Е.П.Блаватская Разоблаченная Изида т.1. ГЛАВА VIII НЕКОТОРЫЕ  ТАЙНЫ  ПРИРОДЫ

Материал из Энциклопедия Агни Йоги.

ГЛАВА VIII

НЕКОТОРЫЕ  ТАЙНЫ  ПРИРОДЫ

 

 

 “Нет, магия чудесная моя обязана

Не ангелам стигийским из Ада вызванным;

Позор тому, кто попытался

Угрюмых дэвов и эфритов подчинить.

Но ключ к разгадке тайны волшебства

Лежит на дне прохладного истока,

В цветущих зарослях укромных уголков,

В движеньи звезд над горными хребтами”.

 — Тассо, песнь XIV, XLIII.

“Кто смеет думать не о том, что говорят уста,

Моя душа клянет того, как адские врата!”

 — Александр Поп.

“Если человек перестает существовать с момента, когда он исчезает в могиле, вы вынуждены утверждать, что он является единственным существом, кого природа, или провидение удостоили обманом, наделив способностями, которые нет возможности применить”.

 — Бульвер-Литтон, “Странная история”.

 

В предисловии к последней работе по астрономии Ричарда А. Проктора, озаглавленном “Наше место в беспредельности”, содержатся такие необычные слова:

“Это их незнание места, которое земля занимает в беспредельности, привело древних к тому, что они считали небесные тела оказывающими благоприятное или неблагоприятное влияние на судьбы людей и народов, и к тому, что они посвятили семь дней недели, семи планетам их астрологической системы”.

Проктор в этой фразе делает два отчетливых утверждения: 1. Что древние не знали места, занимаемого землею в беспредельности и 2. Что они считали небесные тела, оказывающими благоприятное или неблагоприятное влияние на судьбы людей и народов.^[1] Мы совершенно уверены в том, что имеется хотя бы веская причина предполагать, что древние были знакомы с движением, расположением и соотношением небесных тел. Свидетельства Плутарха, профессора Дрейпера и Джовитта достаточно ясны. Но мы спросим мистера Проктора, как могло случиться, если древние астрономы были настолько невежественны в законах рождения и смерти миров, что в отрывках фрагментов, которые рука времени сберегла нам от древнего знания, в них, — хотя и изложено непонятным языком, — такое обилие информации, которая подтверждается самыми современными научными открытиями? Проктор рисует нам теорию образования нашей земли и последовательные изменения, через которые она проходит пока становится обитаемой человеком. В ярких тонах он рисует картины постепенного превращения космической субстанции в газообразные сферы, окруженные “жидкой, непостоянной оболочкой”; конденсацию обоих; полного уплотнения земной коры; медленного охлаждения всей массы, картины химических реакций, сопровождающих воздействие большой температуры на первозданную земную материю; формаций почвы и ее распределения; изменений в составе атмосферы; появления растительной и животной жизни и, наконец, появления человека.

Вернемся теперь к старинным письменам, оставленными нам халдеями, к герметической “Книге Чисел”^[1] и посмотрим, что мы обнаружим на аллегорическом языке Гермеса, Кадмона или Тота, трижды великого Трисмегиста.

“На заре времен руки великого, невидимого, единого были полны небесной материи, которую он разбрасывал в беспредельность, и вдруг, о, чудо! она превратилась в огненные и земляные шары; и они распадались, как подвижный металл [ртуть], на множество меньших шариков и начинали непрерывно вращаться и некоторые из них, которые были огненными шариками, становились шариками из земли, а шарики из земли становились огненными шариками; и огненные шарики выжидали время, чтобы стать шариками из земли, а те завидовали им и ждали благоприятного момента, чтобы стать шариком божественного огня”.

Можно ли просить более простого объяснения космических превращений, которые мистер Проктор так элегантно излагает?

Здесь мы видим распределение материи в пространстве; затем ее концентрацию в сферическую форму; выделение маленьких сфер из больших; вращение вокруг оси; постепенное изменение сфер из неконденсированных до консистенции земли; и, наконец, полную утрату тепла, что означает вступление их в стадию планетной смерти. Превращение шаров земли в огненные шары будет понятно материалистам, как такой феномен, как внезапное воспламенение звезды в созвездии Кассиопея в 1572 г. после Р. X., и звезды в Змеевидной туманности в 1604 г., отмеченные Кеплером. Но утверждают ли халдеи этими фразами глубину своей философии в сравнении с философией наших дней? Указывает ли это превращение шаров в шары “чистого божественного огня” на бесконечное планетное существование, соответствующее жизни человеческого духа за пределами смерти? Если миры, как утверждают астрономы, имеют свои периоды: эмбриональный, младенчества, юности, зрелости, старения и смерти, не могут ли они, как и человек, продолжать свое существование в сублимированной, эфирной или духовной форме? Маги утверждают это. Они говорят нам, что наша плодородная мать-земля подчинена тем же законам, что и каждый из ее детей? В свое назначенное время она создает все свои творения; в пространстве времен она собирается в гробницу миров. Ее большое физическое тело медленно расчленяется на атомы под действием непреложного закона, который требует их нового объединения в других комбинациях. Ее собственный, совершенный, животворящий дух повинуется всемирному тяготению, которое притягивает его к центральному духовному солнцу, из которого он вначале возник, о котором мы имеем смутное представление и который известен нам под именем Бога.

“И небо было видимо в семи кругах и планеты появились со всеми своими знаками, в форме звезд, и звезды делились и множились по законам, которые были в них, и их вращение было связано с воздухом и порождалось круговращением через посредство божественного духа”.^[1]

Мы бросаем вызов каждому, кто укажет хоть одну сторону в труде Гермеса, доказывающую его виновность в итоговом абсурде Римской церкви, приписывающей себе геоцентрическую теорию и то, что небесные тела были созданы для наших потребностей и удовольствия и мы были достойны того, чтобы единственный сын Божий снизошел на эту песчинку космоса и умер, искупив наши грехи! Мистер Проктор говорит нам о жидкой непостоянной оболочке из незастывшего вещества, содержащей в себе “вязкий пластический океан”, внутри которого “находится другой, внутренний, вращающийся плотный глобус”. Со своей стороны мы обращаемся к “Академической магии” Евгения Филалета, изданной в 1650 г. и на стр. 12 мы найдем следующие строки, являющиеся цитатами из Трисмегиста:

“Гермес утверждал, что вначале Земля походила на булькающую, зыблющуюся, желеобразную массу; она была ничем иным, как водой, затвердевшей в процессе созревания и под воздействием божественного духа; cum adhuc (говорит он) Terra tremuta esset, Lucente sole compacta esto”.

В том же самом труде Филалет повествует своим необычным, символическим стилем:

“Земля невидима... для моей души это так, более того глаз человека никогда не видел Землю и не может быть она видима без особого искусства. Сделать этот элемент невидимым, есть величайший секрет магии... что касается этого загрязненного огромного тела, по которому мы ходим, то это компост, но не Земля, но он содержит Землю в себе... одним словом все элементы видимы, кроме одного, а именно Земли, и когда ты достигаешь такой степени совершенства, чтобы узнать почему Бог сделал Землю невидимой,^[1] у тебя будет великолепный прообраз, по которому можно познать Самого Бога, каким образом Он видим, каким невидим” [241, с. 11].

За столетия до появления ученых девятнадцатого века мудрецы Востока с такими словами обращались к невидимому божеству: “всемогущей руки Твоей, создавшей мир из необразного вещества” [“Премудрости Соломона”, XI, 18]. В этих словах заключено гораздо больше того, что бы мы хотели объяснить, но мы желаем сказать, что тайна достойна поиска и, возможно в этой бесформенной материи, в до-адамической земле кроется “потенция”, с которой господа Тиндаль и Гёксли были бы рады познакомиться.

Но чтобы снизойти от целого к частному, от древней теории эволюции планет к эволюции растительной и животной жизни, в противовес теории об особом сотворении, как назовет Проктор следующие слова Гермеса, как не предварение современной теории об эволюции видов?

“Когда Бог наполнил свои могущественные руки всем тем, что существует в природе в том, что ее окружает, затем, сжав их плотно, он сказал: “Прими от меня, о, священная Земля! этому предназначено быть матерью всего, чего бы ты не попросила” и тотчас открыв такие руки, какие подобает иметь Богу, он бросил вниз все, что было необходимо для сотворения вещей”.

Здесь мы имеем первичную материю, заключающую в себе “обещание и потенциальную возможность любой будущей формы жизни”, и земля объявляется предназначенной матерью всего, что отныне будет рождаться из ее чрева.

Более определенно выражается Марк Антоний в беседе с самим собой:

“Природа вселенной не имеет большей радости, как изменять все существующее и являть его в разных формах. Это ее фантазия сыграть одну игру и начать другую. Материя лежит пред ней, как кусок воска и она придает ему различные формы и очертания. Сейчас она создала птицу, затем из птицы — животное, теперь цветок, потом лягушку, и она наслаждается своими магическими превращениями, как люди своими собственными фантазиями” [241].

Раньше, чем кто-либо из современных учителей задумался об эволюции, древние учили нас через Гермеса, что ничто не возникает в природе внезапно, что она никогда не развивается скачками и рывками, что все в ее работе неторопливо, гармонично и там ничто не является неожиданностью — даже жестокая смерть.

Медленное развитие из предшествующих форм было доктриной розенкрейцеров-иллюминатов. Tres Matres показали Гермесу таинственный успех их работы, прежде чем они снизошли и открылись средневековым алхимикам. Теперь на языке Гермеса эти три матери являются символом света, тепла и электричества или магнетизма, последние два, являются изменчивыми, также как и все силы или агенты, которые имеют определенное место в современном “соотношении сил”. Синезий упоминает каменные книги, найденные им в храме Мемфиса, на которых было выгравировано следующее изречение:

“Одно естество блаженствует в другом, одно превосходит другое, одно подчиняет другое, но все они едины”.

Постоянное движение, присущее материи, выражено в изречении Гермеса: “Действие есть жизнь Пта”; и Орфей называет природу Πολυμήχάνος ματηρ, “мать, которая создает множество вещей”, или гениальная, затейливая, изобретательная мать.

Проктор говорит:

“Все, что на земле и внутри ее, все растительные формы и все животные формы, наши тела и мозги созданы из веществ, которые были притянуты из глубины окружающего нас со всех сторон пространства”.

Герметисты и поздние розенкрейцеры считают, что все вещи видимые и невидимые были созданы соревнованием света с тьмою, и что каждая частица материи содержит в себе искру божественной субстанции или света, дух, который, благодаря своей тенденции освобождаться от пут и возвращаться к центральному источнику, создает движение частиц и из движения рождаются формы. Цитируя Роберта ди Флактиба, Харгрейв Дженнингс говорит:

“Так все минералы в этой вспышке жизни имеют рудиментарную возможность растений и растущих организмов, так все растения обладают рудиментарными чувствами, которые могут (через века) дать им возможность совершенствоваться и трансмутироваться в движущиеся новые создания низших или высших по своему развитию, обладающие добрыми или злыми функциями; так все растения и весь растительный мир может перейти (обходными путями) на более высокую ступень, чем они занимали, на независимое более совершенное продвижение, позволяющее их изначальной искре света разрастаться и трепетать более высокими вибрациями, гореть ярким пламенем и устремляться вперед к более обширной информации, будучи целиком захваченной планетными влияниями, управляемыми невидимыми духами (или работниками) великого Изначального Архитектора” [76].

