Напутствие бессмертным. «ЭТО ВСЕ КОШКА!»

Материал из Энциклопедия Агни Йоги.

<< предыдущий параграф - оглавление - следующий параграф >>

«ЭТО ВСЕ КОШКА!»

[Посвящается тем членам Теософского Общества, которые воспримут нижесказанное на свой счет].

Да будет имя проклято твое,

Пусть женщинам оно внушает ужас,

А девы, встретив это имя в книге,

Страницу пусть перевернут

поспешно,

Спасаясь, как от скверны, от него.

Шекспир

Не так ужасна ложь,

как оправданье лжи:

Оправданная ложь становится законом^[1].

Джонатан Свифт

«Жена... дала мне от дерева, и я ел», – сказал первый человек, первый трус и доносчик, пытаясь переложить свою часть вины на плечи своей безза­щитной спутницы. Возможно, это было даже нечто «более ужасное, чем ложь», если следовать выраже­нию Поупа, хотя в действительности это было, конечно же, правдой. Ложь появилась на свет не с самым первым мужчиной и не с первой женщиной. Ложь есть продукт позднейшей цивилизации, закон­ная дочь эгоизма, готового принести в жертву самому себе все человечество, и лицемерия, зачастую порож­даемого страхом. Первородный грех, из-за которого, согласно ортодоксальному учению воскресной шко­лы, весь мир был проклят, потоплен и оставлен непрощенным до 1 года н.э., не был величайшим гре­хом. Потомки Адама, все более совершенствуясь в греховности, намного превзошли в этом отношении своих предков: они изобрели ложь и добавили к ней оправдания и недомолвки. Пресловутая фраза: «Это все кошка» впервые прозвучала, возможно, еще до потопа, ибо была необходимой в тех случаях, когда совершался действительный грех и требовался козел отпущения. Но после потопа люди сочли возможным обвинить «кошку» даже в том, что вообще никогда не совершалось, а именно в том, что было создано плодовитой фантазией клеветников, которые никогда не останавливаются перед самой вопиющей ложью, когда хотят выразить свое неудовольствие кем-ни­будь из своих собратьев или соседей. Вот вам пло­ды искупления чужих грехов: дети заочного спасе­ния лгут и грешат сейчас с еще большей увереннос­тью в собственной безнаказанности. Никаких угры­зений совести; напротив:

Приветствуем ту хитрость, что однажды

Сердца людские научила лгать,

– вот девиз современного мира. Так что же такое весь Мир, если не одна гигантская ложь? Что еще в целом свете способно создать такое многообразие различных вариаций и такое бесчисленное количество всевозможных категорий и оттенков, какое порождает ложь? Ложь стала политикой нашего века: лжет общество, понуждаемое к этому собственной культурой и понятиями о добропорядочном воспи­тании; лгут отдельные личности, изрекая явное и не­двусмысленное вранье в форме лжесвидетельств или, как гласит русская поговорка, «перекладывая с боль­ной головы на здоровую». О ложь, имя тебе – ле­гион! Выдумки и небылицы пронизывают ныне всю почву наших нравственных устоев и повседневной жизни, подобно грибнице споровых растений, а их всходы так же многочисленны и разнообразны, как поганки на лесном болоте. И те и другие представ­ляют собою плесень, ибо ложь можно сравнить с пле­сенью, которая расцветает буйным цветом в темных уголках и покрывает липкими и грязными пятнами не только нашу моральную жизнь, но и нашу фи­зическую природу. О где же тот правдивый язык, который

...честность не продаст и врать не станет!

Однако выдумка выдумке рознь: ложь бывает со­знательной и неосознанной, это может быть обман или мистификация, надувательство или клевета (за которой нередко следует моральное и физическое уничтожение), легкое приукрашивание истины или отклонение от нее и злонамеренное лицемерие. Но существуют еще и показная ложь, направленная на приобретение дешевого авторитета (типичным при­мером оной служит газетная болтовня), и та невин­ная чушь, появлению которой мы обязаны исклю­чительно невежеству. К этой последней категории следует отнести большинство газетных сообщений о Теософском Обществе и его официальном козле от­пущения – Е.П.Блаватской.

