Смерть и бессмертие. ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ САМОУБИЙСТВО ПРЕСТУПЛЕНИЕМ?

Материал из Энциклопедия Агни Йоги.

Перейти к: навигация, поиск

<< предыдущий параграф - оглавление - следующий параграф >>


ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ САМОУБИЙСТВО ПРЕСТУПЛЕНИЕМ?

Автор одной из статей в ноябрьском номере лон­донского журнала «The Spiritualist», назвавший «Фраг­менты оккультной истины» абстрактным теоретизирова­нием, думаю, вряд ли применил этот эпитет к Фрагмен­ту № 3, где так тщательно рассмотрена выдвинутая ги­потеза о самоубийстве[1]. Взятая в целом, эта гипотеза вполне соответствует нашему врожденному стремле­нию следовать Нравственному Вселенскому Закону и не идет вразрез ни с нашими обычными представления­ми, ни с научными теориями. На основании двух при­веденных случаев, а именно: эгоистичного самоубий­ства, с одной стороны, и неэгоистичного, с другой, де­лается вывод, что результат однозначно плох, даже если посмертные состояния, зависящие от степени на­казания, будут различны. Мне кажется, что делая такое заключение, автор не учел всех возможных случаев са­моубийства. Я считаю, что в некоторых случаях само­пожертвование не только оправдано, но даже желатель­но с моральной точки зрения и что, вероятно, послед­ствия такого самопожертвования не могут быть отрица­тельными. Я приведу один случай, возможно, наиред­чайший, но необязательно чисто теоретический по этой причине, ибо я знаю, по крайней мере, одного челове­ка, представляющего для меня интерес, одолеваемого чувствами, аналогичными тем, о которых я собираюсь рассказать, и который будет весьма признателен за дополнительный свет, пролитый на эту весьма темную проблему (1).

Итак, представьте, что некий человек, назовем его М., пристрастился к длительным и глубоким размышле­ниям о волнующих его тайнах земного существования, о его целях и высшем предназначении человека. Чтобы разобраться в своих мыслях, он обращается к философ­ским трудам – главным образом, тем, в которых рас­сматривается великое учение Будды. В конечном итоге, он приходит к выводу, что первой и единственной це­лью существования должно быть служение людям; от­сутствие такового свидетельствует о его бесполезности как мыслящего существа и что продолжая вести пара­зитический образ жизни, он попросту растрачивает до­веренную ему энергию, которую он не имеет права так распылять. Он пытается приносить пользу, но, к сожа­лению, терпит неудачу. Что тогда ему делать? Напом­ню, что в данном случае мы не имеем дело с «необъят­ным морем бед» и страхом перед заслуженным земным наказанием за нарушение человеческих законов; фак­тически в таком самопожертвовании движущим моти­вом не является моральная трусость. М. просто пре­кращает бесполезное существование, лишенное, следо­вательно, основной цели. Не является ли такой посту­пок правомерным? Или он тоже должен превратиться в привидение или пишачу, о которых во Фрагменте 3 дается грозное предупреждение? (2)

Возможно, в следующем рождении М. будет обеспе­чен более благоприятными условиями и, таким обра­зом, сможет лучше реализовать цель существования? Вряд ли он станет хуже, ибо помимо приобретения благородных побуждений уступить место более полез­ному человеку, он избегнет, в этом случае, морального разложения (3).

Но это еще не все. В своих рассуждениях я прихожу к тому, что М. не только бесполезный человек, но ре­шительно вредный. Он обнаруживает, что к его неспо­собности делать добро добавляется неуемное стремле­ние постоянно пытаться совершать добро. М. предпри­нимает попытку – он не был достоин называться чело­веком, если бы не поступил так – и обнаруживает, что его никчемность очень часто приводит к ошибкам, ко­торые превращают возможное добро в весьма реальное зло; что по причине его характера, происхождения и образования огромное количество людей было вовле­чено в последствия его безрассудного рвения и что весь мир в целом страдает больше от его присутствия, чем от отсутствия. Если, придя к таким результатам, М. попытается осуществить их логическое завершение, то есть будучи морально обязанным уменьшать зло, властвующее над мыслящими обитателями земли, он уничтожит себя и тем самым совершит единственный добрый поступок, на который он способен; я спраши­ваю, расценивается ли такой акт преждевременной смерти как нравственное преступление? Я, например, определенно дал бы отрицательный ответ. Более того, я придерживаюсь мнения, поддающегося, разумеется, корректировке со стороны носителей высшего знания, что М. не только может быть оправдан за подобный поступок, но он был бы негодяем, если бы решительно и незамедлительно не положил конец своей жизни, не только бесполезной, но однозначно пагубной (4).

Возможно, М. ошибается, но если предположить, что он умирает, плененный успокоительной иллюзией, что смерть содержит все добро, а жизнь – все зло, на которое он способен, – то не найдется ли в таком слу­чае смягчающих обстоятельств, способных сильно по­влиять на его участь и помочь предотвратить его паде­ние в жуткую бездну, которой вы запугали своих чита­телей? (5).

Вопрошающий.