Свет — первое, что упоминается при Сотворении, называется каббалистами Сефира, или божественный разум, мать всех сефиротов, в то время как Непроявленная Премудрость есть отец. Свет есть первое проявление и первая эманация Всевышнего, и Свет есть Жизнь, говорит евангелист (и каббалист). И то и другое суть электричество — жизненный принцип, Anima Mundi — наполняющее вселенную, электрический жизнедатель всех вещей. Свет есть великий маг-Протей, всемогущие и разнохарактерные вибрации которого по божественному велению Архитектора рождают любую форму и любое из живущих существ; из его разверстого чрева рождается материя и дух. В его лучах покоятся начала всех физических и химических действий и всех космических и духовных феноменов; он оживляет и разлагает, он дает жизнь и несет смерть, и из его точки исхождения постепенно возникли к существованию мириады миров, видимые и невидимые небесные тела. От луча этой Первой Матери, единой в трех, “Бог”, согласно Платону, “возжег огонь, называемый нами Солнцем” [32], и который не есть причина света или тепла, но лишь фокус, или, можно сказать, линза, посредством которой лучи предвечного света материализуются и сосредотачиваются на нашей Солнечной системе и производят все соотношения сил.

Этого достаточно по поводу первого высказывания Проктора; теперь о втором.

Труд, о котором мы упоминаем, включает в себя двенадцать очерков, последний из которых озаглавлен “Мысли об астрологии”. Автор придает предмету гораздо большее значение, чем обычно принято среди людей его класса, такое, что становится очевидным, что он внимательно изучал его. Фактически он идет так далеко, что говорит:

“Если мы считаем материю обоснованной, то мы должны допустить... что из всех заблуждений, в которые впадали люди в своем желании проникнуть в будущее, астрология является одним из наиболее заслуживающих уважение и, даже можно сказать, наиболее резонным” [242, с. 313].

Он допускает, что

“Небесные тела действительно управляют судьбами народов и наций самым безошибочным образом, поскольку без контролирующих и благотворительных влияний главного среди этих небесных тел — Солнца — каждое живое существо на земле должно погибнуть” [242, с. 313].

Он допускает также влияние Луны, и не видит ничего странного в суждениях древних по аналогии, что, если среди небесных тел два имели могущественное влияние на землю, то будет

“...естественно, что другие движущиеся тела, известные древним, тоже должны считаться обладающими своими особыми силами” [242, с. 314].

Действительно, профессор не видит ничего безрассудного в их предположении, что влияния, оказываемые медленно движущимися планетами “могут быть даже более сильными, чем даже влияние самого солнца”. Проктор думает, что астрологическая система “сформировалась постепенно, и вероятно, путем накопления опыта”. Некоторые влияния могли быть выяснены путем наблюдения за событиями, судьбами того или иного короля или вождя, приводя астрологов к тому, что они начали приписывать особое значение тем планетным аспектам, которые были в момент рождения этих лиц. Некоторые возможно были выдуманы и позднее получили всеобщее признание, будучи подтвержденными каким-то случайном совпадением.

Остроумная шутка может прозвучать красиво даже в научном трактате и слово “совпадение” может быть применено к чему-нибудь, что мы не желаем принять. Но софизм не труизм: еще меньше математическое доказательство, которое единственно должно служить маяком — хотя бы для астрономов. Астрология является наукой такой же непогрешимой, как и сама астрономия, при условии, однако, что ее интерпретаторы должны так же быть непогрешимыми; а это как раз то условие, sine qua non, настолько трудно достижимое, которое всегда являлось камнем преткновения для обоих. Астрология должна уточнять в астрономии то, что психология должна уточнять в физиологии. В астрологии и психологии некто должен шагнуть за пределы видимого материального мира и вступить в трансцендентальную область духа. Эта древняя борьба, существующая между школами Платона и Аристотеля, и не в наш век саддукейского скептицизма первая одержит верх над второй. Проктор со своим профессиональным мерилом подобен человеку из Нагорной проповеди, лишенному милосердия, который всегда готов привлечь внимание людей к соринке в глазу презираемого им соседа и не заметить бревна в своем глазу. Если мы начнем перечислять промахи и нелепые ошибки астрономов, то боимся, что они далеко превзойдут по числу ошибки астрологов. Настоящие события целиком оправдывают Нострадамуса, который подвергался таким насмешкам наших скептиков. В старинной книге пророчеств, изданной в пятнадцатом столетии (издание 1453 г.) мы читаем следующее, среди других предсказаний астрологов:^[1]

       “В дважды двухсотом году Медведь

       Нападет на пребывающий Полумесяц;

       Но, если Петух и Телец соединятся,

       Медведь не победит.

       В дважды по десять лет опять, —

       Пусть ислам знает и убоится, —

       Крест будет стоять, а Полумесяц убывать,

       Растворится и исчезнет”.

Как раз дважды по двести лет со дня этого предсказания началась Крымская кампания, во время которой союз Французского Петуха и Английского Тельца являлись помехой для притязаний Русского Медведя. В 1856 г. война закончилась и Турция или Полумесяц едва избежала гибели. В текущем году (1876) самые неожиданные события политического характера, как раз имели место, и дважды по десять лет истекли с момента провозглашения мира. Как будто все подает надежду на исполнение старинного пророчества; будущее покажет действительно ли мусульманский полумесяц, который в самом деле убывает безвозвратно “будет убывать, растворится и исчезнет”, как это вытекает из текущих событий.

Продолжая объяснение разноверческих фактов, с которыми, по-видимому сталкивался Проктор, в погоне за знанием, он должен не однажды возвращаться к этим “курьезным совпадениям”. Одно из них, наиболее курьезное, указано им в сноске (стр. 301), из которой следует:

“Я не буду здесь подробно останавливаться на курьезном совпадении — если халдейские астрологи и в самом деле не открыли кольца Сатурна — то они изображали соответствующего бога внутри кольца и троичным... Очень посредственные познания в оптике — такие однако, как об этом можно сделать вывод из наличия оптических инструментов среди ассирийских останков — которые могли привести к открытию колец Сатурна и лун Юпитера... Бел, ассирийский Юпитер”, — добавляет он, — “изображался с четырьмя окаймленными звездами крыльями. Но возможно все это были лишь простые совпадения”.

Короче говоря, теория Проктора о совпадениях, в конечном итоге, больше вызывает мыслей о чудесах, чем сами факты. На совпадения, наши друзья скептики, кажется, имеют неутолимый аппетит. В предыдущей главе мы представили достаточные доказательства, чтобы показать, что древние имели в употреблении такие же хорошие оптические инструменты, какие мы имеем теперь. Были ли инструменты, которыми владел Навуходоносор такой же силы, как современные, а знания его астрономов такими уж ничтожными, если, согласно глиняным табличкам, прочитанным Раулинсоном, Бирс-Нимруд, храм Борсиппа, имел семь ступеней, символизировавших концентрические круги семи сфер, каждая была построена из кафеля и металлов так что соответствовала по цвету правящей планете изображаемой сферы? Является ли это опять совпадением, что они присваивали каждой планете тот цвет, который оказался настоящим, как показали наши позднейшие телескопические открытия?^[1] Или опять это совпадение, что Платон в “Тимее” обнаруживает свое знание закона сохранения материи, закона сохранения энергии и корреляции сил?

“Последнее слово современной философии”, — говорит Джовитт, — “это непрерывность и развитие, но для Платона это было началом и основанием науки”.^[1]

Основным элементом древних религий был неотъемлемо сабеизм;^[1] и мы считаем, что их мифы и аллегории — если таковые правильно и тщательно интерпретировать, могут быть увязаны с наиболее точными астрономическими данными наших дней. Скажем еще больше; вряд ли найдется научный закон — имеющий отношение к физической астрономии или физической географии — который нельзя было бы легко отыскать в гениальных комбинациях их мифов. Они изображают в виде аллегорий, как наиболее важные, так и совсем ничтожные причины движения небесных тел; природа каждого феномена персонифицировалась, а в мифологических биографиях Олимпийских богов и богинь каждый, хорошо знакомый с основами физики и химии последнего времени, сможет найти причины, внутренние агенты и взаимоотношения, воплощенные в манеру держаться, и поведение изменчивого божества. Атмосферное электричество в своем нейтральном и латентном состояниях олицетворяется обычно полубогами и богинями, чья сфера деятельности ограничена больше землей и, которые в своих случайных полетах в более высокие, божественные области выявляли свои электрические темпераменты, всегда в строгой пропорциональности с увеличением расстояния от поверхности земли: знамена Геркулеса и Тора никогда еще не были такими смертоносными как во времена, когда боги поднялись на облака. Мы должны помнить, что до того времени, когда олимпийский Юпитер был антропоморфизирован гением Фидия и превращен во всемогущего Бога, Maximus, божество богов и представлен для поклонения множествам, в ранней и непонятной науке символогии он олицетворял собой все космические силы в целом. Миф был не так метафизичен и сложен, а скорее правдиво-красноречивое выражение физики. Зевс — мужской элемент творения с Хтониа-Вестой (Землей) и Метис (водой), первой из Океанид, (женские принципы), согласно Прокла и Порфирия, были видны, как zōon-ek-zōōn, главные из живых существ. В орфической теологии, самой древней из всех, выражаясь метафизически, он представлял обоих потенцию и действие, непроявленную причину и Демиурга или активного творца, как эманацию невидимой силы. В последующих возможностях демиурга в сочетании с его супругами мы находим все самые мощные агенты эволюции космоса — сродство химических элементов, атмосферное электричество, притяжение и отталкивание.

По его последующим изображениям и физическим качествам мы обнаруживаем, как хорошо древние были знакомы со всеми доктринами физической науки в их современном развитии. В дальнейшем, в рассуждениях Пифагора, Зевс становится метафизической троицей; Монада развивающаяся из своего невидимого “Я” активная причина, действие и разумная воля — вместе составляют Тетраксис. Еще позднее мы находим, что ранние неоплатоники, оставив в стороне первичную монаду по причине ее полной непознаваемости для человеческого ума, размышляли просто о демиургической триаде этого божества, как видимого и познаваемого в его проявлениях; отсюда и метафизическое продолжение этого представления о Зевсе Плотина, Порфирия, Прокла и других философов. Зевс-отец, Зевс Посейдон или данамис, сын и сила, и дух или ноус. Эта триада была также принята в целом школой ириников^[1] во втором столетии; наиболее существенное различие между доктринами неоплатоников и христианства было просто в насильственном смешении последним непознаваемой монады с ее приведенной в действие творческой троицей.

В своем астрономическом аспекте Зевс-Дионис берет свое начало в зодиаке, древнем солнечном году. В Ливии он принимает форму барана и отождествляется с египетским Амоном, который рождает Озириса, бога тельца. Озирис является также олицетворением эманации Отца-Солнца, сам являясь Солнцем Тельца. Праотец-Солнце является Солнцем Овна. Как и последний, Юпитер является в облике барана, и, как Юпитер-Дионис или Юпитер-Озирис, он является быком. Это животное, как это хорошо известно, является символом творческой силы. Более того каббала поясняет через посредника, одного из ее главных толкователей — Симона бен Иохаи,^[1] происхождение этого странного почитания быков и коров. И не Дарвин и не Гёксли — основатели доктрины эволюции и ее неизбежного дополнения, превращения видов — кто бы мог найти что-либо против рациональности этого символа, исключая, пожалуй, естественное чувство неловкости, что древние опередили их даже и в этом исключительно современном открытии. Где-нибудь мы приведем доктрину каббалистов, как ее излагал Симон бен Иохаи.

Легко может быть доказано, что с незапамятных времен Сатурн или Кронос, чье кольцо, вернее всего, было открыто халдейскими астрологами и чей символизм не есть “совпадение”, считался отцом Зевса, пока последний сам не стал отцом всех богов и был высшим божеством. Он был Бэл или Ваал Халдеев, первоначально завезенный к ним аккадийцами. Раулинсон настаивает на том, что последний пришел из Америки. Но если это так, то как мы можем считать фактом, что Бэл есть лишь вавилонское олицетворение индийского Шивы или Бала, бога огня, всемогущего созидающего и в то же время разрушающего божества, во многих отношениях выше самого Брахмы?