В последнее время даже в самых серьезных науч­ных статьях часто встречается термин «эзотерический буддизм» и еще чаще всуе упоминается имя «мадам Блаватской». Сие весьма и весьма любезно и, по крайней мере с одной стороны, чрезвычайно лестно!

Видеть свои скромные имена по соседству с та­кими авторитетами, как сэр Моньер Моньер-Уильямс (кавалер ордена Индийской империи II степе­ни) и профессор Бастиан, конечно же, большая честь для нас. Но что получается, если, к примеру, выше­упомянутому великому оксфордскому лектору при­ходит в голову отвесить несколько тяжелых хозяй­ских оплеух факту и истине – вне всяких сомнений, для того, чтобы умаслить свою благочестивую аудиторию, – и он заявляет, что в буддизме никог­да не было никакой оккультной или эзотерической системы учений, которая скрывалась бы от непро­свещенных масс? В этом случае «эзотерический буд­дизм» сразу же зарабатывает, метафорически выра­жаясь, фингал под глазом, Теософское Общество получает пару-тройку пинков, и вот наконец воро­та журналистского птичьего двора распахиваются настежь и стая рассерженных гусей с шипением и клекотом набрасывается на «Блаватскую и компа­нию», стараясь заклевать как можно больше теософских пяток. «Наши предки спасли Рим! – гогочут они. – Спасем же и мы Британскую империю от са­мозванцев, объявивших себя знатоками буддизма!» А еще счастливый «корреспондент» получает доступ в «святая святых» – рабочий кабинет профессора Бастиана. И там немецкий этнолог, «одетый, как сред­невековый алхимик» и улыбающийся «в ответ на вопрос о состоянии транса, в которое могут впадать знаменитые факиры», сообщает интервьюеру, что подобный транс никогда не длится более «пяти-шести часов». Это одеяние «алхимика», вероятно, дол­жно внушить мысль о преемственности идей, и вот уже на следующий день мы видим в американской «Sabbath-breaking paper» недвусмысленный упрек в свой адрес:

Какое бы глубокое впечатление ни произвели на иных путешественников... знаменитые факиры, им, оп­ределенно, не удалось повлиять на этого маленького, тихого немецкого профессора; и в этом плане он выгод­но отличается от мадам Блаватской.

Что ж, прекрасно. Только профессор Бастиан в данном случае подставляет себя под удар самой бес­пощадной и сокрушительной критики с позиции истины и факта, крайне невыгодно отличая себя в этом плане от всех «корреспондентов». К тому же мы очень сомневаемся в том, что профессор Бастиан, ученый этнолог, мог назвать индусского йога факи­ром, поскольку последний апеллятив^[1] относится исключительно к приверженцам ислама. Еще больше мы сомневаемся в том, что профессор Бастиан, пунк­туальный немец, стал бы отрицать достаточно часто встречающийся феномен погружения йогов или тех же «факиров» в состояние глубокого, напоминающе­го смерть транса, в котором они могут пребывать целыми днями, а то и неделями. Не может он не знать и того, что йогов закапывают иногда по их же собственному настоянию в землю на целых сорок дней, после чего они снова возвращаются к жизни, чему был свидетелем сэр Клод Уэйд, и не только он. Впрочем, все это слишком древняя и достаточно убедительно доказанная история, чтобы для нее тре­бовались какие-то дополнительные подтверждения. Когда «корреспонденты» чуть ближе познакомятся со значением, а заодно и с правописанием термина дхьяна (который звучит в исполнении упомянутого «корреспондента» как диана), мы с удовольствием побеседуем с ними подробнее о йогах и факирах и об огромной разнице, существующей между ними. А пока самое гуманное, что мы можем сделать, – это позволить им самим разбираться с их собственными идеями. Они – «неразумные младенцы», блуждаю­щие в царстве восточной мудрости, слепые, коих ведут по жизни такие же слепые поводыри, но тео­софское милосердие распространяется даже на кри­тиков и на самых заклятых врагов.