1) «Вопрошающий» не является оккультистом, ибо он утверждает, что в некоторых случаях самоубийство «не только оправдано, но даже желательно с моральной точки зрения». Оно оправдано не более, чем убийство, каким бы желательным оно иногда ни казалось. Оккультист видит начало и конец вещей и учит, что индивид, который утверждает, что лю­бой человек, при каких бы то ни было обстоятель­ствах, имеет право свести счеты со своей жизнью, повинен  в преступлении и  порождении  пагубного софизма[1], как и нация, присваивающая себе право убивать на войне тысячи невинных людей под пред­логом возмездия за зло, причиненное одному чело­веку. Все подобные рассуждения являются плодами авидьи[1], ошибочно принятой за философию и муд­рость. Наш друг, безусловно, ошибается, думая, что автор «Фрагментов» пришел к таким выводам толь­ко потому, что не учел всех возможных случаев самоубийств. Результат до некоторой степени, ко­нечно же, остается неизменным, и существует всего лишь один закон, или правило, для всех само­убийств. Но на основании того, что «посмертные состояния» варьируют ad infinitum, ошибочно делать заключение, что это различие состоит только в степени наказания. Если в каждом случае результатом будет необходимость дожить назначенный период сознательного существования, то мы не понимаем, откуда «Вопрошатель» взял идею, что «результат будет неизменно плохим». Последствия полны опасно­стей; но при некоторых самоубийствах существует надежда и во многих случаях даже вознаграждение, если жизнь была пожертвована для спасения других жизней, когда не было другого выхода. Пусть он про­читает параграф 7 на с. 313 в сентябрьском номере журнала «The Theosophist» и поразмыслит. Конечно же, автор изложил проблему в общем виде. Для детального рассмотрения всех случаев самоубийств и их последствий понадобится целая полка томов из библиотеки Британского Музея, а не наши «Фраг­менты».

2) Мы повторяем, что ни один человек не имеет права обрывать свою жизнь только потому, что она бесполезна. Так же, как и рассуждать о необходимо­сти поощрения самоубийств для неизлечимых больных и калек, являющихся постоянным источником несчастий для их семей; или доказывать, что распространенный среди некоторых диких племен на островах Южного моря обычай убивать своих престаре­лых соплеменников с воинскими почестями, содер­жит нравственную красоту. Пример, выбранный «Вопрошателем», не совсем удачен. Существует ог­ромная разница между человеком, который расста­ется с жизнью из-за полного отвращения к беско­нечным неудачам при попытке совершить добро, из-за отчаяния от постоянной бесполезности или даже из боязни причинить вред своим товарищам, остав­шись живым, и человеком, который добровольно отказывается от нее, чтобы спасти жизни тех, за кого он несет ответственность или кто ему дорог. Первый полусумасшедший мизантроп, второй герой и святой. Один устраняет свою жизнь, дру­гой приносит ее в жертву человеколюбию и своему долгу. Капитан, который остается один на борту то­нущего корабля; человек, уступающий более моло­дым и слабым свое место в лодке, которая не выдер­жит всех; врач, сестра милосердия и сиделка, кото­рые неотлучно дежурят у постели больного, умира­ющего от заразной лихорадки; ученый, который сжигает себя в напряженной умственной работе и переутомлении, зная, что таким образом укорачива­ет свою жизнь, и все же день за днем и ночь за но­чью продолжает сжигать свечу с двух концов, что­бы постичь некий великий космический закон, от­крытие которого будет огромным благом для чело­вечества; мать, которая бросается на дикого зверя, угрожающего ее детям, чтобы закрыть их собой и дать им время убежать это все не самоубийства. Импульс, который заставил их нарушить главный закон живой природы закон сохранения был прекрасен и благороден. И хотя все они будут вы­нуждены жить в камалоке в течение времени, отве­денного для их земной жизни, тем не менее, они по­лучили всеобщее признание, а добрая память о них сохранится среди живущих намного дольше. Мы все хотели бы при подобных обстоятельствах иметь му­жество умереть таким же образом. Разумеется, не так, как в случае, приведенном в качестве примера «Вопрошателем». Несмотря на его утверждение, что «нет никакой моральной трусости» в подобном са­мопожертвовании мы называем это «моральной трусостью» и отказываемся считать это пожертвова­нием.

3) и 4) В большинстве случаев требуется больше мужества, чтобы продолжать жизнь, чем чтобы оборвать ее. Если «М» чувствует, что он «абсолютно вреден», пусть удалится в джунгли, на необитаемый остров или что еще лучше в пещеру или хижину недалеко от какого-нибудь большого города и затем, ведя жизнь отшельника, жизнь, исключающую лю­бую возможность приносить страдания кому бы то ни было, работает каким-либо образом для бедных, голодающих, больных. Если он так поступит, никто не сможет «быть вовлечен в последствия его безрас­судного рвения», в то время как если у него есть хоть малейший талант, он может приносить пользу многим людям нехитрым ремеслом, в полной изоля­ции и тишине, доступных в этих условиях. Все, что угодно, даже насмешливая кличка «чокнутый фи­лантроп», только не самоубийство, самый жалкий и трусливый из всех поступков, если только felo de se ни прибег к нему в припадке безумия.

5) «Вопрошатель» интересуется, превратится ли его «М» тоже в привидение или пишачу. Судя по опи­санию его характера, сделанного его другом, мы склонны думать, что из всех самоубийц он самый верный кандидат в спиритическое привидение. Он, возможно, лишен «нравственных пороков». Но поскольку его терзает «неуемное стремление постоян­но пытаться совершать добро», здесь, на земле, то почему бы этому злосчастному стремлению (злосчастному по причине неизменных неудач) не продолжиться в камшюке! «Безрассудное рвение», наверняка, приведет его к различным медиумам. Привлеченный сильным магнетизмом желаний сенсетивов и спиритуалистов, «М» будет, вероятно, «морально обязанным уменьшать зло, которому эти чувствительные существа (медиумы и легковеры) подвержены на земле», и еще раз погубит не только себя, но и своих «духовных родственников» медиумов.


Примечания


<< предыдущий параграф - оглавление - следующий параграф >>


Личные инструменты
Дополнительно