“Зевс”, — говорится в орфическом гимне, — “первый и последний, голова и конечности; от него произошли все вещи. Он человек и бессмертная нимфа (мужской и женский элемент); душа всех вещей, главный двигатель в огне; он есть солнце и луна; родник из океана; демиург вселенной; одна сила, один Бог; могущественный творец и правитель космоса. Все, — огонь, вода, земля, эфир, ночь, небеса. Метис — первый архитектор (София гностиков и Сефира каббалистов), красавец Эрос, Купидон, — все вмещается в необъятной протяженности его величественного тела!” [244]

Этот короткий, хвалебный гимн лежит в основе каждой поэтической мифологической концепции. Воображение древних оказалось безграничным, как и видимые проявления самого божества, давшего им темы для их аллегорий. И хотя последние кажутся многообразными, все же они никогда не расстаются с двумя главными идеями, которые всегда можно заметить идущими параллельно в их сокровенных творениях; строгая приверженность к физической, в той же мере, как и к моральной или духовной стороне законов природы. Их метафизические исследования никогда не расходились с научными истинами и их религии, поистине, можно было бы назвать психофизиологическими убеждениями священнослужителей и ученых, построенные на традициях зарождающегося, таких какими получил их чистый ум примитивных и на их собственном экспериментальном познании убеленный сединами мудрости проходящих веков.

Подобен солнцу — какой еще лучший образ можно найти для Юпитера, изображающего его золотые лучи, как не олицетворить эту эманацию в Диане, светоносной целомудренной Артемиде, чье старое имя было Диктина, дословно значит луч, от слова дикейн. Луна не светится и она сверкает только отраженным светом солнца; отсюда образ его дочери, богини луны и сама Луна, Астарта или Диана. Как и Критская Диктина она носит венок из волшебного растения диктамнон или диктамнус, вечнозеленого кустарника, соприкосновение с которым, говорят, вызывает сомнамбулизм и одновременно излечивает от него; и, как Элития, и Джуно Пронуба, она является богиней, управляющей рождением; она является богиней эскулапов и ассоциация венка из диктамнуса, еще раз показывает глубокую наблюдательность древних. Это растение известно в ботанике, как обладающее большой седативной силой, оно растет в изобилии на горе Дикти на Крите; с другой стороны, луна, согласно лучшим авторитетам, по животному магнетизму влияет на соки и нервные ганглии или клетки, места, откуда идут все нервные волокна, играющие такую важную роль в месмеризме. При родах критских женщин покрывали этим растением, а его корни назначались как лучшее средство для успокоения острой боли и чтобы уменьшить раздражительность, столь опасную в этот период. Кроме того, их помещали в пределах храма, посвященного богине и, если возможно, под прямыми лучами лучезарной дочери Юпитера — ясной и теплой Восточной луны.

Индийские брахманы и буддисты усложнили теорию о влиянии солнца и луны (мужского и женского элементов), как содержащих негативные и позитивные принципы, противоположные магнитным полюсам. “Влияние луны на женщин хорошо известно”, — писали все старые авторы по магнетизму; и Эннемозер, так же как и Дю Потэ, подтверждают теории индусских провидцев во всех отношениях.

Явное уважение, оказываемое буддистами сапфиру, — тоже посвященному Луне, во всякой другой стране можно было бы считать основанным на каких-то более точных научных данных, нежели простым необоснованным суеверием. Они приписывали ему священную магическую силу, которую легко поймет каждый изучающий психологический месмеризм, так как его гладкая темно-голубая поверхность производит сомнамбулический феномен. Различное влияние цветов призмы на рост растений и особенно этого “голубого луча” было замечено, но совсем недавно. Академики спорили о различной силе тепла призматических лучей, пока целый ряд опытов, проделанных генералом Плеазонтоном, доказал, что под голубым лучом, самым богатым электричеством, рост животных и растений увеличивается до сказочных размеров. Таким образом, исследования Аморетти электрической полярности драгоценных камней показали, что алмаз, гранат, аметист — являются электроотрицательными, в то время как сапфир является электроположительным.^[1] Таким образом, мы имеем возможность показать, что последние научные эксперименты только подтверждают то, что было известно индусским отшельникам еще задолго до того, как была основана любая из современных академий. И древняя индусская легенда гласит, что Брахма-Праджапати, влюбившись в собственную дочь Вач (Ushas, Небо, а иногда также и Заря), принял образ оленя (ris'ya), a Вач — образ лани (rōhit), таким образом совершили первое грехопадение.^[1] Видя такое святотатство, боги испытали чувство ужаса и, объединив свои самые страшные тела — каждый бог имеет столько тел, сколько он пожелает, — они создали бхутов (духов зла), с той целью, чтобы он разрушил воплощение первородного греха, совершенного самим Брахмой. Видя это, Брахма-Ираньягарбха^[1] горько раскаялся и стал повторять мантры, или молитвы очищения и, в горе своем, уронил на землю слезу самую горячую, которая когда-либо падала из его глаз; и из нее образовался первый сапфир.

Эта полусвященная, полународная легенда показывает, что индусы знали, какой из цветов призмы обладал наибольшим электричеством, более того, особое влияние сапфира было хорошо известно, так же как и других минералов. Орфей учит, как можно влиять на целую аудиторию с помощью магнита; Пифагор обращает особое внимание на цвет и природу драгоценных камней; а Аполлоний Тианский открывает своим ученикам скрытые качества и меняет каждый день перстни с драгоценными камнями, имея особый камень для каждого дня в месяце по законам прорицательной астрологии. Буддисты утверждают, что сапфир приносит спокойствие и хладнокровие ума и изгоняет все дурные мысли, делая здоровым кровообращение человека. Тоже делает и электрическая батарея с исправным током, говорят электрики.

“Сапфир”, — говорят буддисты, — “откроет запертые двери и помещения (для человеческого духа); он вызывает желание молиться и приносит умиротворение больше, чем другие камни, но тот кто его носит, должен вести чистую и праведную жизнь” [246].

Диана-Луна, дочь Зевса и Прозерпины, представляет Землю в период ее активной деятельности и, согласно Гесиоду, как Диана Элития-Люцина, она является дочерью Юноны. Но Юнона, проглоченная Кроносом, или Сатурном, и воскрешенная к жизни океанидой Метис, также известна как Земля. Сатурн, в ходе Времен, проглатывает Землю в один из предысторических катаклизмов и только, когда Метис (вода), скрытая в своих многочисленных ложах, освобождает континент, тогда как говорят Юнона возрождается в своем прежнем облике. Эта идея выражена в 9 и 10 стихах первой главы “Бытия”. В частых матримониальных ссорах между Юноной и Юпитером, Диана всегда представляется отворачивающейся от матери и улыбающейся отцу, хотя она бранит его за бесконечные проказы. Фессалийские колдуны, говорят, должны были, в периоды этих затмений, притягивать ее внимание к земле с помощью своих заклинаний и колдовства, а вавилонские астрологи и маги не прекращали колдовать до тех пор, пока им не удавалось достичь мира между рассорившейся парой, после чего Юнона “улыбалась, сияя сверкающей богине” Диане, которая, опоясав свой лоб полумесяцем, возвращалась на свое место охоты в горах.

Нам кажется, что эта легенда указывает на различные фазы луны. Мы, живущие на земле, всегда видим только одну сторону нашего светящегося спутника, который, таким образом, поворачивается спиной к своей матери Юноне. Солнце, Луна и Земля постоянно изменяют положения в отношении друг друга. С новой луной постоянно наступает перемена погоды, а иногда ветра и штормы могут быть достаточным намеком на ссору между солнцем и землей, особенно если первое скрыто грозовыми тучами. Более того, новая луна невидима, пока ее темная сторона повернута к нам; и только после примирения солнца и земли, этот месяц ясный становится видимым на той стороне, которая ближе к солнцу, хотя в это время Луна не освещается прямыми солнечными лучами, но солнечным светом, отраженным от земли к луне и ее отражающей спиной к нам. Вот почему говорят, что халдейские астрологи и колдуны Фессалии, которые, по всей вероятности, наблюдали и, как и Бабинэ, точно установили пути небесных тел, своими чарами заставляли луну спуститься на землю, т. е. показать свой месяц, что она могла сделать только после получения “сияющей улыбки” своей матери-земли, которая дарила ее после примирения с супругом. Диана-Луна, украсив свое чело полумесяцем, возвращалась обратно охотиться в своих горах.

Если подвергать сомнению знания, присущие древним, как основанные на “суеверных выводах, сделанных из естественных феноменов”, то это соответствовало бы тому, как если бы, 500 лет спустя, наши потомки начали бы считать учеников профессора Балфура Стюарта древними невеждами, а его самого легковерным философом. Если современная наука в лице этого джентльмена соглашается ставить опыты, чтобы установить, связан ли как-то вид солнечных пятен с болезнями картофеля, и находит, что связан; и более того, “что земля находится под сильным влиянием происходящего на солнце” [28], то почему же древних астрологов нужно выставлять, как дураков, или отъявленных жуликов? Между описательной и прорицательной астрологией существует такая же связь, как между физиологией и психологией, физической стороной и моральной. Если в последующие века эти науки деградировали до шарлатанства, благодаря некоторым дельцам-самозванцам, разве справедливо распространять обвинение на тех великих людей прошлого, кто, упорным изучением и праведной жизнью, увековечил имена Халдеи и Вавилона? По истине, как теперь стало известно, тех, кто с вершины обсерватории Бэла “окутанной облаками”, сделал точные астрономические вычисления во времена далекого прошлого, в период “около 100 лет с момента всемирного потопа”, их, как и проф. Дрейпера, вряд ли можно считать обманщиками. Если их метод доводить великие астрономические истины до сознания масс отличался от “системы образования” нашего столетия и кажется некоторым смешным, то, все же, вопрос остается открытым, которая из двух систем лучше? У них наука шла рука об руку с религией и идея Бога была неотделима от его творений. В то время, как в нашем веке едва ли найдется один человек на десять тысяч, кто знает, что планета Уран, если он вообще знает о ее существовании, является следующей за Сатурном, что она обращается вокруг Солнца за 84 года, что Сатурн находится за Юпитером и требуется 29 с половиной лет, чтобы он сделал один полный оборот по своей орбите, в то время как Юпитер совершает свой круг за 12 лет; невежественные народные массы Вавилона и Греции запечатлели в своем сознании, что Уран был отцом Сатурна, а Сатурн отцом Юпитера и считали их, кроме того, божествами также, как и всех их спутников; из этого, пожалуй, мы можем сделать вывод, что поскольку европейцы открыли Уран только в 1781 г., то любопытным является это совпадение, подмеченное в вышеприведенных мифах.

Стоит нам только открыть самую простую астрологическую книгу и сравнить “Описание Двенадцати Домов” с самыми современными открытиями, касающимися природы планет и элементарного строения каждой звезды, чтобы увидеть, что без всякого спектроскопа древние были отлично ознакомлены со всем этим. Если только этот факт снова не причислят к “совпадениям”, мы можем узнать в какой-то мере о количестве солнечного тепла, света, о природе планет, просто изучая символическое описание Олимпийских богов и двенадцати знаков зодиака, каждому из которых в астрологии приписывается особое качество. Если богини нашей собственной планеты ни в чем особенно не отличаются от других богов и богинь, а все они схожи по своей физической природе, разве это не значит, что часовые, наблюдая с вершины башни Бэла, днем и ночью общаясь с эвгемеризированными^[1] божествами, раньше нас обнаружили единство природы всего мира и что планеты, над нами, образованы точно из тех же химических элементов, что и наша собственная. Солнце в Овне, Юпитер показан в астрологии как мужской ежедневный, кардинальный, равноденственный, восточный знак, жаркий и сухой и вполне отвечает характеру, которым наделяют ветреного “Отца богов”. Когда Зевс-Акриос гневается, он выхватывает из своего огненного пояса молнии и мечет их с небес, он разрывает тучи и обрушивается, как Юпитер Плювиус (дождевой) потоками дождя. Он величайший и высочайший из богов и его движения быстры, как сама молния. Юпитер, как известно, вращается вокруг своей оси так быстро, что область его экватора вращается 450 миль в минуту. Считают, что огромный переизбыток центробежной силы на экваторе явился причиной того, что планета чрезвычайно сплющилась у полюсов и на Крите бог Юпитер изображался без ушей. Диск планеты Юпитер пересечен темными поясами, различными по ширине, возможно, они связаны с его вращением вокруг оси и появились благодаря пертурбациям в его атмосфере. Лицо Зевса-Отца, по словам Гесиода, покрылось гневными пятнами, когда он обнаружил, что Титан готов восстать.