Помимо вышеназванных, есть еще вещи, которые мы никак не можем оставить без внимания. Мы ничего не имеем против того, чтобы эти «младенцы», заплутавшие в теософском лабиринте, еженедельно или даже ежедневно публиковали свои безвредные вымыслы или, как их иногда называют, «маленькие шажки, постепенно приближающие нас к истине»; но беда в том, что время от времени к ним примеши­ваются злобные и бессовестные фальшивки случай­ных корреспондентов, как правило, бывших членов Теософского Общества и их друзей. Эти фальшив­ки зарождаются и оформляются в глубинах внутрен­него сознания наших непримиримых врагов, и игно­рировать их мы не имеем права. Хотя они и висят, подобно гробу Магомета, в пустоте бездонного про­странства, чем свидетельствуют против себя самих, все же они настолько пропитаны самой вопиющей ложью, основанной на распространенных и давно укоренившихся предрассудках, что, оставь мы их без опровержения, результаты их воздействия на люд­ские умы могут быть поистине катастрофическими. В наше время люди охотнее принимают на веру ложь, чем истину, а вот расставание с ложью требу­ет от них гораздо большего труда. Эти злобные из­мышления омрачают горизонт вокруг теософских центров и не позволяют непредубежденным людям узнать правду о теософии и ее провозвестнике – Те­ософском Обществе. О том, насколько злобны и мстительны некоторые наши враги, можно судить хотя бы по тому, что время от времени они, не ко­леблясь, совершают над собою моральное харакири: то есть необратимо губят собственную репутацию че­стных и порядочных людей ради удовольствия по­больнее ударить – или хотя бы попытаться ударить – тех, кого они так ненавидят. В чем причина этой ненависти? Она довольно прозаична: просто клеве­та, какой бы наглой и беспочвенной она ни была, очень часто прощается и даже забывается, но однаж­ды высказанную правду вам не простят никогда! А неспособность опровергнуть эту правду честным путем, с помощью аргументов, разжигает ненависть, ибо мы ненавидим только то, чего боимся. И вот они сочиняют ложь, приклеивают ее к какому-нибудь несправедливому, но расхожему обвинению и снова, в который раз, принимаются истошно вопить: «Это все кошка, ко-о-ошка, кошка-а-а!»

Успех такой политики, как видите, во многом зависит от темперамента и – бесстыдства. У нас есть друг, который никогда не утруждает себя по­пытками заставить собеседника уверовать в каждое произнесенное им слово. Но когда сказанное им ста­вится под сомнение, он просто произносит совершен­но спокойным и невинным тоном: «Вы ведь знаете, я слишком бессовестный, чтобы врать\» И в этом кажущемся парадоксе скрывается великая психоло­гическая истина. Бесстыдство, как правило, порож­дается двумя диаметрально противоположыми чув­ствами: трусостью и бесстрашием. Храбрый человек никогда не опустится до лжи, а трус лжет, чтобы скрыть, что он – трус (да к тому же еще и лжец). Такой человек никогда не признается в собственной неправоте, так же как и человек тщеславный; и по­тому, какая бы неприятность с ним ни случилась, он всегда старается подбросить ее под чужую дверь. Для того чтобы признавать свои ошибки, необходимо обладать подлинным благородством или же высоко­развитым чувством долга. А значит, козел отпуще­ния, на голову которого виновные могут свалить все свои прегрешения, отыщется практически в любой ситуации. И вот с течением времени козел постепен­но трансформировался в «кошку».

