Зина – единственный свидетель и участник обсуждения и подписания Пакта. Подчеркиваю это обстоятельство. Новички не могут представить себе всю работу, и от них нельзя и требовать. Наверно, даже печатные материалы не могли быть ими полностью прочитаны, а если и были, то все же это не есть личное свидетельство.

В книге “Знамя Мира” непременно нужно помянуть Конгресс наших Балтийских Обществ, бывший в октябре 1937-го года в Риге. На странице 235-й “Zelta Gramata” (она у Вас имеется) Вы найдете постановления о Пакте – они тем значительнее, что подчеркивают работу в предвоенных годах. Конечно, и французский Комитет, и Комитет в Харбине говорят о том же. Балтийский Конгрес был многолюдным, о чем свидетельствует фотография, имеющаяся у нас. В “[Roerich Museum] Bulleten” имеется снимок со второго Конгресса в Брюгге. Помните, как торжественно он выглядел в старинном зале Ратуши? Вообще, когда соберете все снимки собраний, приветствия, речи, издания, встает вопрос: где же все эти множества деятелей, объединявшихся во имя Культуры? Подумайте, и придет страшный ответ о разрушительном урагане войны, разметавшем культурные гнезда. А кто остался, не скоро выйдут из убежищ, из скорлупы самоохранения. Конечно, Вы читали о сильнейшем подводном землетрясении около Вест-Индии, отозвавшемся на берегах Доминиканской Республики. Такой подводный переворот мог отозваться и на Флориде – будем надеяться, этого не случилось. Подводные катастрофы влияют на широкую округу в виде всяких атмосферных воздействий. И без того весь мир кипит. А письма нет как нет.

Мы еще находимся в сумбуре после почтово-телеграфной забастовки – неведомо, что идет, что не доходит. Такая неразбериха происходит уже месяц, но “и это пройдет”. Не так ли? Пусть и в эти трудные дни Вам будет хорошо. Ждать и надеяться. Привет сердечный,

Н.Рерих.

Сейчас пришло Ваше [письмо] от 29-го июля, также и майское письмо АРКА, и от Ильи о высылке холста. Обо всем в следующем письме.