В книге Проктора астрономы, как будто, обречены Провидением встречаться с разного рода забавными “совпадениями”, так как он приводя многие случаи из “множества” и даже “тысячи фактов [дословно]”. К этому списку можно добавить целую армию египтологов и археологов, которые за последнее время были избранными любимчиками капризного Его Величества Случая, который, кроме того, обычно избирает “состоятельных арабов” и других восточных джентльменов играть роль добрых гениев ученых ориенталистов в их трудностях. Профессор Эберс был одним из последних любимчиков. Это хорошо известно, что как только Шампольону не хватало важных звеньев, он находил их самыми различными и неожиданными путями.

Вольтер, величайший из “язычников” восемнадцатого столетия, любил говорить, что если бы Бога не было, то люди бы его выдумали. Волни, другой “материалист”, нигде в своих многочисленных писаниях не отрицает существование Бога. Напротив, он несколько раз ясно утверждает, что вселенная есть творение “Все-премудрого” и убежден, что существует Верховная Сила, вселенская и тождественная Причина, известная под именем Бог [247]. К концу своей жизни Вольтер становится пифагорейцем и в заключении говорит:

“Я потратил сорок лет в своих скитаниях... ища философский камень под названием Правда. Я советовался со всеми адептами древности, Эпикуром и Августином. Платоном и Мальбраншем и остаюсь в неведении... Все, что я смог получить от сравнения и комбинации систем Платона, учителя Александра, Пифагора, и систем Востока: Случай — это слово, не имеющее смысла. Мир создан по законам математики”.^[1]

Для нас является уместным утверждение, что камнем преткновения мистера Проктора является то, на чем спотыкаются все ученые материалисты, чьи взгляды он только повторяет; он путает физические и духовные проявления природы. Сама его теория о возможной индуктивной причинности древних, касающаяся тонких воздействий более удаленных планет в сравнении с известным и потенциальным воздействием солнца и луны на нашу землю, показывает направление его ума. Потому что наука утверждает, что солнце дает нам физическое тепло и свет, а луна влияет на морские приливы и отливы, он думает что древние должны были считать, что и другие небесные тела оказывают такого же рода физические воздействия на нас и косвенно и на наши судьбы.^[1] Здесь мы позволим себе сделать отступление.

Для незнакомого с эзотерическими доктринами древних очень трудно утверждать, что думали они о небесных телах. Хотя филология и сравнительная теология и начали трудную аналитическую работу, они все еще получили очень скудные результаты. Аллегорическая форма повествования часто уводила наших комментаторов настолько далеко в сторону, что они путали причины и следствия и наоборот. В обманчивом феномене корреляции сил, даже величайшие наши ученые испытывают большие затруднения, чтобы объяснить какая из этих сил причина, а какая следствие, поскольку, каждая может изменяться и поочередно быть тем и другим. Так если мы спросили бы физиков: “Свет ли генерирует тепло, или последнее производит свет?” то, по всей вероятности, получили бы ответ, что это, конечно, свет дает тепло. Отлично; но, как? Создает ли великая Причина сначала свет, или Она сначала создает солнце, которое считается единственным источником света, а, следовательно, и тепла? Эти вопросы, на первый взгляд, могут показаться невежественными, но если мы рассмотрим их глубже, они будут выглядеть иначе. В “Книге Бытия” сказано, что “Господь” вначале сотворил свет и три дня и три ночи прошло, пока Он сотворил солнце, луну и звезды. Этот величайший промах, с точки зрения точной науки, доставил много радости материалистам. Они бы могли смеяться вдоволь, если бы их доктрина о том, что наш свет и тепло получаемы от солнца, была бы неприкосновенной. До недавнего времени ничто не угрожало этой теории, которая, за неимением лучшей, по выражению проповедника “самоотверженно царствует в Империи Гипотез”. Древние солнцепоклонники считали Великого Духа, как бога-природы, идентичного с природой, а солнце, как божество, “в котором пребывает Владыка Жизни”. Гама, есть солнце, согласно индусской теологии, а “солнце является источником душ и всей жизни” [249, I, 290]. Агни, “божественный огонь”, божество индусов, есть солнце,^[1] ибо огонь и солнце это одно. Ормазд есть свет, Бог-Солнце или Жизнедатель. В индусской философии “души рождаются из мировой души и возвращаются к ней, как искры к огню”.^[1] А в другом месте сказано, что “солнце есть душа всего сущего, все произошло от него и вернется к нему”,^[1] это значит, что солнце подразумевается здесь аллегорически и это относится к центральному, невидимому солнцу, Богу, чье первое проявление есть Сефира, эманация Эн-Соф, короче говоря — Свет.

“И я видел: и вот бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящейся огонь, и сияние вокруг него”, — повествует Иезекииль (I, 4, 22 и т. д.), — “...а над подобием престола было как бы подобие человека вверх на нем. И видел я как бы пылающий металл, как бы вид огня внутри его вокруг”. А Даниил говорит о “древних временах”, о каббалистическом Эн-Соф, что “престол Его — как пламя огня, колеса Его — пылающий огонь. Огненная река выходила и проходила пред Ним” [Даниил, VII, 9, 10]. Как у язычников дворец Сатурна был из пламени и на седьмом небе, так и у еврейского Иеговы “дворец из огня на седьмом небе” [Енох, XIV, 7].

Если ограниченный объем этого труда позволит, мы легко сможем показать, что никто из древних, включая солнцепоклонников, не считали наше видимое солнце иначе, как эмблему их невидимого метафизического бога-солнца. Более того, они не верили в то, чему учит нас современная наука, а именно, что свет и тепло происходят от нашего солнца, и что эта звезда наделяет жизнью всю нашу видимую природу.

“Его сияние не меркнет”, — говорит “Ригведа”, — “интенсивно сияющие, всепроникающие, непреходящие, немеркнущие лучи Агни не прекращающиеся ни ночью, ни днем”.

По-видимому, это относилось к духовному, центральному солнцу, чьи лучи всепроникающие непреходящие, являющиеся вечным и безграничным жизнедателем. ОН — Точка, центр, (который есть везде) круга, (который нигде) вечный, огонь духа, душа и дух всепроникающего, таинственного эфира, отчаяние и загадка материалистов, которые поймут однажды, что то, что заставляет многочисленные космические силы проявляться в бесконечных взаимосвязях есть ни что иное, как божественное электричество, или скорее гальванизм, и что солнце есть лишь один из мириадов магнитов, рассеянных в пространстве — рефлектор — как назвал его генерал Плеазонтон. Что в солнце не больше тепла, чем в луне, или в сонмах сверкающих звезд, переполняющих пространство. Что не существует гравитации, так как ее понимал Ньютон,^[1] а только магнитное притяжение и отталкивание, и только благодаря их магнетизму движение планет солнечной системы по своим орбитам регулируется еще более мощным магнетизмом солнца, а не их весом или гравитацией. Это и еще многое другое они могут узнать; но до тех пор мы должны быть довольны тем, что над нами просто смеются, а не сжигают живыми, как нечестивцев, или не прячут в дома для сумасшедших.

Законы Ману являются доктринами Платона, Филона, Зороастра, Пифагора и Каббалы. Эзотеризм каждой религии может быть разрешен с помощью последних. Каббалистическая доктрина аллегорических Отца и Сына, или Πατηρ и Λογος идентична с основоположением буддизма. Моисей не мог открыть толпам ни высокие тайны религиозных умозрений, ни космогонию вселенной; все это покоится на индусских Иллюзиях, умно маскирующих святая святых, и вводивших в заблуждение многих комментаторов теологии.^[1] Каббалистические ереси получили неожиданную поддержку в иноверческих теориях генерала Плеазонтона. Согласно его мнениям (которые подкрепляются фактами, гораздо более бесспорными чем у ортодоксальных ученых), пространство между солнцем и землей должно быть заполнено материальной средой, которая, поскольку мы можем судить из его описания, отвечает нашему каббалистическому астральному свету. Прохождение света через эту среду должно создать огромное трение. Трение генерирует электричество; это и есть то электричество и его соотносительный магнетизм, которые создают те страшные силы природы, производящие в, на и вокруг нашей планеты различные изменения, с которыми мы везде встречаемся. Он доказал, что земное тепло не может быть прямо извлекаемо из солнца, ибо тепло поднимается. Сила, которая действует на тепло, является отражающей, говорит он, и поскольку она ассоциируется с положительным электричеством, она притягивается к высшим слоям атмосферы с их отрицательным электричеством, которое всегда связано с холодом, который противопоставляется положительному электричеству. Он укрепляет свою позицию, указывая, что земля, когда она покрыта снегом и на нее не могут действовать солнечные лучи, теплее всего там, где глубже снег. Это он теоретически обосновывает тем, что радиация тепла снаружи земли, будучи заряжена позитивным электричеством, встречаясь на поверхности земли со снегом, заряженным отрицательно, производит тепло.

Таким образом, он доказывает, что совсем не солнцу мы обязаны светом и теплом, что свет является созданием sui generis, которое появляется и начинает существовать в тот момент, когда божество пожелало и повелело: “Да будет свет”; и что это и есть тот независимый материальный агент, производящий тепло трением за счет его огромной, бесконечной скорости. Короче говоря, это первая каббалистическая эманация, с которой знакомит нас генерал Плеазонтон, та Сефира и божественная мудрость (женский принцип), который в сочетании с Эн-Соф, божественным разумом (мужской принцип), создает все видимое и невидимое. Он смеется над распространенной теорией раскаленного солнца и его газообразного состояния. Отражение от солнечной фотосферы, говорит он, проходя через планетные и звездные пространства, должно, таким образом, создать огромные запасы электричества и магнетизма. Электричество, благодаря соединению его противоположных полярностей, выделяет тепло и наделяет магнетизмом любую субстанцию, способную воспринять его. Солнце, планеты, звезды, туманности — все является магнитами и т. д...

Если этому мужественному джентльмену удастся доказать свои идеи, будущие поколения будут не склонны смеяться над Парацельсом и его звездным или астральным светом и над его доктриной магнетического воздействия звезд и планет, оказываемого на все живые существа, растения, минералы нашей планеты. Более того, если гипотеза Плеазонтона будет доказана, трансцендентальная слава профессора Тиндаля померкнет. Согласно общественному мнению, генерал совершает страшный удар по ученому физику, приписывающему солнцу теплопроводную способность, которую он испытал во время блуждания в Альпах и которая существовала просто за счет его собственного жизненного электричества.^[1]

Преобладание таких революционных идей в науке придает нам смелость спросить представителей науки: могут ли они объяснить, почему приливы и отливы сопутствуют луне в ее вращении? Фактически они не могут продемонстрировать даже такой известный феномен, как этот, в котором нет ничего таинственного даже для неофита алхимии или магии. Нам бы хотелось еще узнать, также ли они бессильны ответить нам почему лунные лучи так вредоносны и даже фатальны для некоторых организмов, почему в некоторых местах Африки и Индии человек, спящий в лунном сиянии, часто сходит с ума; почему кризис при некоторых заболеваниях совпадает с лунными фазами; почему сомнамбулы больше поражаются при полнолунии и почему садовники, фермеры и лесники так цепляются за идею, что рост растений подвержен лунному влиянию? Некоторые виды мимозы попеременно открывают и закрывают свои лепестки, если полная луна выходит из-за облаков или закрывается ими. У индусов из Траванкора есть популярная и весьма многозначительная пословица, которая говорит: “Нежные слова лучше чем грубые, море притягивается прохладной луной, а не жарким солнцем”. Возможно, человек или люди, которые выпустили в мир эту пословицу, знали больше о причине такого притяжения воды луною, чем знаем мы. Так если наука не может объяснить причину этого физического притяжения, что может она знать о том моральном и оккультном влияниях, оказываемых небесными телами на людей и их судьбы, и зачем опровергать то, ложность чего она не может доказать? Если некоторые аспекты луны все время оказывают ощутимое влияние, хорошо знакомое людям по опыту, то не поступим же мы вопреки логики, если допустим возможности, что некоторые сочетания звездных влияний могут также обладать большей или меньшей силой?