У Теософского Общества есть своя, так сказать, «фамильная кошка», на которую сваливаются без разбора все грехи его членов, прошлые, нынешние, а заодно и будущие. Поссорится ли член Теософского Общества со своей мачехой, отрастит ли во­лосы, позабудет вовремя уплатить долги или же прервет свои отношения с теософской ассоциацией, по личным или по семейным обстоятельствам, из-за оскорбленного тщеславия или же в силу каких-то иных причин, и сразу же в Европе, Азии, Америке или где-нибудь еще слышится крик: «Хватай кошку»! Взгляните на члена Теософского Общества, который поднимает этот шум: он корчится от боли, терзаемый своими неоправдавшимися амби­циями; его стремление верховенствовать над свои­ми коллегами потерпело крах; и вот, разочарован­ный и ожесточенный, он изливает весь свой гнев на злополучную «кошку». «Да этот виноград кис­лый», – заявляет он, потому что «кошка» отказа­лась собирать виноград для него и, вдобавок ко всему, не желает мяукать под его скрипку. Отсю­да и все разговоры о том, что виноградная лоза «безнадежно истощена». А посмотрите на другую теософскую «звезду», страдающую ныне от другой напасти – безымянной, потому что для нее нет и не может быть названия. Ненависть, которую мо­жет утолить только полное уничтожение соперника, бушует сейчас в братских сердцах. Набрасываясь, подобно хищной птице, на намеченную жертву и унося ее высоко в облака, чтобы наверняка при­кончить, сбросив с неба на землю, наш разгневан­ный мститель, ослепленный желанием рассчитать­ся с нами за все те обиды, которые мы ему яко­бы нанесли, совершенно забывает о том, что, поднимая свою добычу в небеса, он тем самым воз­вышает ее над всеми смертными. Ты не сможешь убить то, что так ненавидишь, о слепой завистник, как бы высоко ты ни взлетел. Потому что у «кош­ки» девять жизней и она всегда приземляется на четыре лапы.

Наши лучшие теософы верят в некоторые вещи, одно упоминание которых действует на определен­ных людей и даже целые общественные классы так же, как вид красной тряпки действует на разъярен­ного быка. Одним из этих постоянных раздражите­лей является сама по себе безобидная и абсолютно безвредная вера в существование очень мудрых и святых людей, коих некоторые предпочитают звать Учителями, а прочие – «Махатмами».

Разумеется, эти Махатмы либо существуют на самом деле, либо нет (хотя у нас их реальность не вызывает сомнений); они могут быть так мудры, как о них говорят, или же вовсе не обладать теми чудесными способностями, которые им приписывают. Выбор в данном случае целиком зависит от персо­нального опыта и знаний или, в некоторых случаях, от персональной веры. Но 350 000 000 человек в одной только Индии с незапамятных времен верят в своих великих йогов и Махатм и считают их су­ществование в каждом столетии – с начала времен и до наших дней – таким же несомненным и есте­ственным, как и свое собственное. Так следует ли считать их за это суеверными простофилями, склон­ными к самообману? И кому этот эпитет подошел бы больше – им или христианам всех церквей, ве­рящих в древних и современных апостолов, святых, мудрецов, патриархов и пророков?

Впрочем, пусть каждый решает сам. Мы не хо­тим, чтобы у читателя сложилось впечатление, будто автор стремится навязать эту веру всем, вклю­чая тех, кто не склонен ее принимать, будь то теософы или кто бы то ни было еще. Подобного рода безрассудная попытка была предпринята несколько лет назад со всею искренностью и энтузиазмом, но закончилась полным и вполне закономерным провалом. Более того, священные имена с самого начала подверглись такому осквернению со сторо­ны как врагов, так и друзей, что некогда почти непреодолимое желание поведать истину тем, кто более всех нуждался в живом идеале, с тех пор за­метно ослабело. И теперь ему на смену пришло горькое сожаление о том, что мы вообще решились вытащить Махатм из сумерек полулегендарного знания на свет и выставить их на всеобщее обо­зрение.

Не давайте святыни псам

И не бросайте жемчуга вашего пред свиньями...

[Мф., VII, 6.]

Это мудрое предостережение выжжено теперь на сердце у каждого, кто оказался причастен к превра­щению «Учителей» в общественное достояние. Таким образом, полностью подтверждается правота индусско-буддийского аллегорического учения, гласящего: «В период кали-юги не может быть ни Махатм, ни Архатов». Ведь то, во что не верят, все равно что не существует. Подавляющее большинство людей на Западе объявило Махатм несуществующими, вообра­жаемыми, а это значит, что никаких Махатм для них не было и нет.