Если читатель вспомнит, что говорят ученые, авторы “Невидимой вселенной”, по поводу определенного влияния, оказываемого на эфир вселенной такой незначительной причиной, как эволюция мысли одного человеческого мозга, то не должно ли показаться еще более убедительным то, что странные импульсы, сообщаемые этой всеобщей среде потоками мириадов огненных тел, несущихся через “межзвездные глубины”, могут в сильной степени влиять на нас и на землю, на которой мы живем? Если астрономы не могут объяснить нам оккультный закон, по которому облака частиц космической материи собираются в миры, которые потом занимают свое место в величественной процессии, непрестанно движущейся вокруг какой-то центральной точки притяжения, как может кто-то осмелиться сказать, какие таинственные влияния могут или не могут быть испускаемы через пространство и оказывать воздействие на появление жизни на этой или других планетах? Почти ничего не известно о законах магнетизма и других невесомых агентах, почти ничего об их воздействии на наши тела и умы; и даже то, что известно и, более того, было отлично продемонстрировано, приписывается случаю или курьезным совпадениям. Но мы то знаем, благодаря этим совпадениям,^[1] что “бывают периоды, когда некоторые болезни, склонности, удачи, несчастья человечества случаются чаще чем другие”. Бывают времена эпидемий в моральной и физических областях. В одной эпохе “дух религиозной полемики вызывает самые жестокие страсти, на какие только способна человеческая натура, возбуждая преследования друг друга, кровопролития и войны; в других случаях эпидемии сопротивления авторитетам распространяются быстро и одновременно захватывая полмира (как в 1848 г.), как самые вирулентные телесные нарушения”.

Опять массовый характер ментальных феноменов поясняется ненормальными физиологическими условиями, влияющими на тысячи и завладевающими тысячами, автоматически лишая их всего и давая повод распространенному мнению об одержании дьяволом, мнению в какой-то мере оправданному теми сатанинскими страстями, эмоциями и поступками, сопровождающими эти условия. В один из периодов была массовая тенденция к уединению и созерцанию, отсюда и бесчисленные сторонники иночества и отшельничества; в другой период появилась мания действия, имеющая своей конечной целью какой-то утопический план, в равной мере непрактичный и непригодный, отсюда и множества покинувших свои родные места, дома, страны в поисках стран, где камни из золота, или чтобы начать истребительную войну за обладание бесполезными городами и непроходимыми пустынями [251, с. 159].

Автор вышеприведенных цитат говорит:

“Семена зла и преступления, будучи, как бы посеянными под поверхностью общества, всходят и дают плоды со страшной быстротой и поразительной последовательностью”.

Перед лицом этих поражающих феноменов наука безмолвствует, она даже не пытается разгадать их причину и естественно те скрытые воздействия, которым мы подвергаемся ежедневно и ежеминутно, поскольку она еще не научилась смотреть за пределы этого шара из грязи, на котором мы живем, с его тяжелой атмосферой. Но древние, с приписываемым им Проктором “невежеством” полностью осознали, что взаимная связь между планетными телами настолько же совершенна, как и между кровяными шариками, плавающими в одной жидкости, и что каждый подвергается сложным влиянием всех остальных и, в свою очередь, каждый воздействует на всех других. Так как планеты отличаются по величине, расстоянию и активности, так же различна и интенсивность их импульсов, сообщаемых эфиру или астральному свету и различна сила магнетизма и другие тонкие силы, излучаемые ими в различных небесных аспектах. Музыка есть комбинация и модуляция звуков, а звук есть следствие вибрации эфира. Теперь, если импульсы, сообщаемые эфиру различными планетами, сравнить со звуками, производимыми различными нотами музыкального инструмента, то не трудно понять, что “музыка сфер” Пифагора не просто фантазия, а что некоторые планетные сочетания могут вызывать нарушения эфира нашей планеты, а, следовательно, покой и гармонию других планет. Некоторые виды музыки приводят нас в бешенство, некоторые создают возвышенное религиозное настроение души. Наконец, вряд ли найдется человеческое существо, не реагирующее на определенные вибрации атмосферы. То же самое с цветом. Некоторые цвета возбуждают нас, некоторые успокаивают и радуют. Монахиня одевается в черное, символизируя этим отчаяние духа, подавленного сознанием первородного греха, невеста одевается в белое, красный цвет возбуждает ярость некоторых животных. Если мы и животные подвержены влиянию вибраций, занимающих на шкале ничтожное место, то почему же нам всем не быть подверженным влияниям вибраций, действующих в пределах огромной шкалы, какими являются комбинированные влияния звезд.

“Нам известно”, — говорит доктор Элам, — “что некоторые патологические условия имеют тенденцию превращаться в эпидемию под влиянием причин, еще не установленных... Мы видим, как сильна тенденция однажды высказанного мнения перерастать в эпидемию, — никакая точка зрения, никакое заблуждение не покажутся чересчур абсурдными, чтобы принять такой массовый характер. Мы наблюдаем также, как примечательно те же идеи воспроизводятся вновь и снова появляются в последующих веках... нет преступления самого ужасного, которое не получило бы широкого распространения: человекоубийство, детоубийство, самоубийство, отравление или другие дьявольские концепции людей... При эпидемиях причина быстрого распространения в определенные периоды остается тайной!”

Эти несколько строк содержат неопровержимый психологический факт, описанный пером мастера и в то же время полу-признание полного невежества — “Причины еще не обнаружены”. Почему не быть честным и не сказать сразу: не могут быть обнаружены современными научными методами?”

Заметив эпидемию поджогов, доктор Элам цитирует из “Анналов санитарного общества” следующие случаи:

“Девочка в возрасте 17 лет была арестована по подозрению... она созналась, что дважды подожгла жилища, повинуясь инстинкту, непреодолимой потребности... Юноша в возрасте около 18 лет совершил много подобных же деяний. Он не был во власти какой-то страсти, но вспышки пламени вызывали очень приятное чувство”.

Кто еще замечал в столбцах ежедневной прессы подобные инциденты? Они попадаются на глаза постоянно. В случаях убийств с различным описанием и других преступлений дьявольского характера поступок в 9 случаях, из 10 приписывается непреодолимому наваждению. “Кто-то нашептывал мне постоянно на ухо... Кто-то непрестанно подталкивал и вел меня”. Таковы частые признания преступников. Врачи приписывают это галлюцинациям расстроенной психики и называют импульс к человекоубийству временным лунатизмом. Но сам-то лунатизм разве хорошо понятен психологам? Разве под причину его когда-нибудь подводилась гипотеза, способная противостоять вызову бескомпромиссного исследователя. Пусть сами за себя скажут противоречивые труды наших современных психиатров.

Платон признает человека игрушкой стихии необходимости, в которую он вступает, появляясь в этом мире материи; на него влияют внешние причины и причины эти даймониа, как и у Сократа. Счастлив человек физически чистый, так как если его внешняя душа (тело) чиста, она укрепит и второе (астральное тело) или душу, называемую им высшей смертной душой, которая хотя и подвержена своим ошибкам, но будет всегда на стороне разума против животных стремлений тела. Вожделения у человека возникают вследствие его бренного материального тела, также и прочие болезни, и хотя он иногда считает преступления, как бы невольными, ибо они возникают, как болезни тела, в результате внешних причин. Платон четко разграничивает эти причины, и фатализм, который он признает, не исключает возможность избежать их, даже если боль, страх, гнев и другие чувства были даны людям по необходимости, “если они победят их, они будут жить праведно, а если будут побеждены ими, то неправедно”.^[1] Дуалистичный человек, то есть тот, которого покинул божественный бессмертный дух, оставив только животную форму и астральное тело (по Платону высшую смертную душу), отдав его во власть инстинктов, так как он был побежден всеми грехами, унаследованными от материи; с этого момента он становится послушным орудием в руках невидимых — тонких сущностей, носящихся в нашей атмосфере и готовых в любую минуту инспирировать тех, кто справедливо был покинут их бессмертным советником, божественным духом, называемым Платоном “гением”.^[1]

Согласно этому великому философу и посвященному, тот, “кто жил правильно, тот в положенное ему время возвратится в обитель своей звезды и там испытает блаженство и счастье. Но если он потерпит поражение, то в следующем рождении он станет женщиной — и будет слабым и беспомощным, как женщина.^[1] И если он не избавится от пороков в этом состоянии, он будет превращен в какое-то животное, которое напоминало бы во время совершения им отрицательных поступков; и эти превращения и тяжкий труд не прекратятся до тех пор, пока он не будет следовать заложенному внутри него изначальному закону подобия и тождественности и с помощью разума не преодолеет в будущем проявления беспокойных и неразумных злементалов (элементальных духов), порожденных огнем, воздухом, водой и землей и не обретет снова свою прежнюю форму и добрый нрав” [32].

Но доктор Элам думает иначе. На 194 стр. своей книги “Проблемы врачевания” он говорит, что причина быстрого распространения некоторых эпидемических заболеваний, которые он наблюдал, “остается загадкой”; но что касается поджогов, он замечает, что “во всем этом нет ничего загадочного”, хотя эпидемия мощно развивается. Страшное противоречие? Де Квинси в своей газете под заголовком “Обдуманное убийство как одно из утонченных искусств”, рассказывает об эпидемии убийств между 1588 и 1635 годами, из-за которой семеро из самых выдающихся людей того времени пали от рук убийц, и ни он и никто из других комментаторов не могли объяснить загадочную причину этой человекоубийственной мании.

Если мы будем настаивать на объяснении, то эти господа, как претендующие на звание философов, будут обязаны дать нам его и они ответят, что это гораздо более научно приписывать такие эпидемии “возбуждению умов”, “... временам политических волнений (1830)”. “...подражанию и порыву”, “...легко возбудимым и ленивым парням”, и “истерическим девицам”, чем абсурдно искать подтверждения в суеверных преданиях и гипотетическом астральном свете. Нам кажется, что если бы, благодаря какой-то фатальной неизбежности, истерия полностью исчезла бы из человеческого организма, медицинское братство оказалось бы в полной растерянности и не смогло бы объяснить целый ряд феноменов, которые сейчас очень удобно объединяются под названием: “обычные симптомы определенных патологических условий нервных центров”. Истерия была до сих пор якорем спасения для скептиков-патологов. Начинает ли чумазая крестьянская девочка внезапно бегло говорить на различных иностранных языках, до сих пор неизвестных ей, и сочинять стихи — “истерия!” Левитирует ли медиум на глазах дюжины свидетелей, выходя из одного окна трехэтажного дома и возвращаясь в другое окно — “расстройство нервных центров, сопровождающееся коллективной истерической манией” [252]. Пойманного в комнате во время манифестации шотландского терьера невидимая рука швырнула через всю комнату, тот в своем сальто-мортале вдребезги разбил люстру под потолком высотой восемнадцать футов и упал замертво [102] — “галлюцинация бешенства!”

“В истинной науке нет веры”, — говорит доктор Фенвик в “Странной Истории” Бульвер-Литтона; — “истинная наука знает три состояния: отрицания, убежденности и огромный интервал между этими двумя состояниями, которые не являются верой, а суеверным суждением”.

Такой, возможно, была истинная наука в дни доктора Фенвика. Но в наше время наука развивается иначе; она или отрицает категорически безо всякого предварительного исследования, или находится между отрицанием и утверждением и со словарем в руках изобретает новые греко-латинские названия для несуществующих форм истерии!

Как часто великие ясновидящие и адепты месмеризма описывали эпидемические и физические (хотя и невидимые для других) проявления, так как их ясное зрение видело таковые в астральном свете и которые приписываются наукой эпилепсии, нейрогуморальным и прочим расстройствам, имеющим соматическое происхождение. Они утверждают, что “электрические волны” претерпевали сильные пертурбации и они замечали прямую связь между этим возмущением эфира и свирепствующими после этого умственными и физическими эпидемиями. Но наука не замечала их и продолжала свой энциклопедический труд придумывания новых названий старым вещам.

“История”, — говорит Дю Потэ, король французских месмеристов, — “слишком хорошо помнит печальные рекорды колдовства. Эти факты слишком реальны и слишком явно свидетельствуют об ужасных злодеяниях этого искусства, его чудовищных злоупотреблениях!.. Но как мне удалось обнаружить это искусство? Где я научился ему? В моих размышлениях? нет; это сама природа раскрыла мне эту тайну. И как? Представив перед моими очами, не ожидая пока я сам буду искать эти неоспоримые факты колдовства и магии... Что такое, в конце концов, сомнамбулический сон? Результат сильного магического воздействия. А что есть то, что создает эти притяжения, эти внезапные импульсы, эти свирепствующие эпидемии, неистовства, антипатии, кризисы; — эти конвульсии, которые вы можете сделать длительными?.. что же определяет их, как не та самая причина, о которой мы упоминали, тот агент, гак хорошо известный древним? То, что вы называете нервным флюидом или магнетизмом, в старые времена называлось оккультной силой, или могуществом души, подчинением, магией!”

“Магия основана на существовании сложного мира вне, а не внутри нас, с которым мы можем вступать в общение с помощью известного искусства и практики... Стихия, существующая в природе, не известная большинству людей, завладевает человеком, иссушает и разрушает его, подобно урагану, сметающему тростинку, она рассеивает людей далеко, она наносит им удары одновременно в тысячу мест, в то время как они не могут обнаружить этого невидимого врага и защититься от него... все это демонстрируется; но что эта стихия может избирать друзей и фаворитов, и подчиняться их мыслям, отвечать на человеческий голос и понимать значение начертанных знаков, вот этого люди не могут осознать, это их разум отвергает, это то, что я видел; и я говорю здесь об этом, особо подчеркивая, что для меня это факт и истина, доказанные навечно” [159, с. 51-147].

“Если я буду углубляться в большие подробности, всякий сразу поймет, что действительно существуют вокруг нас, как и в нас самих, таинственные существа, имеющие силу и форму, которые являются и уходят по желанию, несмотря на хорошо закрытые двери” [159, с. 201]. Далее великий месмеризатор учит нас, что способность управлять этим есть “физическое свойство, проистекающее из нашего организма... им наделены все тела... все может быть проводником магических действий и в свою очередь сохранять способность воздействия”. Эта теория является общей для всех философов-герметистов. Сила этого флюида такова, “что никакие химические или физические силы не в состоянии разрушить его... Существует очень слабая аналогия между невесомыми флюидами, известными физикам и этим животным магнетическим флюидом” [160, с. 17-18].

Если мы теперь обратимся к средним векам, то среди прочих мы встретимся с Корнелием Агриппой, который говорит нам абсолютно то же самое:

“Постоянно изменяющаяся универсальная сила, “мировая душа” может оплодотворять что угодно, вселяя в них свои божественные свойства. Эти предметы приобретают дар передать нам свои качества, если их располагать согласно формуле, преподанной наукой. Достаточно поносить их, чтобы почувствовать их непосредственное влияние на душу так же как и на тело... Будучи частью той сущности, из которой состоит все созданное, человеческая душа обладает удивительной силой. Кто владеет этой тайной, может достичь в науке и познании таких высот, на какие его воображение способно поднять его; но он сможет сделать это только при наличии тесной связи с этой универсальной силой... Истина, даже будущее могут сделаться тогда вечно предстоящими перед очами его души; и это много раз было доказано имевшими место фактами, так как они были видимы и описывались ранее... время и пространство исчезают перед орлиным глазом бессмертной души... ее мощь становится безграничной... она может проноситься через пространство и окутывать своим присутствием человека, независимо от расстояния; она может входить и проникать и заставить его услышать голос того человека, которому она принадлежит, как будто этот человек находится в этой же комнате” [199, с. 332-358].

Если нет желания искать доказательств и получить информацию в средневековой герметической философии, мы можем пойти еще дальше к глубокой древности и выбрать из большого числа философов дохристианского периода — Цицерона, того, кто менее всего может быть обвинен в суеверии и доверчивости. Рассказывая о тех, кого он называет богами, кто являются или духами людей или атмосферными духами, почтенный оратор говорит:

“Мы знаем, что из всех живых существ человек создан совершеннее всего, и так как боги относятся к этому числу, они должны иметь человеческий облик... я не имею в виду, что боги имеют плоть и кровь; но я говорю, что они кажутся такими, как будто у них есть плоть и кровь... Эпикур, для которого невидимые вещи были также осязаемы, как будто бы он касался их своими пальцами, учит нас, что боги обычно не видимы, но что они познаваемы; они не являются телами, имеющими определенную плотность... но мы можем узнать их по их преходящим отображениям; и так как в бесконечном пространстве имеется достаточное количество атомов для создания этих отображений, то они и появляются перед нами... и помогают нам понять, что представляют собой эти счастливые, бессмертные существа” [198, кн. I, гл. XVIII].

“Когда посвященный”, — говорит со своей стороны Элифас Леви, — “становится совершенно светоносным, он сообщается и при желании, силой воли управляет магнетическими вибрациями астрального света... Трансмутируемыми в человеческий свет в момент зачатия он (свет) становится первым покровом души; в сочетании с тончайшими флюидами он формирует эфирное тело или звездный фантом, который полностью освобождается только в момент смерти”.

Проецировать это эфирное тело на любое расстояние; придавать ему большую объективность и осязаемость путем конденсирования вокруг его флюидической формы воли изначальной субстанции, является величайшей тайной адептов магии.

Теургическая магия является последним проявлением оккультной психологической науки. Академики отвергают ее, как бред больного ума, или клеймят ее, как позорное шарлатанство. Мы решительно отказываем им в праве высказывать свое мнение по вопросу, исследованием которого они никогда не занимались. Их настоящий уровень знания дает им не больше прав судить о магии и спиритизме, чем островитянину с Фиджи высказывать свое мнение о трудах Фарадея или Агассиза. Все что они могут когда-нибудь сделать, это исправить ошибки предыдущего дня. Почти три тысячи лет тому назад, еще до Пифагора, древние философы утверждали, что свет имеет вес, следовательно, он — материален, и что свет является силой. Корпускулярная теория, благодаря некоторым ошибкам Ньютона, была осмеяна, а волновая теория, провозглашавшая свет невесомым, принята. А сейчас мир потрясен мистером Круксом, который взвесил свет в своем радиометре! Пифагорейцы придерживались мнения, что ни солнце, ни звезды не являются источниками света и тепла, и что первое есть лишь агент, но современные школы учат обратному.

То же можно сказать и относительно ньютоновского закона гравитации. Следуя строго доктрине пифагорейцев, Платон считал, что гравитация не просто закон магнитного притяжения меньших тел к большим, но магнитное отталкивание подобных и притяжение противоположных.

“Соединенные вместе вещи”, — говорит он, — “противоположные по природе своей, естественно враждуют и отталкиваются друг от друга”.^[1]

То, что отталкивание неизбежно проистекает от несхожести между телами, нельзя принять за основу, просто когда имеет место природный антагонизм тел, соединенных вместе, они отталкиваются друг от друга. Исследования Барта и Швейгера не оставляют почти никаких сомнений в том, что древние были хорошо знакомы с взаимным притяжением между железом и магнитом, так же как и с отрицательными и положительными полюсами электричества, под любыми названиями, которыми они могли их называть. Взаимная магнитная связь между орбитами планет, которые все являются магнитами, была для них установленным фактом, и аэролиты не только назывались ими магнитными камнями, но использовались в мистериях в тех целях, для которых мы теперь употребляем магниты. Поэтому, когда профессор А. М. Мэйер из Института технологии Стивенса заявил в 1872 г. в Научном Клубе в Яле, что земля является большим магнитом и что

“при каждом волнении на поверхности солнца магнетизм земли претерпевает глубокое нарушение равновесия, порождающее судорожное дрожание магнитов в наших обсерваториях и производящее грандиозные вспышки северного сияния, полыхающее пламя которого пляшет в ритме с вибрацией”,^[1]

— он только изложил вновь на хорошем английском языке то, что преподавалось на добром дорическом языке неисчислимые столетия до того, как первый христианский философ появился на свет.

Чудеса, совершаемые служителями теургической магии, настолько достоверны и их очевидность, — если свидетельства людей вообще чего-нибудь стоят, — настолько ошеломляюща, что вместо того, чтобы признать, что языческие теургисты далеко превзошли в чудесах христианских, сэр Дэвид Брюстер благоговейно признает за первыми большие успехи в физике, а во всем, что касается естествознания наука оказывается в весьма неприятном положении между двух огней. Она или должна признать, что древние физики обладали большим знанием, чем их современные представители, или что в природе существует нечто, выходящее за рамки физической науки и что дух обладает силами, которые и не снились нашим философам.

“Ошибку, сделанную нами в науке, развитием которой мы специально занимались”, — говорит Бульвер-Литтон, — “часто можно увидеть лишь благодаря свету, пролитому другой наукой, развитием которой занимался кто-то другой” [25].

Ничто не может быть так легко объяснено, как высшие возможности магии. Благодаря свету, излучаемому магнетическим океаном вселенной, чьи электроволны связывают весь космос воедино, и в своем непрестанном движении пронизывают каждый атом и молекулу беспредельного творения, ученики месмеризма, — какими бы незначительными их исследования ни были, — постигают альфу и омегу великой мистерии. Только изучение этого агента, являющегося божественным дыханием, может открыть тайны психологии и физиологии космических и духовных феноменов.

“Магия”, — говорит Пселл, — “сформировала последний раздел жреческой науки. Она изучала характер, силу и качество всего сущего под луной; химические элементы и их состав, животных, различные виды растений и их плоды, камни и злаки. Короче говоря, она исследовала квинтэссенцию и мощь всего. Поэтому она и производит свои воздействия. Она соорудила изваяния (намагниченные), которые приносят здоровье, создала фигуры и вещи (талисманы), которые в одинаковой мере могут приносить болезнь и также здоровье. Часто проявляется также божественный огонь и тогда изваяния смеются и лампы внезапно загораются”.^[1]

Если современное открытие Гальвани может приводить в движение конечности мертвой лягушки и заставлять лицо мертвого человека, благодаря искажению его черт, выражать самые различные эмоции, от радости до дьявольского гнева, отчаяние, ужас, то полагаясь на объединенные свидетельства древних, которые заслуживают наибольшего доверия, языческие жрецы достигали еще больших чудес, заставляя свои каменные и металлические изваяния потеть и смеяться. Божественный, чистый огонь на языческом алтаре был электричеством, извлеченным из астрального света. Поэтому изваяния, если их правильно сделать, могут обладать способностью, без всякого обвинения в суеверии, наделять здоровьем или болезнью при прикасании к ним, так же как какой-нибудь современный гальванический пояс или батарея с большим зарядом.