«Великий Пан умер!» – пронесся загадочный и скорбный вопль над водами Ионического моря, ввергнув в бездну отчаяния Тиберия и вместе с ним весь языческий мир. Нарождающееся христианство, напротив, возрадовалось, поскольку сочло эту смерть заслугой своего нового «Бога». Но и те и другие были одинаково глупы, если смогли хотя бы на миг поверить в то, что Пан – «Вся Природа» – может умереть.

На самом деле умер только образ, созданный их воображением, – рогатое чудовище с козлиными но­гами, «бог» пастухов и жрецов, процветавших за счет распространенных суеверий и, в частности, за счет своего самодельного Пана. Но настоящая Истина не может умереть.

Нас не может не радовать, что «Махатмы» тех, кто мечтал использовать их для упрочения собственной эфемерной репутации, воткнув их для всеобщего обозрения в собственные шляпы, наподобие павли­ньих перьев, теперь тоже мертвы. «Адепты» из горячечного бреда, чересчур бдительные и стремящие­ся к удовлетворению собственных амбиций, индус­ские мудрецы, коим отроду уже 1000 лет; «таинствен­ные странники» и tutti quanti того же сорта, превра­щенные в удобные вешалки, на которые одни наве­шивали свои отвратительные пороки, другие – свои эгоистичные прожекты, а третьи – насмешливые рожи из астрального света, – все они мертвы, как и «бог Пан» или как пресловутые мамонты. Они ра­стаяли в воздухе, как это и положено всем нечести­вым фальшивкам. Те, кто выдумал «1000-летних Ма­хатм», убедившись в том, что эта басня не приносит им прибыли, вполне могут заявить, «что пелена на­конец спала с их глаз и они снова прозрели». Такие могут и наверняка не преминут «напуститься затем на тех, кого они успели одурачить, излив на них все чаши своего сарказма». Однако и этой расправе не суждено стать финальным актом их «жизненной дра­мы». Потому что истинные, настоящие Учителя, чьи подлинные имена, к счастью, так и не были преда­ны огласке, не могут быть сотворены или уничто­жены по мановению руки или по настоянию какого бы то ни было «оппортуниста», даже если это член Теософского Общества. А это значит, что если кто и умер, то только Паны современных нимф и луперков – алчных жрецов этого аркадского бога. И мы очень надеемся на то, что они действительно мерт­вы и больше уже не воскреснут.

Таким образом, выбранное в качестве «козла от­пущения» Теософское Общество может даже гордить­ся, слыша у себя за спиною хорошо знакомый клич: «Хватайте кошку!» Он уже давно перестал беспо­коить свою жертву, и теперь мы даже рады слышать его, поскольку для нашего дела это, безусловно, доб­рый и обнадеживающий знак. Осуждение ложится на плечи обвиняемого тяжким моральным грузом, только когда оно заслужено, но если осуждение явно не­справедливо, оно лишь указывает на то, что у «обви­няемого» есть нечто такое, чего недостает самим обвинителям. Пожалуй, именно числом врагов и сте­пенью их ожесточенности можно определить истин­ную ценность и меру достоинств тех, кого они с удо­вольствием стерли бы с лица земли, если бы толь­ко могли. Поэтому уместно будет завершить наш очерк следующим высказыванием старого Аддисона:

Один остроумный автор сказал, что осуждение – это пошлина, которую человек платит обществу за свою из­вестность. Для человека известного было бы глупостью надеяться, что ему удастся избежать осуждения, и сла­бостью – расстраиваться из-за него. Каждому сколько-нибудь знаменитому человеку древности, как, впрочем, и всех последующих столетий, пришлось пройти через преследования. От общественного осуждения есть толь­ко одно средство – безвестность, ибо первое является таким же неотъемлемым спутником популярности, как сатиры и обличительные речи для римского триумфа.

Дорогие, добрые враги «татарской фурии», если бы вы только знали, как много вы сделали и делаете для приумножения ее известности и величия!

Примечания

<< предыдущий параграф - оглавление - следующий параграф >>