Ученые скептики, так же как и невежественные материалисты, последние два столетия весьма потешались над нелепостями, приписываемыми Пифагору его биографом Ямвлихом. По его словам, самосский философ убедил медведицу отказаться от употребления в пищу человеческого мяса. Подчинив белого орла своей воле, заставил его спуститься к нему из облаков и, тихонько поглаживая его рукой, беседовал с ним. В другой раз Пифагор заставил быка отказаться от еды бобов, просто прошептав ему что-то на ухо! [75] О, невежество и суеверие наших предков, какими смешными они выглядят в глазах просвещенных потомков! Тем не менее давайте проанализируем эту нелепость. Ежедневно мы встречаемся с необразованными людьми, владельцами бродячих зверинцев, приручающих и совершенно подчиняющих самых диких животных просто силой своей непреклонной воли. Более того, сейчас в Европе есть несколько молодых физически слабых девушек, младше двадцати лет, бесстрашно занимающихся этим делом. Каждый или был свидетелем или слышал о подобной магической силе некоторых магнетизеров и психологов. Они могут подчинять себе своих пациентов на какое-то время. Регазони, магнетизер, вызвавший большое удивление во Франции и Лондоне, достигал гораздо более удивительных фокусов, чем приписываемые Пифагору, о которых упоминалось выше. Зачем тогда обвинять древних биографов Пифагора и Аполлония Тианского в каком-то неправильном представлении или нелепом суеверии? Когда мы поймем, что большинство из тех, кто настроен скептически в отношении магических сил, которыми обладали древние философы, кто смеется над древними теогониями и заблуждениями мифологии, тем не менее они слепо верят в боговдохновенность Библии, и едва ли дерзнут усомниться тому чудовищному абсурду, что Иисус остановил солнце. Тогда мы можем уже сказать аминь справедливому упреку Годфри Хиггинса:

“Когда я вижу”, — говорит он, — “что ученые буквально понимают “Книгу Бытия”, которую древние со всеми ее погрешностями с полным основанием воспринимали, как аллегорию, у меня возникает соблазн усомниться в реальности прогресса человеческого разума” [52, т. I, с. 807].

Одним из немногих комментаторов древнегреческих и латинских авторов, который отдавал должное древним за их умственное развитие, является Томас Тэйлор. В его переводе Ямвлиха “О пифагорейской жизни” мы находим следующие строки:

“Так как Пифагор, как нас информирует Ямвлих, был посвящен во все мистерии Библа и Тира, и в священнодействия сирийцев, в мистерии финикийцев, а также, что он провел 20 лет и 2 года в святилищах храмов в Египте, был связан с магами Вавилона и получил от них наставления в их древнем знании, то совершенно неудивительно, что он искусен в магии или теургии, а следовательно, мог совершать вещи, превосходящие простые человеческие силы и которые казались простым людям совершенно неправдоподобными”[75, с. 297].

В их глазах вселенский эфир не есть что-то пустое, простирающееся через все небесное пространство, а это есть безграничный океан, населенный, как и известные нам моря, чудовищными и маленькими созданиями, в каждой молекуле которых имеется зерно жизни. Как океан и более мелкие водоемы кишат различными видами рыб, и каждый вид имеет местожительство в определенном месте, к которому он особо адаптировался, некоторые из них дружественны людям, другие враждебны, некоторые приятны, другие страшны на вид, некоторые ищут пристанища в тихих уголках и закрытых гаванях, другие пересекают обширные водные пространства Они верили, что различные виды элементальных духов населяют различные области огромного эфирного океана и что все адаптированы к особым условиям этих областей. Если мы только представим себе, что движение планет в пространстве безусловно должно вызывать изменение этой пластичной и разреженной среды, как пушечный выстрел вызывает в атмосфере, а пароход в воде, также и на космической скале, мы должны понять, что некоторые планетные аспекты, если допустить, что наши предпосылки правильны, могут производить более сильные волнения, порождать более сильные течения и устремлять их по заданному направлению, чем что-то другое. Допуская такие предпосылки, мы можем также понять, почему, благодаря таким различным звездным аспектам, толпы дружественных и враждебных “элементалов” могут проникать в нашу атмосферу или в какую-то ее часть и, в результате оказываемых ими воздействий, мы начинаем ощущать их.

Согласно древним доктринам, элементальные духи, не имеющие души, возникли в результате непрестанного движения, присущего астральному свету. Свет есть сила, а последняя рождается волей, т. к. эта воля проистекает из разума, которому не свойственно ошибаться, ибо в нем нет никаких материальных органов человеческого мышления; будучи тончайшей, чистой эманацией высочайшего божества (платоновский “Отец”) — она проистекает, согласно непреложным законам, чтобы создать элементарную материю, необходимую для последующих поколений, называемых нами человеческими расами. Все последующее, независимо от того принадлежит ли оно этой планете, или какой-то другой из мириадов планет в пространстве, имеет земные тела, получившие формы и развившиеся из тел определенного класса этих элементальных существ, исчезнувших в этих невидимых мирах! В древней философии не было недостающего звена, которое нужно было восполнять тем, что Тиндаль называет “развитым воображением”, не было пробела, который нужно было заполнять целыми томами материалистических рассуждений, необходимых для абсурдной попытки решить уравнение только с одним рядом величин. Наши “невежественные” предки проследили закон эволюции, общий для всей вселенной. Закон этот остается незыблемый, как при постепенном развитии от звезды-облачка до физического тела человека, так и от универсального эфира до инкарнации человеческого духа; древние усматривали одну непрерывную серию существований, эти эволюции происходили из духовного мира в мир плотной материи и через нее опять обратно к источнику всего. “Происхождение видов” для них было нисхождением от духа, первичной причины всего к “деградации материи”. В этой законченной цепи эволюции элементальные, духовные существа имели такое же определенное место посредине между началом и концом этой цепи, как недостающее звено Дарвина между обезьяной и человеком.

Ни один литератор не дал более правдивого и поэтического описания этих существ как Е. Бульвер-Литтон, автор “Занони”. Теперь его слова: “существо не материально”, но “идея радости и света”, звучат скорее, как правдивое эхо воспоминаний, нежели как безудержный поток простого воображения.

“Надменность человека пропорциональна его невежеству”, — заставляет он хитроумного Меджнура сказать Глиндону. — “В течение многих веков в бесчисленных мирах, сверкающих в пространстве подобно пене, кипящей в безбрежном океане, он видел лишь маленькие свечечки... которые Провидение было радо затеплить только для одной цели — сделать ночь более приятной для человека... Астрономия исправила это заблуждение человеческого тщеславия и теперь человек вынужден признать, что звезды являются мирами, гораздо большими и удивительными, чем его собственный... Таким образом, всюду великое предназначение науки открывать новую жизнь, чтобы она увидела свет... Убеждая тогда путем очевидной аналогии, что и листочек, и капля воды есть населенный и дышащий мир не меньший, чем та звезда, даже сам человек есть целый мир для других жизней, и миллионы и мириады живут в реках его крови и населяют его тело, как человек населяет землю. Достаточно здравого смысла (если он есть у наших схоластиков), чтобы понять, что окружающая бесконечность, которую мы называем пространством — беспредельное неосязаемое, отделяющее землю от луны и звезд, также заполнено свойственной и соответствующей ему жизнью. Не является ли явным абсурдом предположение, что жизнь, которая кишит вокруг каждого листочка, отсутствует в необъятном пространстве? Закон великого плана против потери даже одного атома; он не знает точки, где не дышала бы какая-то жизнь... Хорошо, тогда можете ли вы представить себе от такого пространства, которое будучи бесконечным пустое и безжизненное, пользы для существ вселенной меньше... чем от населенного места или кишащего жизнью шарика? Микроскоп показывает вам структуру листа; но не изобретена еще машина, могущая обнаружить более высокие и одаренные существа, несущиеся в безграничных воздушных просторах. Тем не менее между последними и человеком существует таинственное и страшное сходство... Но прежде, чем проникнуть через этот барьер, душа, которой вы служите, должна быть утончена сильным энтузиазмом и очищена от всех земных желаний... Пройдя такую подготовку, можно прибегнуть и к помощи науки, зрение можно сделать более тонким, нервы более чуткими, дух более живым и телесным, а стихию — воздушное пространство — пользуясь некоторыми секретами высшей химии, можно сделать более ощутимым и чистым. И это тоже не магия, как говорят легковерные; как я уже часто говорила раньше, магия (как наука нарушающая природу) не существует; это только с помощью науки можно контролировать природу. Так в пространстве существуют миллионы существ, не духовных в буквальном смысле, ибо все они имеют, как микроскопические животные, невидимые невооруженным глазом, какие-то материальные формы, хотя материя эта настолько деликатна, воздушна, утонченна, что она, как оболочка, как паутинка, облекающая дух... Тем не менее, в действительности эти расы сильно отличаются друг от друга... некоторые обладают большой мудростью, другие ужасно злобные; одни дружественные людям, другие благородные вестники между землей и небом... Среди обитателей порога есть одна превосходящая всех своей злобностью и ненавистью к своему классу; одна, чьи глаза парализовывали храбрейших и чья власть над духом возрастает пропорционально его страху” [26].

Такова неполная зарисовка стихийных сущностей, лишенных божественного духа, данная одним из многих достойных доверия, знающего больше, чем он готов признать в лице недоверчивой публики.

В следующей главе мы постараемся объяснить некоторые из эзотерических рассуждений посвященных святилищ о том, чем человек был, что он есть и чем может стать. Доктрины, преподаваемые ими в мистериях — источник, из которого возникли Ветхий и частично Новый Завет, принадлежали к наиболее передовым понятиям о морали и религиозным откровениям. Пока их буквальное значение было предметом фанатичного поклонения низших классов общества, высшие классы, большинство из которых были посвященными, продолжали изучение их в торжественной тишине храмов и поклонялись единому Богу на Небесах.

Рассуждения Платона в “Пире” о сотворении первобытного человека и повествование о космогонии в “Тимее” мы должны воспринимать, как аллегорию, если мы можем воспринять это. Вот этот скрытый пифагорейский смысл в “Тимее”, “Кратиле” и “Пармениде”, и еще нескольких трилогах и диалогах, которые неоплатоники решили изложить постольку, поскольку позволяла им их теургическая клятва о сохранении тайны. Пифагорейская доктрина о том, что Бог есть универсальный разум, пронизывающий все сущее, и догма о бессмертии души являются ведущими чертами этих явно несовместимых учений. То благоговение и почитание, которое Платон оказывал МИСТЕРИЯМ, являются достаточной гарантией того, что он не позволит себе, чтобы неосторожность взяла верх над тем глубоким чувством ответственности, испытываемым каждым адептом.

“Постоянно совершенствуясь в прекрасных МИСТЕРИЯХ, человек только в них становится поистине совершенным”, — говорит он в “Федре”.^[1]

Он не старался скрыть неудовольствие, что мистерии стали менее тайными, чем раньше, неуместное профанирование их делает доступными множествам. Он охранял их ревниво от всех, кроме наиболее старательных и достойных своих учеников.^[1] Хотя он упоминает богов на каждой странице, его монотеизм вне всякого сомнения, ибо основная нить его бесед показывает, что под термином боги он подразумевает группу существ более низкого уровня чем божества и на одну ступень выше человека. Даже Иосиф заметил и подтвердил этот факт, несмотря на свойственные его расе предрассудки. В своем знаменитом нападении на Апиона этот историк говорит [152, II, 1079]:

“Те из греков, кто философствует в соответствии с правдой, не совсем были невеждами... замечали они и холодную поверхность мифических аллегорий, за что они справедливо и презирали их... Платон, будучи задет этим, говорит, что необязательно допускать кого-то из других поэтов в “Республику”; после того, как он восхищался Гомером и лил елей на его голову, он вежливо отверг его, чтобы он в самом деле не разрушил своими мифами ортодоксальную веру, почитающую единого Бога”.

Тот кто может уяснить истинный дух философии Платона, едва ли будет удовлетворен такой оценкой его, какую предлагает читателям Джовитт. Он говорит нам, что влияние, которое оказал “Тимей” на потомков, частично обязано тому неправильному пониманию доктрин автора неоплатониками. Он хочет заставить нас поверить в то, что скрытый смысл, найденный ими в диалоге, “совершенно отличен от духа Платона”. Это равносильно тому, что Джовитт понимает, что собой представлял в действительности этот дух; тогда как критикуя его по этому вопросу, Джовитт показывает, что он совершенно не проник в его суть. Если, как он говорит нам, христиане, как будто, находят в его труде свою троицу, мир, церковь и сотворение мира по-иудейски, то это потому, что все это там есть, поэтому естественно они и находят. Наружный вид здания тот же; но дух, оживляющий мертвую букву учения философа, отсутствует, и мы будем напрасно искать его в сухих догмах христианской теологии. И теперь Сфинкс все тот же, как и четыре столетия до христианской эры; но Эдипа уже нет. Он убит, потому, что он давал миру то, что мир, будучи недостаточно зрелым, не мог воспринять. Он был воплощением истины и должен был умереть, как и всякая великая истина должна умирать прежде чем она, как Феникс древних, возродится из собственной золы. Каждый переводчик трудов Платона отмечал странное сходство между философией эзотеристов и христианскими доктринами, и каждый из них старался интерпретировать их согласно своим религиозным убеждениям. Так Кори в своих “Древних фрагментах” старается доказать, что это сходство только внешнее и делает все возможное, чтобы унизить в глазах публики монаду пифагорейцев и превозносить на ее обломках последнее антропоморфизированное божество. Тэйлор, защищая предыдущего, поступает также бесцеремонно с Богом Моисея. Зеллер грубо высмеивает притязания отцов церкви, которые, вопреки истории и ее хронологии, и несмотря на то, хотят ли этого люди или нет, утверждает, что Платон и его школа украли у христианства его основные черты. Это счастье для нас и несчастье для Римской церкви, что такое ловкое жонглерство, к которому прибегает Евсевий, в нашем веке трудно осуществить. Во времена епископа из Цезарии было гораздо легче извратить хронологию, чем теперь и пока существует история, никто не поможет людям, знающим, что Платон жил 600 лет до того, как Иринею пришло в голову создать новую доктрину из руин старой платоновской академии.

Эта доктрина о том, что Бог есть вселенский разум, проникающий все сущее, лежит в основе всех древних философий. Положения буддизма, которые лучше всего можно понять при изучении пифагорейской философии — его правдивые размышления — были извлечены из этого источника, так же как брахманизм и еще ранее христианство. Очистительный процесс трансмиграции — метемпсихоз — однако сильно антропоморфизированный в последнее время, должен считаться только как дополнительная доктрина, искаженная теологической софистикой с целью крепче держать верующих с помощью распространенных суеверий. Ни Гаутама Будда, ни Пифагор не имели намерения обучать пониманию этих чисто метафизических аллегорий буквально. Эзотерически это объяснено в “Мистерии” Кунбума,^[1] и относится к чисто духовным странствованиям человеческой души. И не в мертвой букве буддийской священной литературы могут ученики надеяться получить разрешение всех тонкостей. Последние утомляют мышление своей непостижимой глубиной умозаключений, и ученик никогда не бывает так далек от истины, как в тот момент, когда он думает, что он уже у цели. Овладение каждой доктриной, запутанной буддийской системы может быть достигнуто только путем строгого следования методам пифагорейцев и платоников, как в большом, так и в мелочах. Ключ к ним лежит в возвышенных и мистических догматах.

“Тот, кто никогда не был знаком с моим законом”, — говорит Будда, — “и умирает в этом состоянии, он должен возвращаться на землю до тех пор, пока не достигнет совершенства саманеан. Чтобы достичь этой цели, он должен разрушить в себе троицу Майя,^[1] он должен погасить свои страсти, соединить и отождествить себя с законом (учением тайной доктрины) и постичь религию полного уничтожения”.

Здесь уничтожение относится только к материи видимого и невидимого тела, ибо астральная душа (perisprit) все еще материя, хотя и сублимированная. В той же книге говорится, что Фо (Будда) хотел сказать,

“что первичная материя вечна и неизменна. Ее высшее проявление есть чистый светоносный эфир, безграничное пространство, не пустота в результате отсутствия форм, но, напротив, основа всех форм, преддверие их. Но само наличие форм указывает на создание Майей, и все ее творения ничто перед несотворенной сутью, ДУХОМ, в чьем глубоком и священном отклике все движение должно остановиться навсегда”.

Таким образом полное уничтожение в буддийской философии означает только рассеивание материи в какую бы то ни было форму или подобие формы; ибо все, что имеет форму, было сотворено и, следовательно, рано или поздно должно погибнуть, то есть изменить эту форму, поэтому все временное, хотя и кажущееся вечным, есть лишь иллюзия, Майя; ибо как вечность не имеет ни начала, ни конца, более или менее длительно существующая форма исчезает, как таковая, подобно мгновенной вспышке света. Прежде чем мы успеем осознать, что мы видели ее, она исчезла навсегда, даже наши астральные тела, чистый эфир, всего лишь иллюзия материи до тех пор, пока они удерживают свои земные очертания. Последние изменяются, говорят буддисты, в соответствии с заслугами и поступками человека в течение его жизни, и это является метемпсихозом. Когда духовная сущность навсегда освобождается от всех частиц материи, только тогда, она вступает в вечную неизменяемую нирвану. Она существует в духе, в ничто; как форма, как вид, как подобие чего-то, она совершенно уничтожена и, таким образом, не будет больше умирать, ибо, только дух не является Майей, но только реальностью в иллюзорном мире вечнопреходящих форм.

Эта буддийская доктрина легла в основу главных положений пифагорейской философии. “Может ли этот дух, который дает жизнь и движение и имеет свойства света, обратиться в небытие?” — спрашивают они. — “Может ли этот чувствующий дух в животных, развивающий память, одно из свойств разума, умереть и превратиться в ничто?” А Уайтлок Булстрод в своей умелой защите Пифагора излагает эту доктрину, добавляя:

“Если вы говорите, что они (животные) выдыхают свои дух в воздух и там исчезают все это я подтверждаю. Воздух, в самом деле является подходящим местом, чтобы принять их, по утверждению Лаэрция, он полон душ; а по Эпикуру — полон атомами, составными частицами всех вещей; ибо даже то место, где мы передвигаемся, а птицы летают, имеет много духовного в своей природе, так как он невидим и поэтому является хорошим приемником для форм, так как формы всех тел также невидимы, мы можем видеть и слышать только их проявления, сам воздух слишком утончен и не подвержен воздействию времени. Каков же тогда эфир в высших сферах и каковы влияния или формы, нисходящие оттуда?”

Духи созданий, считают пифагорейцы, являются эманациями самых высоких сфер эфира, эманациями, ДЫХАНИЕМ, но не формами. Эфир нетленен, все философы сходятся в этом мнении; а то что нетленно, то не подлежит уничтожению когда оно освобождается от формы и, следовательно, может претендовать на БЕССМЕРТИЕ. “Но что же это такое, что не имеет ни тела, ни формы; что невесомо, невидимо и неделимо, что существует и в то же время его нет?”, — спрашивают буддисты. — “Это нирвана”, — таков ответ. Это НИЧТО, не место, а скорее состояние. Однажды достигнув нирваны, человек освобождается от воздействия “четырех истин”; ибо воздействие это совершается через определенную причину, а все причины уничтожаются в этом состоянии.

Эти “четыре истины” являются основой всей буддийской доктрины о нирване. Они есть, сказано в книге “Праджна Парамита” (“Совершенная мудрость”), — 1. Существование боли 2. Порождение боли. 3. Уничтожение боли. 4. Путь к уничтожению боли. Что является источником боли? — Существование. Рождение, старение и, следовательно, смерть, там, где есть форма, там есть причина для боли и страдания. Сам дух не имеет формы, а поэтому и нельзя сказать, что он существует. Когда человек (эфирный, внутренний человек) достигает момента, когда он становится совершенно духовным, то есть лишенным формы, тогда он достигает состояния абсолютного блаженства. ЧЕЛОВЕК, как существо объективно уничтожается, но духовная сущность с ее субъективной жизнью будет жить вечно, ибо дух нетленен и бессмертен.

По духу учений Будды и Пифагора мы можем легко понять идентичность их доктрин. Всеобъемлющая, универсальная душа, Anima Mundi, есть нирвана, и Будда, как общее имя, является антропоморфизированной монадой Пифагора. Во время пребывания в нирване, в конечном блаженстве, Будда является безмолвной монадой, пребывающей во тьме и молчании; он является также Брахмой, не имеющим формы, возвышенным, но непознаваемым божеством, невидимо объемлющим всю вселенную. Когда он проявляется, желая запечатлеть себя в облике, понятном нашему интеллекту, назовем ли мы его аватарой, или Царем, Мессией, или пермутацией божественного духа, Логосом, Христом — все это одно и то же. Во всех случаях это “Отец”, который в Сыне, а Сын в “Отце”. Бессмертный дух осеняет смертного человека. Он входит в него, обнимает все его существо, делает из него бога, который нисходит в свою земную обитель. Каждый человек может стать Буддой, говорит Учение. Итак, на протяжении бесконечного ряда веков, в разные времена, мы встречаем людей, которые более или менее преуспевали, как говорят, в слиянии “с Богом”, что нужно понимать со своим собственным духом. Буддисты называют такого человека архатом. Архат следующий после Будды и нет равных ему в науке внушения и в обладании сверхъестественными силами. Некоторые факты демонстрируют теорию на практике, как доказал Жаколио.

Даже так называемые баснословные повествования в некоторых буддийский книгах, если откинуть их аллегорический смысл, оказываются тайными доктринами, которым учил Пифагор. В палийских книгах Джатаках приведены 550 инкарнаций или перевоплощений Будды. Они рассказывают, что он появлялся в каждой форме животной жизни и одухотворял каждое мыслящее существо на земле от мельчайшего насекомого до птички, животного и в конечном итоге человека, микрокосмического прообраза Бога на земле. Нужно ли это понимать дословно? Предлагается ли это, как описание действительных превращений и существовании одной и той же индивидуальности бессмертного, божественного духа, поочередно одухотворявшего различные виды чувствующих существ? Не должны ли мы вместе с буддийскими метафизиками понять, что хотя существует бесконечное количество индивидуальных человеческих духов, все они вместе являются единым, как каждая капля воды из океана, выражаясь образно, может иметь индивидуальное существование, но все же со всеми остальными каплями образует океан, что каждый человеческий дух, это искра единого, всеобъемлющего света? Что этот божественный дух одушевляет цветок, кусок гранита, скалы, льва и человека? Египетские иерофанты, как и брахманы, и буддисты Востока, и некоторые греческие философы, утверждали в начале, что тот же дух, что одухотворяет частицу пыли, оставаясь в ней в латентном состоянии, одухотворяет человека, проявляя в нем высшую степень своей активности. Также и доктрины о постепенном вливании человеческой души в субстанцию первичного, отчего душа, одно время, была всеобщей; но эта доктрина никогда не предполагала уничтожения высшего духовного эго, — а только растворение внешних форм человека, после его земной смерти, так же как во время его пребывания на земле. Кто же больше всего соответствует для того, чтобы передать нам тайн посмертного существования, которые так неправильно считаются непроницаемыми, как не те люди, которые, путем самодисциплины, праведной жизни и высоких устремлений, преуспели в слиянии со своим “Богом” и имели возможность получить хотя и несовершенные, но все же проблески великой истины.^[1] И эти подвижники рассказывают нам поразительнейшие истории о разнообразии форм, принимаемых развоплощенными астральными душами; форм, каждая из которых является духовной и в то же время конкретным отображением абстрактного состояния и мыслей, однажды жившего человека.

Просто абсурдно обвинять буддийскую философию в отрицании Высочайшей Сущности — Бога, бессмертии души, короче говоря в атеизме, на том основании, что в основе их доктрин лежит нирвана, означающая полное уничтожение, и Свабхават — безличное НИЧТО. Эн (или Айн) еврейского Эн-Соф тоже означает нихил или ничто, тот кто не есть (quo ad nos); но никто, никогда не пытался обвинять евреев в атеизме. В обоих случаях истинное значение понятия ничто несет в себе идею, что Бог не вещественен, не конкретное или видимое Существо, к которому достойно было бы применить какое-то имя или название любого объекта, понятия, известного нам на земле.

Примечания

<< предыдущий параграф - оглавление - следующий параграф >>